- Счастливого пути, отец Серафим! - простился шатен со священнослужителем.
- Да пребудет в стенах сих Божья благодать! - Священнослужитель смиренно поклонился шатену. - Всевышний вознаградит вас за щедрость.
Как только "чайка" скрылась за воротами, шатен приблизился к гостям.
- Рад приветствовать тебя, Иосиф Прекрасный! - Он сперва пожал руку Крестовоздвиженскому, а затем обменялся рукопожатием с Тизенгаузом. Вороновский!
- Тизенгауз, - пробормотал Андрей Святославович, стушевавшись под взглядом шатена. - Очень рад знакомству...
- Милости прошу. - Вороновский сопроводил слова жестом. - Яков, следуй за нами!
Эрдельтерьер мигом отреагировал на зов хозяина и, рванув к нему, с силой ткнул под коленку.
- Бодается, как баран, - пожаловался Вороновский, не переставая улыбаться. - Все ноги в синяках. Если он срочно не исправится, я, Иосиф, попаду к тебе в пациенты.
Тизенгаузу понравилась непринужденная улыбка Вороновского, в ней было что-то мягкое, располагающее к себе, внушающее доверие. И ему захотелось, чтобы Вороновский, а не кто-то другой, оказался тем самым провидцем, к которому его привезли.
Поднявшись по ступеням на широкое парадное крыльцо, они миновали светлую прихожую и попали в зал - двусветный, во всю длину особняка, площадью метров в семьдесят, обставленный со своеобразным вкусом, в котором, как машинально отметил Тизенгауз, приверженность к старине сочеталась с современным комфортом не на российский, а, скорее, на западный лад. Если картинам, люстрам, бронзе и мебели стиля маркетри, расставленной вдоль стен, насчитывалось по меньшей мере лет сто, то посреди зала, по обе стороны от прохода, ведущего к полого поднимающейся лестнице с балюстрадой, вокруг низких столиков на коврах стояли диваны и кресла, обитые пастельных тонов кожей и изготовленные где-то за рубежом, несомненно, в последней четверти нынешнего столетия. Будь у Тизенгауза подходящее настроение, он бы с интересом присмотрелся к предметам антиквариата и, наверное, смог бы рассказать о них многое, о чем здешние хозяева даже не подозревали, но сейчас ему хотелось только одного - поддержки. Эту поддержку окажет ему обаятельный шатен Виктор Александрович, ибо, к радости Тизенгауза, никакого инвалида пенсионного возраста в зале не обнаружилось.
- Располагайтесь поудобнее, - сказал Вороновский, предлагая гостям сесть справа, неподалеку от камина с доской из черного мрамора. - Что будете пить?
- Джин с тоником, - заявил Крестовоздвиженский. В этот момент Тизенгауз отвлекся, вчитываясь в название раскрытой книги, лежавшей на столике вверх обложкой. Книга была на английском языке, поэтому он не сразу прочел выходные данные: Фредерик Форсайт, "День Шакала", Лондон, 1971 год.
- А вы, Андрей Святославович?
- Ничего, - оторвав взгляд от книги, смущенно вымолвил Тизенгауз. - После тюрьмы с трудом привыкаешь к...
- Тогда бренди. - Вороновский улыбнулся. - А я, пожалуй, составлю вам компанию...
Молодой эрдельтерьер улегся на бок у ног хозяина. Глоток ароматного, не очень крепкого напитка придал Андрею Святославовичу бодрости, и он минут сорок взахлеб рассказывал о своих мытарствах. Профессор Крестовоздвиженский время от времени экспансивно фыркал: "Варварство!", "Безобразие!", "Мерзость!". А Вороновский слушал молча, решив, по-видимому, предоставить ему возможность беспрепятственно выговориться.
- Сколько раз в "Крестах" вас переводили из камеры в камеру? - спросил Вороновский, когда Тизенгауз потянулся к пузатому бокалу с бренди, чтобы смочить пересохшие губы.
- Пять.
- Сильно били?
- По-разному... - Тизенгауз вздохнул. - В зависимости от установки заказчика.
- Дикость! - в очередной раз воскликнул Крестовоздвиженский, подскакивая в кресле.
- Иосиф, в тюрьме это рутинная процедура, - спокойно заметил Вороновский.
- Днем я показывал сокамерникам позы йогов, - вспоминал Тизенгауз. Объяснял, как избежать простатита. Рассказывал им историю Древнего Рима. В благодарность они по-братски делились со мной продуктовыми передачками. А вечером, после отбоя, с содроганием ждал, когда они набросят подушку мне на голову и начнут колошматить по ребрам. Знали бы вы, как это горько, до чего унизительно...
- Знаю, - со значением проронил Вороновский. "Что он может знать? подумал Андрей Святославович. - Если он тоже сидел, то, вероятно, где-нибудь в Лондоне или в Стокгольме, где тюрьмы мало чем отличаются от наших профсоюзных домов отдыха".
- Для зеков это вид спорта, - справившись с волнением, пояснил Тизенгауз. - Они держали пари, буду я кричать или нет. Но какой смысл в криках, если сознаешь, что никто не придет на помощь?
Он хотел было добавить, что крики избиваемого только распаляют истязателей, но промолчал, потому что из глубины дома послышался женский голос:
- Виктор Александрович, из Мюнхена звонит господин Луйк. Будете говорить?
Вороновский взял со столика телефонную трубку с антенной и произнес с присущей ему мягкостью:
- Рад вас приветствовать, Карл Рихтерович! Какие новости на европейском театре?
Новости, по-видимому, не обрадовали Вороновского - его лицо отвердело, а в глазах появился свинцовый отлив.
- Успокойтесь, коллега, - покровительственным тоном сказал он. - В ваши годы вредно перенапрягаться. Завтра же я позвоню в Вюнсдорф и обращу генерала Семихатова в христианскую веру. Из Москвы ему уже дали указание, так что на днях он все вам подпишет. Чтобы вселить в вас уверенность, дорогой Карл Рихтерович, я, разумеется, мог бы прилететь в Берлин, но вы и без меня справитесь. Задача ясна?.. Тогда желаю здравствовать!
Крестовоздвиженский подался вперед и спросил с оттенком тревоги:
- Неприятности? Что-то серьезное?
- Вечная история, - ответил Вороновский с надменной усмешкой. - Дельцы из Антверпена дали кому-то на лапу в штабе Западной группы войск и опять попытались перехватить договора на поставку алкоголя и сигарет.
- Мерзавцы, - Крестовоздвиженский рассмеялся и, довольный, откинулся на спинку кресла. - А я подумал... Эстонцы - люди хладнокровные, не склонные к панике, поэтому Карл Рихтерович не мог без причины...
- Семихатов - трус, - бросил Вороновский. - Чтобы он зарубил себе на носу, что нельзя огорчать старого Карлушу, я завтра пообещаю, что с него снимут погоны и отправят в Союз выращивать редиску.
Из этого разговора Тизенгауз понял отнюдь не все, однако догадался, что у Вороновского общие дела с Крестовоздвиженским, одинаково далекие как от медицины, так и от юриспруденции, и, главное, много, очень много власти, если он вправе приказным тоном разговаривать с генералами. Да уж, у КГБ огромная, ни с чем не сравнимая власть.
- Лариса, не сочтите за труд подать нам кофе, - повысив голос, распорядился Вороновский и, обратившись к Тизенгаузу, спросил самым доброжелательным тоном: - Вы, кажется, закончили?
- Помогите мне, Виктор Александрович! Подскажите - что делать? Мои несчастья не по воле рока, за ними от начала и до конца угадывается чья-то злая направленность. Арест, обыск, тюрьма, первый суд, второй, кассационное рассмотрение - за что ни возьмись, повсюду прослеживается...
- Быть может, да, а быть может, нет, - прервал Вороновский. - Видите ли, Андрей Святославович, вы впервые столкнулись с системой, изобилующей органическими пороками и функционирующей как конвейер на мясокомбинате - уж если кто-то попал к ней на крюк, то ему суждено и без злой воли превратиться в сосиску или в докторскую колбасу. Другого не дано, ибо система отлажена без поправок на ошибки. Верно, Яков?
Услышав свою кличку, пес, не меняя позы, забарабанил по ковру обрубком хвоста.
- Вы находите, что я обречен? - упавшим голосом пробормотал Тизенгауз.
- Зачем же впадать в крайности? Я всего лишь подверг сомнению вашу реплику о всесилии злого рока, позволив себе частично не согласиться с вашей точкой зрения. В практике нашего судопроизводства презумпция невиновности - чистейшая фикция, вследствие чего подсудимый, как правило, не в состоянии доказать, что он - не верблюд...
Из задней двери с подносом в руках в зал вошла женщина лет сорока. Тизенгауз хотел встать, но Вороновский упредил его попытку, жестом дав понять, что это лишнее. Крестовоздвиженский тоже продолжал сидеть как ни в чем не бывало, из чего Тизенгауз заключил, что женщина с подносом - прислуга.
- Благодарю вас, Лариса, - сказал Вороновский, когда горничная расставила чашки и салфеткой прикрыла кофейник. - Идите домой, дальше я справлюсь сам... Итак, вернемся к нашим баранам. Допускаю, Андрей Святославович, что сравнение с мясокомбинатом было не вполне корректным, но, согласитесь, достаточно образным. Искать автора провокации будем в начале цепи событий - там, где вас насаживали на крюк. - Он пододвинул к себе папочку, принесенную Тизенгаузом. Досье, с вашего разрешения, я оставлю у себя, ознакомлюсь с ним и через несколько дней позвоню вам. А пока, если вы не против, не вижу смысла переливать из пустого в порожнее.
- Весьма признателен вам за...
- Что же, за успех нашего вовсе не безнадежного предприятия? - Пропустив мимо ушей слова благодарности, Вороновский поднял бокал с остатками бренди. Прозит!
Чокаясь с ним, Тизенгауз понял, что аудиенция окончена, и почти не вслушивался в разговор хозяина с Крестовоздвиженским за кофе и по дороге к воротам. Уже одно то, что Вороновский не считал его положение безвыходным, казалось Андрею Святославовичу если не надеждой, то, во всяком случае, явным ее проблеском.
Пять минут спустя, когда по пути на свою дачу в Академгородке Крестовоздвиженский в сгустившейся тьме остановил "волгу" возле станции Комарове, Тизенгауз, прежде чем выйти из машины, спросил у него:
- Иосиф Николаевич, тот особняк, где мы только что побывали... Он принадлежит КГБ?
- Не иначе как бренди на вас подействовало, - рассмеялся Крестовоздвиженский. - Ударило в голову, не отпирайтесь.
- Ведь Виктор Александрович служит в КГБ?
- С чего вы взяли? Все, что вы видели, - его собственность. На моих глазах лет пятнадцать назад он купил полусгоревший дом, снес его до основания и построился заново. А из старого кирпича от разборки сложили гараж... Садитесь на электричку, голубчик, и мой вам совет - избегайте принимать алкоголь, пока как следует не окрепнете. Привет!
На платформе в ожидании электрички Тизенгауз какое-то время испытывал неловкость, отчетливо представляя себе, что подумал о нем Крестовоздвиженский. Обращение "голубчик" говорило само за себя, вгоняя Андрея Святославовича в краску.
Три с половиной года назад, оказавшись на койке в клинике Крестовоздвиженского по поводу трещины голеностопного сустава, он заметил, что это старомодное выражение, явно позаимствованное Иосифом Николаевичем у кого-то из своих учителей, профессор использовал лишь в беседах с наиболее мнительными пациентами, чья паническая боязнь боли вынуждала обходиться с ними как с неразумными детьми.
Но вскоре стыдливое ощущение потускнело и скукожилось под напором разгоревшейся надежды - Андрей Святославович все больше и больше проникался верой в то, что вмешательство Вороновского непременно вернет ему доброе имя.
48. ЗА ВЫСОКИМ ЗАБОРОМ
Следующий день Вороновский начал с рыбалки. В клубящемся тумане его лодка-казанка с немецким подвесным мотором "Форель-6" отошла от базы ДСО "Рыболов-спортсмен" в пять утра и вернулась к берегу три часа спустя с довольно-таки неплохим результатом - у издавна облюбованной им каменной гряды Вороновский поймал на поплавковую удочку десятка полтора крупных окуней, а на обратном пути пустил за кормой дорожку с блесной, на которую попался двухкилограммовый пучеглазый судак.
- Знатный улов,- одобрил Алексей Алексеевич, отворяя перед Вороновским калитку, откуда с лаем ему навстречу выбежал соскучившийся эрдельтерьер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110