Коростовцева отпустили восвояси несколько позже: его объяснение не вполне удовлетворило придирчивого Пичугина, из-за чего две страницы пришлось переписать заново. А сам Пичугин вместе с Брошкиным, дружинниками и вконец поникшим Тизенгаузом затемно вновь отправился на улицу Бутлерова для производства обыска.
У себя дома Тизенгауз мучительно сдерживался, но все же не совладал с собой. Даже в кошмарном сне Андрей Святославович не мог вообразить столь варварского обращения с редчайшими предметами старины, которые как попало, навалом паковали в картонные ящики, принесенные дружинниками из ближайшего винного магазина. Безуспешно взывая к совести работников милиции, он охрип, в горле саднило, а в голове царил ералаш. "Этого же не может быть! - про себя твердил он, в отчаянии раскачиваясь на стуле, куда его силой усадил Брошкин. Сейчас же у нас перестройка, а не 1937 год! Мыслимо ли проводить обыск без санкции прокурора?! Нет, это не явь, а проклятое наваждение!"
- Молодые люди, что вы себе позволяете? - во втором часу ночи хрипло вымолвил он, заметив, что оба дружинника, выполнявшие обязанности понятых, тайком опускают в карманы столовое серебро. - Вы, по-видимому, комсомольцы, а ведете себя как воры. Не стыдно?
- Дядя, не бери лишнего в голову, - посоветовал дружинник. - Нашел из-за чего сыр-бор разводить. Старый, а ума не набрался. Твоего тут, считай, ничего нет, все так и так отойдет государству.
- Он еще стыдит, - проворчал второй. - Удавится от жадности, жопа с ручкой!
Андрей Святославович хотел было сказать им, что ворованное добро не приносит счастья, но не успел: забравшись на стремянку, Брошкин неосторожно разворошил антресоль, откуда выпала скрипка в запыленном футляре. От удара об пол футляр развалился пополам, и скрипка сиротливо выглянула наружу.
- Что вы делаете? - в ужасе закричал Тизенгауз. - Опомнитесь! Это же бесценная вещь!
- Бесценная? - нагибаясь, чтобы поднять скрипку, с издевкой спросил Пичугин. - Посмотрим... Струн нет, полопались, лак стерся... Сойдет для растопки. Митя! - обратился он к Брошкину. - Выкинь ее в мусоропровод.
- Застрянет, - засомневался Брошкин. - Не те габариты.
- А ты разломай об коленку.
- Только посмейте! - Тизенгауз бросился к Пичугину. - Посмотрите, что написано по-латыни на деке: "Антониус Страдивариус, Божьей милостью мастер из Кремоны". Включите ее в опись, я настаиваю!
В работе с задержанным Пичугин неуклонно придерживался установки Затуловского: "Давим на психику!" - и не собирался отказываться от выигрышной тактики.
- Митя, ты слышишь, он настаивает. - Пичугин вытер пот рукавом. - Как тебе это нравится?
Оба старших лейтенанта изрядно запарились. Пичугин скинул свитер, оставшись в выцветшей, с разводами от подмышечного пота бело-голубой футболке с эмблемой спортклуба "Динамо", а более плотный Брошкин еще час назад разделся до пояса.
- Олежек, ты сам виноват. Его, гада ползучего, давно надо било окоротить.
Брошкин спустился вниз и волосатой грудью надвинулся на Тизенгауза.
- К окну! - гаркнул он. - Живо, кому говорю? - Андрей Святославович испуганно попятился.
- На колени! - Брошкин отстегнул наручники от брючного ремня.
Тизенгауз подчинился. Что он мог противопоставить грубой силе? Ссылки на закон? Для них это пустые слова!
- Дай правую руку! Лучше дай по-хорошему, не то... - Защелкнув один из браслетов на запястье Тизенгауза, Брошкин закрепил второй внизу, на трубе водяного отопления.
- Все, теперь никуда не денется, - заметил Брошкин и крикнул на кухню, где воровато возились дружинники. - Братцы, как насчет подхарчиться? Пошуруйте в холодильнике, может, чего найдете. Жрать охота - невмоготу!
- У него шпрот две банки, вру, три, - на разные голоса перечисляли дружинники, - соленые грибы, помидоры в банках, моченая брусника, даже водка есть.
- Годится! А хлеб?
- Полбуханки черного.
- Живем, братцы! - Брошкин зевнул. - Олежек, прервемся для заправки?
- Только по-быстрому, - отозвался Пичугин, заклеивая картонные ящики липкой лентой. - Надо бы к утру управиться, а работы еще непочатый край. Хватило бы ящиков... И на протокол уйдет час, не меньше...
Оба милиционера обвели взглядом наполовину опустевшие стеллажи и вышли на кухню.
Стоять на коленях было не столько больно, сколько донельзя унизительно, поэтому Андрей Святославович сперва присел на корточки, а когда ноги затекли, опустился на пол, упершись лопатками в стену. Ему хотелось закрыть глаза ладонями и одновременно заткнуть уши, чтобы ничего не видеть и не слышать, но наручники лишили его и этой возможности. Он рассеянно провел левой ладонью по лицу, словно снимая паутину, а потом задрожал, судорожно всхлипнул и, во всей полноте осознав собственное бессилие, дал волю слезам.
42. В ПЕТЛЕ
В Ленфилиале ЦНИИСЭ сенсационная весть об аресте Андрея Святославовича стала достоянием гласности в среду, 23 марта, и взбудоражила всех от мала до велика. Сотрудники на все лады обсуждали новость и, как водится, раскололись на группы: большая, агрессивно-бесцеремонная, с пеной у рта утверждала, что туда ему и дорога, а меньшая робко возражала, по-интеллигентски ссылаясь на презумпцию невиновности и на исключительное право суда признавать человека преступником. Характерно, что, при очевидных различиях позиций, обе группы в равной мере забросили всякую научно-практическую работу. В институт звонили из прокуратуры, из милиции, из других служб смежного профиля, чтобы выяснить, готовы ли экспертные заключения, а в ответ звучала одна и та же фраза: "Вы разве не слышали про Тизенгауза?"
Но, повторяю, началась эта свистопляска в среду, после обеденного перерыва, тогда как Лена Холмогорова узнала обо всем гораздо раньше, в понедельник утром. Стоило ей войти к себе в сектор физико-химических исследований и увидеть распухшее, без единой кровинки лицо подруги, как она, не раздеваясь, стремглав метнулась к ней со словами:
- Маришка, что с тобой?
Стоявшая вполоборота Марина повернулась на зов, с немой мольбой простерла навстречу руки и глухо зарыдала.
- Маришка, милая, только не молчи, - крепко обняв подругу, внушала Лена. Молчать нельзя, так еще хуже. Говори, что стряслось? С кем? С Наташкой, с мамой?
В левом отсеке воцарилась мертвая тишина, из чего Лена безошибочно заключила, что проныры-лаборантки навострили уши.
- Девочки! - требовательным тоном окликнула Лена.
- Что, Елена Георгиевна? - Из-за стеллажей выглянули четыре круглых от любопытства глаза.
- Лара, быстро сбегай в аптеку за валерьянкой, Марине Васильевне плохо с сердцем, - распорядилась Лена. - А ты, Лера, сходи в секретариат и отбери заявки, которые дирекция расписала мне.
Пока лаборантки не убрались за дверь, Лена шепотом утешала Марину, а как только они остались наедине, отстранилась и снова спросила:
- Маришка, говори, что стряслось?
- Андрюша... - Марина давилась рыданиями. - Его арестовали.
- Кого, Тизенгауза? - Лена не верила своим ушам. - Да не может быть!..
Ей всегда казалось, что у таких закосневших в отшельничестве педантов с рыбьей кровью, как Тизенгауз, серьезных бед не случается. Нет, подобные ему люди, конечно же, иногда болеют и даже умирают, что свойственно всем и каждому, однако сильные страсти обходят их стороной, губительные заблуждения им чужды, и, следовательно, оказаться замешанными во что-то скандальное, а тем более криминальное они в принципе не могут.
- Успокойся и расскажи, что произошло? Когда?
- Я... я не знаю... Он почему-то не пришел... не предупредил... не отвечал на звонки... А печати... Я в ужасе!.. Что делать?.. Подскажи, я же ничего не соображаю!..
Марина говорила невнятно, то затихая, то вновь принимаясь рыдать взахлеб.
Прошло не меньше пяти минут, прежде чем Лена уяснила суть происшедшего. Не встретив Тизенгауза в институте в пятницу, о чем они определенно договаривались накануне, встревоженная Марина весь вечер и ночь напролет безуспешно набирала номер его телефона, в панике обзвонила больницы и морги, а на рассвете, схватив такси, помчалась на Гражданку, чтобы расспросить соседей по лестничной площадке - вдруг они что-нибудь знают о местонахождении Андрея Святославовича. На дверях его квартиры была наклеена полоска бумаги с милицейскими, печатями, а чего-либо существенного никто не знал - в ночь с четверга на пятницу соседям мешал шум, доносившийся из квартиры Тизенгауза, вот, собственно, и все; не проспавшийся участковый уполномоченный вообще ни о чем не слышал и недоуменно развел руками, а в отделении милиции Марину прежде всего спросили, кем ей приходится пропавший. Услышав, что знакомым, сослуживцем, а не мужем, дежурный по отделению посоветовал дождаться понедельника, когда можно будет навести справки в ГУВД, а если совсем невтерпеж, то поездить по медвытрезвителям, чьи адреса он готов предоставить по первому требованию.
- Зайка, подскажи, я в полной растерянности... - Марина утирала слезы насквозь мокрым платком. - Куда звонить, что говорить?
- Звонить без толку. Одевайся, пойдешь на Каляева, 4, там у ГУВД изолятор временного содержания. На входе спросишь об Андрее Святославовиче, а если скажут, что его нет, обойдешь вокруг Большого дома и за углом, со стороны улицы Воинова, наведешь справки во внутренней тюрьме КГБ. Если и там нет, то сядешь в трамвай и доедешь до Финляндского вокзала. Справочная "Крестов" - на Арсенальной набережной. Иди...
Точно такие же милицейские печати Лена в свое время видела на двери Сережкиной комнаты на Красной улице и прошла по этому же скорбному кругу, а такое не забывается до самой смерти.
- А что потом? - спросила собравшаяся в дорогу Марина.
- Потом поедешь в свою поликлинику за больничным листом.
- Что говорить в поликлинике?
- Пожалуйся на сердце, на желудок, на нервы - какая разница? Всему поверят, на тебе же лица нет.
- А потом, что?
- Там будет видно. Что-то узнаешь ты, что-то - я. Сюда обязательно сообщат не сегодня - завтра, у них так заведено. Вот тогда будем думать, что делать и чего не делать.
Ближе к концу дня Марина позвонила и, обливаясь слезами, рассказала Лене, что Андрей Святославович содержится на Каляева и обвиняется в спекуляции. Ни о чем другом, подразумевая подробности, с ней говорить не пожелали, ограничившись рекомендацией наведаться через неделю в "Кресты", где в справочной ей, возможно, назовут фамилию и телефон того следователя, который будет вести уголовное дело Тизенгауза.
Лена до слез жалела Марину и, настаивая на оформлении больничного листа, хотела таким способом хоть на время оградить ее от шквала ядовитых сплетен, равно как и от фальшивого сочувствия здешних доброхотов. Когда же во всех отделах и секторах ЦНИИСЭ народ заходил ходуном и забурлил, в разных сочетаниях без устали повторяя слова "Барон", "спекулянт" и "миллионер", Лена мысленно похвалила себя за предусмотрительность. Чем громче вопят крикуны, тем быстрее выдохнутся. Пройдет неделя-другая, страсти вокруг фигуры Тизенгауза поумерятся, а через месяц-два о нем едва ли кто вспомнит. И если Маришка, отсидев на больничном сколько удастся, уйдет в очередной отпуск, то не услышит и сотой доли гадостей о себе и об Андрее Святославовиче, будь он неладен. Зачем только бедная Маришка без памяти влюбилась в эдакого урода?
Реакция Лены по отношению к Тизенгаузу не имела ничего общего со злорадством. Но и сочувствием там тоже не пахло. Тизенгауз, как полагала Лена, давно не в том возрасте, когда совершают безрассудные поступки. По ее мнению, он вообще ничего не делал спонтанно, каждому его шагу предшествовал трезвый расчет. А раз так, пусть отвечает за нарушение закона.
В четверг на доске у входа в секретариат, рядом с социалистическими обязательствами коллектива на 1988 год, вывесили приказ директора филиала об увольнении старшего эксперта отдела товароведения Тизенгауза А.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110