С этими словами он отодвинул в сторонку грязную посуду и загнул край клеенки, обнажив столешницу. Лужа вина сдвинулась и жиденькой струйкой полилась на пол.
- Совсем другой коленкор, - с удовлетворением заметил Коростовцев, включив верхний свет и придвинув гостю стул. - Рабочая, так сказать, обстановочка. Он снял с ломберного столика булевской работы серебряную конфетницу, сдул с нее пыль и почтительно подал Тизенгаузу. - Фамильная, значит, вещичка, до слез жалко расставаться. Вот, гляньте на нее наметанным глазом.
Конфетница представляла собой овальную чашу среднего размера. Снаружи чаша окаймлялась гирляндой цветов, плавно переходившей в изогнутые ручки, а изнутри была покрыта тусклой позолотой.
- Пропорции выдержаны безупречно... Однако, вынужден вас огорчить, музейной ценности она не имеет, вещь простая, обстановочная, на любителя, вполголоса говорил Тизенгауз, переворачивая чашу вверх дном. - А что здесь?
- Клеймо малость озадачивает, - признался Коростовцев, жарко дыша ему в ухо. - Никогда такого не видал.
Внимательно рассмотрев клеймо в лупу, Тизенгауз легонько царапнул по донышку алмазным карандашом и, сверившись с ксерокопированным каталогом, заговорил тоном врача, поставившего окончательный диагноз:
- Вещь подлинная, изготовлена в московской мастерской фирмы Фаберже где-нибудь между 1906 и 1914 годами. Действительно, клеймо редкое, здесь вы правы. Объясняется это тем, что мастер, изготовивший чашу, недолго работал у Карла Фаберже и, скорее всего, был призван на войну. Теперь о деньгах. Стартовая аукционная цена чаши за границей составила бы примерно 2200-2300 долларов. У нас же вам за нее дадут 5, максимум 5,5 тысячи рублей. Можете через неделю подъехать ко мне в институт за письменным заключением.
- По гроб жизни обязан вам, Андрей Святославович, право слово! Коростовцев затряс дряблыми склеротическими щечками. - Чем могу отслужить?
- Нет ли у вас на продажу ростовской финифти?
- Как же нет? Есть, есть. Только зачем она вам? - В карих глазах Коростовцева замелькали живые огоньки. - Вы же ее не собираете?
- Для обмена.
- Тогда, значит, вопросов нет.
Коростовцев подошел к павловскому бюро, отпер замок ключиком и, порывшись в выдвинутом ящичке, отобрал десяток икон на эмали. Выложив их на столешницу перед Тизенгаузом, он величаво произнес:
- Любые две на выбор отдам безвозмездно, за ваши труды, а весь набор, только из уважения к вам, - за 500 целковых. Это считайте даром.
Все иконы были с множественными дефектами, да и качество живописи оставляло желать лучшего.
- Трофим Трофимович, я заплачу дороже, лишь бы иконы были в хорошем состоянии. - Движением руки Тизенгауз показал, что предложенные экземпляры его не устраивают. - Позвольте мне выбрать что-нибудь по вкусу.
- Другому бы отказал, а вам не могу, язык не поворачивается. - Коростовцев снова подошел к бюро и, полностью выдвинув ящичек, с усилием водрузил на столешницу. - Выбирайте.
В ящичке было не меньше двухсот икон. Не выпуская из рук лупы, Тизенгауз быстро рассортировал иконы с учетом периода изготовления и степени сохранности, а уж затем, пристально вглядываясь в наиболее ценные, отобрал двадцать четыре экземпляра.
- Пожалуй, я мог бы взять эти, если сойдемся в цене. Сколько вы за них хотите?
- Сейчас погляжу, прикину, - сказал Коростовцев, оседав переносицу роговыми очками. - "Положение во гроб", "Иисус в терновом венце", "Моление о чаше", "Саваоф", "Спас Вседержитель", "Тайная вечеря", "Евангелист Лука", "Несение креста", - медленно перечислял он сперва благожелательным, а потом осуждающим тоном, после чего поднял очки на лоб. - Андрей Святославович, креста на вас нету, право слово. Без ножа меня режете. Я же уговорился с директором Суздальского музея отдать все оптом, а вы... Эдак вы, милый мой, сорвете мне выгодную сделку.
- Трофим Трофимович, будем рассуждать здраво, - примирительно сказал Тизенгауз. - Каждая вещь имеет свою цену, поэтому...
Андрей Святославович не закончил фразу и испуганно обернулся, потому что дверь смежной комнаты шумно отворилась и в зал впорхнуло странное существо в пестром халатике, надетом на голое тело, и в тапочках с помпончиками на босу ногу. У существа были желтые всклокоченные, обесцвеченные перекисью волосы и серьга в ухе, а в руке оно держало половинку очищенного апельсина.
- Папульчик, открой ротик, - капризным тоном потребовало существо. Слопай витаминчик.
Трофим Трофимович покорно раскрыл рот, куда существо грациозным жестом вложило дольку апельсина. Затем оно на балетный манер повернулось вокруг своей оси и, заметив постороннего, пропело хриплым контральто:
- К нам приехал наш любимый... Здрасьте, дяденька!
- Здравствуйте, девушка! - не сразу отозвался изрядно опешивший Тизенгауз.
- Что, батя, опупел? - двумя тонами ниже произнесло существо. - Ну ты даешь! - И с оскорбленным видом удалилось за дверь, тяжело ступая жилистыми ногами.
"Они же педерасты! - запоздало прозрел Тизенгауз. - А я сдуру принял его за женщину!"
- Шалун, право слово, - нервно заметил Коростовцев. - Молодежь, какой с нее спрос?
Андрей Святославович предпочел отмолчаться и, чтобы скрыть смущение, достал из кармана пачку "Примы". Трофим Трофимович тотчас последовал его примеру, с той лишь разницей, что отдал предпочтение папиросам "Беломорканал".
Когда Тизенгауз в какой-то мере оправился от шока, выяснилось, что, воспользовавшись его растерянностью, Коростовцев с умыслом перемешал эмали. Пришлось восстанавливать статус-кво, после чего разгорелся торг, долгий и муторный, где стороны попеременно то сближались в ценах, мало-помалу уступая одна другой, то снова возвращались на исходные рубежи, чтобы начать процедуру чуть ли не с нуля. В итоге часа через два взмокший от пота Тизенгауз получил в свое распоряжение десять редких, прекрасно сохранившихся икон конца восемнадцатого - начала девятнадцатого века и еще четырнадцать похуже, менее старых, но в сносном состоянии, отсчитав за все 2510 рублей.
- Трофим Трофимович, еще раз подчеркиваю, что эмали взяты мною для обмена, так что, само собой разумеется, в течение месяца сделка может быть аннулирована, - сказал Тизенгауз, передавая деньги из рук в руки. - Согласны?
Таков был неписаный обычай, издавна принятый в кругу коллекционеров. А напоминал он об этом лишь потому, что скользкий по натуре Коростовцев в случае чего мог выкинуть фортель, сказав "я не я, и лошадь не моя".
- Могли бы не повторять, - недовольно проворчал Коростовцев. - Кого ни спроси, любой скажет, что слово мое - кремень...
Выйдя на улицу в четвертом часу пополудни, Тизенгауз с облегчением перевел дух. Наконец-то он вырвался из затхлого гомосексуального гнездовья, причем не на щите, а со щитом, победителем: в кейсе, бережно проложенные газетами, покоились две дюжины ростовских икон, открывших ему дорогу к обладанию полной серией нефритовых обезьян!
В этот миг торжества осмотрительный в тратах Андрей Святославович не думал о том, что у него на сберкнижке, откуда утром, перед поездкой к Коростовцеву, он снял две с половиной тысячи, оставалось всего одиннадцать рублей с копейками.
39. ЧЕРЕДА НЕОЖИДАННОСТЕЙ
- Такой опмен меня не устраифает, - заявил Витас, закончив осмотр последней из икон. - Я пойту, у меня много тел.
- Почему, Витас? - удрученно промолвил Тизенгауз, вглядываясь в непроницаемое лицо учителя из Паланги. - Мы обо всем договорились, я свои обязательства выполнил, а теперь вы без достаточных оснований...
- Не нато меня угофарифать.
В середине субботнего дня они сидели друг против друга на кухне, в квартире Тизенгауза, а между ними, на столе, облицованном светлым пластиком, ровными рядами лежали две дюжины икон на эмали.
- Я не уговариваю, а констатирую факт нарушения договоренности.
- Опмен - тело топрофольное.
- Принцип добровольности я не оспариваю, - заметил Тизенгауз. - Но не вижу объективных причин для отказа.
- Мне не нушны плокие эмали. Нушны корошие.
- Разве здесь нет хороших? - Тизенгауз поменял иконы местами таким образом, что в двух рядах, расположенных ближе к Витасу, оказались восемь лучших экземпляров.- Какие у вас претензии к этим эмалям? - Витас сдвинул белесые брови и наклонился над столом.
- Пожалуйста, выскажите ваши соображения, чтобы я уяснил себе, чего вы хотите.
Витас поднял правую руку, в раздумье подержал на весу секунд десять, после чего взял икону "Евангелист Лука" и приблизил к окну, чтобы внимательнее рассмотреть при дневном свете. При этом он сам отклонился вместе с табуреткой, которая угрожающе заскрипела под его грузным телом, на миг потерял равновесие и выронил икону. В падении она ударилась о радиатор водяного отопления и, изменив траекторию полета, очутилась на полу, под табуреткой. Нагнувшись, отчего его красный загривок приобрел темно-бурую окраску, Витас ощупью достал икону и вернул на прежнее место;
В нижней части иконы белел свежий скол.
Тизенгауз изменился в лице.
- Исфините, Антрей Сфятослафофич. - Витас вынул из заднего кармана потертый бумажник, отсчитал 25 рублей и, подсунув купюры под "Евангелиста Луку", спросил: - Этого путет тостаточно?
Тизенгауз кивнул.
Как ни странно, досадная неловкость литовца и, как ее следствие, форма, в которой он незамедлительно компенсировал нанесенный иконе ущерб, поумерили неприязнь, возникшую в душе Андрея Святославовича. Жест учителя из Паланги был характерен для настоящего коллекционера, в чем, применительно к Витасу, Тизенгауз начал было сомневаться.
- Может быть, остановимся на паллиативе? - предложил Тизенгауз. - Берите восемь ростовских эмалей в обмен на четыре обезьяны, а спустя месяца полтора-два снова приезжайте ко мне за остальными шестнадцатью. Теперь я уяснил себе, что вы предпочитаете, и впредь уже не ошибусь.
При всех недостатках эта полумера позволяла Андрею Святославовичу не упустить Витаса, закрепить их знакомство и пусть не сразу, а в два этапа заполучить календарь китайских императоров. "В апреле вернется из Англии профессор Крестовоздвиженский, и все проблемы будут решены, - про себя рассуждал Тизенгауз. - Само собой разумеется, профессор с радостью согласится уступить шестнадцать безупречных эмалей в обмен на мою икону Казанской Богоматери с окладом, украшенным восемью жемчужинами, и окажется в выигрыше. Но и я не прогадаю - нефритовые обезьяны оправдают эту потерю. Лишь бы мне досталась полная серия!"
Витас тупо уставился на Тизенгауза и не проронил ни слова.
- Так как, Витас, меняемся или не меняемся?
- Тумаю... - Литовец отвернулся к окну. Минуты три он молчал, проворачивая жернова мыслей, а потом встал со словами: - Корошо. Тафайте шесть эмалей, я посту, пософетуюсь с трутом. Приету опратно фечером, часоф ф тефять.
Напоследок Витас порылся в своем портфеле и оставил в залог трех обезьян.
Сам по себе этот его жест был в рамках правил, принятых в среде коллекционеров, однако Тизенгауз насторожился: все фигурки оказались теми же, что Витас показывал при первой встрече. Почему он не выложил других? спрашивал себя Тизенгауз, в волнении расхаживая из угла в угол. Что за этим кроется? Неужели какой-то фортель?
Опасения Андрея Святославовича не оправдались, хотя Витас все-таки изрядно потрепал ему нервы.
- Меняться не путу, трут отсофетовал, - вечером заявил он, едва переступив порог квартиры Тизенгауза. - Перите опесьян са теньги, по тфести пятьдесят руплей са штуку. Тафайте три тысячи, корошо?
- Такой суммы у меня сейчас нет в наличии, - виноватым тоном ответил Тизенгауз. - Завтра же я верну эмаль, от которой вы отказались, получу назад деньги, вот тогда мы...
- Сафтра меня не устраифает: я ету томой сеготня.
- Витас, задержитесь до завтра, - попросил Тизенгауз, чувствуя, как почва уходит из-под ног.
- Не нато меня угофарифать, не могу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110