А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

Пожалуй, сейчас лучше навестить отчима, а завтра с утра, по пути к родным пенатам, забросить второй пакет к соседям, которые в целости и сохранности передадут Лене продукты вместе с деньгами. С Сашком он вдоволь пообщается во Всеволожске, куда Лена по субботам регулярно привозит сына и где сама долго не задерживается, избегая сталкиваться с бывшим мужем. А снова видеть ее постную рожу - нет уж, хватит.
Дважды в месяц, выполняя волю бабушки, Сергей посещал старое пепелище на улице Софьи Ковалевской, чтобы вручить отборный заказ из гастронома Потапова и конверт с тремя сторублевками, но щедрость не спасала его от унижений - вместо благодарности Лена ставила перед ним протокольную чашку кофе и ни разу не села за стол, всем своим видом показывая, что испытывает только брезгливость.
"К чертям собачьим! - облегчил душу Сергей, выруливая на 1-ю Красноармейскую, чтобы ехать к Пяти углам по Загородному проспекту. - Ноги моей больше не будет на Софье Ковалевской!"
Боголепов обрадовался приходу Сергея больше, чем принесенным им дарам. Пока он многословно жаловался на упадок сил, Сергей привычно раскладывал продукты в точном соответствии с пожеланиями педантичного отчима: свиные отбивные, сосиски и говяжий язык - в поддон морозильника, черную и красную икру вместе с осетриной горячего копчения - чуть ниже, на верхнюю полку старенького "ЗИЛа", печеночный паштет, ветчину, масло и сыр - на среднюю, а бананы с апельсинами - на дно.
Казалось бы, совсем недавно франтоватый, слегка старомодный доцент с зачесом на розоватой лысинке впервые появился в толстовском доме, а на самом деле с того памятного дня прошло почти четверть века. Был ли этот, как он тогда называл себя, "знаток денежного обращения и кредита при социализме" по-настоящему добр к Сергею, в ту пору ершистому двенадцатилетнему мальчишке, только что лишившемуся отца и встретившему доцента в штыки? Скорее да, чем нет. Подкаблучник и соглашатель, Боголепов умел сглаживать острые углы, что, надо думать, было не столь уж просто при взрывном характере Натальи Николаевны, матери Сергея, и ее чудовищной мнительности. Действуя тихой сапой, отчим сумел внушить своей дражайшей половине, что она справедливейшая из женщин, тогда как сам Боголепов - всего лишь ее покорный слуга, вследствие чего после переезда Сергея на Красную улицу, в холостяцкую обитель Феликса Васильевича, в доме на Рубинштейна воцарилась угодная ему атмосфера спокойного доброжелательства. Еще школьником Сергей разглядел в отчиме живой ум при полном отсутствии бойцовских качеств - достаточно вспомнить его отношение к советской власти, которую он находил противоестественной и приравнивал к форс-мажору. А зауважал гораздо позже, в период болезни матери, когда она, парализованная и совершенно беспомощная, прожила полтора года только благодаря его самоотверженности.
Став вдовцом, Боголепов, по наблюдениям Сергея, не столько похудел, сколько высох: некогда пошитый на заказ костюм висел на нем балахоном, а жилистая шея с трясущейся головой высовывалась из просторного ворота сорочки, как кукушка в стенных часах-ходиках. Лишь сальная прядка желто-белых волос по-прежнему наискось прикрывала плешь, а в остальном от былого доцента не сохранилось ничего - сейчас перед Сергеем предстала дряхлая, запущенная, никому не нужная развалина с водянистыми, тронутыми катарактой глазами.
- Сереженька, посиди, побудь со мной, - попросил Боголепов, заметив, что гость выразительно смотрит на часы.
- Десять минут, не больше, - нехотя согласился Сергей. - А то друзья ждут меня к ужину.
Ссылка на друзей не была отговоркой - на вечер его, Анну и Давида с женой пригласили к себе Зелитинкевичи, с помпой отмечавшие годовщину свадьбы.
- Тоскливо мне в четырех стенах, - жалобно протянул Боголепов. - Слоняюсь из комнаты в комнату, а занять себя нечем.
- Ей-Богу, Феликс Васильевич, я вас не узнаю. Страна бурлит от перемен, ходит ходуном. Газеты, журналы, телевидение - за что ни возьмись, все чертовски интересно. Так?
Боголепов разочарованно покачал головой.
- Поздно пришли перемены, Сереженька. Не для меня они. Каждому свое: тебе, дружок, жить и жить, все еще впереди, а мои земные дела близятся к концу. Об этом и хочу поговорить с тобой.
Сергей собрался было сказать, что в семьдесят три года рановато помирать, но Боголепов выставил перед собой крапчатую руку, призывая его к молчанию.
- Гложет меня страх, что однажды упаду в коридоре и не найду сил доползти до телефона, чтобы вызвать "неотложку". Участились у меня головокружения. Представляешь, умру я, а недели через две-три обнаружат мое тело в таком неприглядном состоянии, что...
- Феликс Васильевич!
- Нет-нет, ты дослушай. Смерти я не боюсь, с ней смирился, а этот страх беспрестанно бередит душу. Веришь?
- Чем я могу помочь?
- За твоей спиной, Сереженька, я позволил себе сговориться со старыми соседками и хочу переселиться туда, на Красную улицу. Буду делиться с ними продуктами, которыми ты меня обеспечиваешь, а они обещали приглядывать за мной, кормить, поить и прибираться в местах общего пользования.
- За чем же дело стало?
- За тобой. Ты не против поменяться?
- Смешной вопрос! Во сколько мне это обойдется?
- Квартира на Рубинштейна - холмогоровская, она по праву принадлежит тебе без всякой компенсации, - с достоинством ответил Боголепов. - А оплату обмена и переезда ты уж возьми на себя. Мне, пенсионеру, накладно будет рассчитываться с грузчиками, шоферами и прочими вымогателями. И еще бы хорошо... - Боголепов стыдливо осекся.
- Нет проблем, - заверил Сергей. - Вы, кажется, хотели еще что-то сказать?
- Похорони меня на Охте рядом с Наташенькой. За место я заплатил, ограду и памятник поставил, а зарыть меня в землю и нанять каменотеса, чтобы выбил на стеле мою фамилию с инициалами и датами жизни, дорого не встанет, вот увидишь. И, если не трудно, закажи по мне панихиду. Я русский человек и хочу, чтобы меня проводили в последний путь по православному обряду.
- Добро. Короче, за мной пожизненное снабжение продуктами, похороны с отпеванием и поминки с кутьей и блинами. - Сергей поднялся. - Я пойду?
- Иди, иди, Сереженька, не смею тебя задерживать, - обрадованно затараторил Боголепов, провожая Сергея к двери. - Не думал я, что придется затруднять тебя хлопотами. Ты уж извини. Как-никак Наташенька была моложе меня на четырнадцать лет, ей бы и хоронить ее покорного слугу. Я же не виноват, что больше некого просить...
Направляясь на проспект Космонавтов, где жили Зелитинкевичи, Сергей ликовал. Все складывалось как нельзя лучше: он задарма получит трехкомнатную квартиру в самом центре, совестливый отчим избавится от страха внезапной смерти, а обе соседки с Красной улицы, надо думать, придут в дикий восторг после возвращения братьев-разбойничков Аня, временно уступившая им свою квартиру, практически переселилась к Сергею и по ночам устраивала настолько душераздирающие кошачьи концерты, что несчастные старухи впали в отчаяние. И Давиду Шапиро подфартило: теперь квартира на бывшем Комендантском аэродроме достанется в приданое его дочке Злате. Словом, денек выдался, прямо скажем, на славу. А ведь сегодня 13 октября - "черная" пятница.
54. ЗАГАДКИ И ОТГАДКИ
Весть о том, что городская прокуратура признала все судебные решения по делу Тизенгауза незаконными, застала Марину и Лену в ЦНИИСЭ. Они под различными предлогами отпросились с работы, после чего, не чуя под собой ног, добежали до станции "Чернышевская" и поехали на Гражданку.
Застолье в холостяцкой квартире Тизенгауза разгорелось после полудня. Шампанское сразу ударило им в головы, но подействовало на каждого по-разному. Марина принялась строить планы триумфа и с сигаретой во рту рисовала радужные картины - как ее Андрюша нежданно-негаданно явится в ЦНИИСЭ, где его встретят гаденькими усмешками, как без единого слова выложит перед директором оправдательный вердикт, отчего недоброжелатели тотчас впадут в шок, как те, кто поверил нелепым милицейским вымыслам, запоют Лазаря, на все лады вымаливая прощение, и так далее. А Андрей Святославович, опьяневший сильнее женщин, сперва молчал, попеременно то хмурясь, то беззаботно улыбаясь, а через час, когда открыли вторую бутылку, провозгласил тост за своих спасителей, чья бескорыстная помощь вернула ему доброе имя. Говорил он заплетавшимся языком и настолько уклончиво, что Лена, искренне разделявшая его непомерную радость, поняла едва ли половину и вдобавок почувствовала болезненный укол обиды - раз уж ее позвали отпраздновать в узком кругу столь знаменательное событие, какой смысл темнить и чего-то недоговаривать? Из тоста она не без труда вычленила, что спасителей было трое - какой-то известный профессор-медик, не менее известный писатель из Москвы и еще кто-то третий, кому Тизенгауз, по его словам, безраздельно предан до гробовой доски, но не прозвучало ни одной фамилии или сколько-нибудь существенной подробности, так или иначе проясняющей загадку. К тому же, что особенно действовало Лене на нервы, Андрей Святославович, расточая комплименты неведомым ей благодетелям, поминутно переглядывался с Мариной, без сомнения знавшей, о ком шла речь. "Зайка, не обижайся, - шепнула ей на ухо Марина. - Скоро наступит день, когда мы познакомим тебя с этими замечательными людьми". Легко говорить "не обижайся", а каково сознавать, что тебе не доверяют? Неужели в ее присутствии Тизенгаузы все еще осторожничают из-за Сергея?
Впрочем, радость оказалась непродолжительной и, главное, преждевременной две недели спустя, 18 октября, Президиум Ленинградского городского суда единогласно отклонил надзорный протест прокурора города. Тизенгауз, у которого начало подергиваться веко, немедленно поставил в известность Вороновского, тот в свою очередь связался с Добрыниным, а Добрынин позвонил в Прокуратуру СССР. "Все по-прежнему на особом контроле, - сообщил ему старший помощник Генерального прокурора. - Дело вашего подопечного уже истребовано в Москву на предмет принесения протеста в Верховный суд Российской Федерации. Звоните, не стесняйтесь, мы будем вас информировать обо всех последующих решениях".
И снова потянулись долгие дни ожиданий. Андрей Святославович с утра до ночи расхаживал из угла в угол, выкуривая множество сигарет, а когда становилось совсем невмоготу, ездил в Комарово, где Вороновский угощал его бренди и с обычной доброжелательностью объяснял, что бюрократическая машина социалистической законности без обильной смазки не ускоряется и черепашьим шагом движется строго в заданном направлении. А в начале ноября и этот источник поддержки внезапно иссяк - как выразился Алексей Алексеевич в телефонном разговоре с Тизенгаузом, "хозяин убыл в загранкомандировку".
14 ноября 1989 года первый заместитель прокурора РСФСР подписал надзорный протест, о чем Тизенгауз услышал от Добрынина, а когда его будет рассматривать судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда России - этого, к сожалению, не знал ни Добрынин, ни те, кто его информировал.
Прошел еще месяц, прежде чем раздался междугородний звонок из Варшавы и в трубке зазвучал бодрый голос Вороновского:
- Рад вас приветствовать, Андрей Святославович! Как настроение?
- Хуже некуда, - выдавил из себя Тизенгауз.
- Сударь, вы, по-моему, отстали от жизни. Арик вам вчера не звонил?
- Нет.
- Тогда довожу до вашего сведения, что вчера, то бишь 15 декабря сего года, Верховный суд республики признал вас невиновным. И что особенно приятно - за отсутствием в ваших действиях состава преступления, а не за недоказанностью вины, как ранее предлагали перестраховщики из прокуратуры Ленинграда. Улавливаете разницу?
- Не поверю, пока не прочту собственными глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110