Он обернулся, но в полумраке выражения ее лица не разглядел. Самыми заметными были руки. Они лежали у нее на бедрах, как будто она все еще танцевала "Макарену", но с одним отличием: пока не было Тулаева, Лариса успела накинуть халат.
- Да снимай же брюки! Не хватало еще эту грязь разнести по квартире!
Только дураки думают, что на земле - патриархат. Везде и во всем царит женщина. Даже в том, что она замаскировала свою власть под власть мужчины, еще одно доказательство вселенского матриархата.
Тулаев подчинился с безропотностью солдата первого месяца службы. В трусах, над которыми нависала синяя рубашка, и носках с одинаковыми дырочками на пятках он смотрелся даже не солдатом-новобранцем, а пацаном, которого только что вызвали на медкомиссию в военкомат. В такой одежде трудно было казаться солидным, но он вошел в зал с таким видом, словно на нем - смокинг.
- Есть хочешь? - из ванной спросила Лариса.
- Как динозавр!
- Так они были разными. Одни траву ели, другие - динозавров, то есть мясо. А ты что предпочитаешь?
Зажурчала по днищу ванны вода. Дважды перед тем, как они оказывались в постели, Лариса купалась, и звук бьющей из крана воды вселил в душу Тулаева жгучую надежду. Еще несколько таких встреч - и ванна, бурно заполняемая водой, будет вызывать у него только эротические ощущения. Как у физиолога Павлова собака начинала выделять слюну после включения электролампочки.
- Я и траву, и мясо съем, - все-таки заглянул он в ванную.
Вместо голого тела Тулаев увидел свои брюки, которые вот-вот должны были исчезнуть под шапкой пены. Лариса перекрыла воду, поставила в шкафчик пачку стирального порошка и снова прыснула.
- Ну-у, у тебя и видок!
- А что, в твой ресторан в такой одежде не пускают?
- На, - она протянула ему снятый с вешалки халатик.
Он пах духами, мылом и Ларисой. Тулаев прямо на рубашку набросил его. Он не сходился на груди, а по низу оказался выше коленок. В зеркале видок Тулаева стал еще смешнее, чем до этого.
Вздохнув, он подумал, что сегодня, наверно, такой день, когда его никто не воспринимает всерьез. Зак не пустил за порог, словно бездомную собаку. Межинский бурчал по телефону тоном учителя, решившего подвоспитать закоренелого двоешника. Сержант милиции в "луже" болтал с ним как с ефрейтором, а не с майором госбезопасности. И вот теперь Лариса вырядила его в чучело, от которого со смеху передохли бы все московске вороны.
- Пошли покормлю, - с бонапартистскими нотками в голосе произнесла Лариса.
Он попытался обнять ее на ходу, но руки, скользнув, лишь задели ее ягодицы. Она даже не обернулась. Тулаев снова изучил в зеркале свой клоунский облик и тут же ощутил поднимающийся в душе протест. Внутри словно бы набухало на свежих дрожжах тесто, и ему нужно было что-то сделать, чтобы оно не выползло на плиту.
- Я классную пиццу купила. С грибами, - спиной встретила его на кухне Лариса. - Ты когда-нибудь ел пиццу с грибами?
Она нагнулась к духовке, чтобы поровнее вставить в нее на противне пиццу, а Тулаев вскинул ее халатик, с удивлением и радостью увидел, что под ним ничего нет, и сразу прижался все еще сухими губами к ягодице.
- Подожди! - еле удержала равновесие Лариса.
Он за плечи распрямил ее, рванул халатик, и пуговицы горохом сыпанули по полу.
- Ты что, с ума сошел?!
Она даже не ощутила, как оказалась голой, и странно посмотрела на улетевший в угол кухни халатик. Он лежал удивительно ровным кружочком, словно уже испеченная пицца, и сразу напомнил ей о пицце настоящей. Лариса еле успела пяткой толкнуть вверх дверцу духовки. Под ее хлопок Тулаев похватил легкое пахучее тело и торопливо унес в зал.
Диван был не разложен и вызвал у него замешательство. На нем явно не хватало белой простыни, а без простыни голая Лариса на руках смотрелась странно. Он будто бы нес ее не для любви, а всего лишь чтобы искупать. Диван к тому же имел коричневую обивку, напоминающую по цвету грязную глинистую почву, и ощущение, что если он ее туда опустит, то сразу замажет, заставило Тулаева поставить Ларису на пол.
Он снова прижался к ее губам своими и с удивлением уловил, что они тоже, как у Ларисы, стали влажными. Крепко прижав ее к себе, он неприятно ощутил, что она вроде как отталкивает его. Оторвал губы, чтобы спросить ее об этом, и в этот момент ее быстрые худенькие пальцы сбросили с него халат, пробежали по пуговицам рубашки, освободили Тулаева и от нее. Оставалось великое мужское трио: майка-трусы-носки.
Руки Тулаева, заразившись резкостью Ларисы, сорвали через голову майку, она рванула вниз вторую часть трио, и Тулаев сразу забыл о цвете дивана. Он свалил на него Ларису, подмял под себя, упираясь ногами о палас, толкнул себя вперед, но палас поехал, скользнул по паркету, и он вместе с ним съехал вниз. Голова упала на ее горячий живот, и он стал целовать первое что попало под губы - ее маленький смешной пупок, похожий на приклеевшуюся белую черешню.
- Ну чего ты ждешь?! Быстре-е-е! - взвыла она, за плечи вытягивая его из вязкого болота паласа, которое все засасывало его и засасывало в себя, подальше от Ларисы. - Я не могу-у-у!
Он по-звериному заработал ногами, рванул к горячему, так зовущему его телу, и в этот момент зазвонил телефон.
- Ну иди! Иди! - все еще просила она, рукой выискивая трубку.
Он наконец-то добрался до нее, но лицо Ларисы так резко стало иным, что он успел лишь надавить рукой на ее правую ногу.
- Что?.. Прямо сейчас?.. Срочно?.. Сейчас буду.
Повернувшись боком, она вбила трубку на рычажки, горячей рукой провела от шеи до паха Тулаева, вздохнула и тихо произнесла:
- Шеф вызывает... Срочно...
- Неужели не успеем? Я уже не могу...
- Ты успеешь... А я... Не получится. Перегорела.
Он встал, отвернулся и молча надел свой прежний клоунский наряд. Нет, сегодня был явно не его день. Даже в любви его приняли за мальчишку. Растравили, а потом насмеялись. В эту минуту Тулаев ненавидел этого придурошного шефа как самого большого врага в своей жизни. Он представил его жирным, со злыми ястребиными глазами и к тому же сидящим за рулем шестисотого "мерса".
- А ты кем работаешь? - не оборачиваясь, спросил он.
- Секретарь-референтом.
- Много платит... этот шеф?
- Не жалуюсь.
- Едешь его обслуживать?
- Не хами.
Она обняла его сзади, и Тулаев с удивлением заметил по отражению в стекле бара, что она уже одета. Он обернулся, и теперь уже ее губы сразу ткнулись в его рот. Рука Тулаева сама расстегнула ее джинсы и нырнула в них, но Лариса, отстранившись, не пустила его дальше.
- Я очень спешу. Выключи пиццу. Съешь, сколько можешь. Подождешь меня?
В глаза Тулаеву вернулась прежняя внимательность. Он тут же оценил черно-розовую футболку от "Sonia Rykiel" примерно в четыреста баксов, "родные" джинсы-стретч от "Wrangler" за сто пятьдесят, очки от "Nina Ricci" за триста с лишком и, не став приплюсовывать сюда ни цену сумочки, ни стоимость кроссовок, назло Ларисе сказал:
- У меня тоже есть одно дело на вечер.
- Ладно, - кажется, она разучилась обижаться. - Поешь все равно. Будешь уходить, просто захлопни дверь...
Свет в ванной остановил ее. Тулаев посмотрел на свои бледные волосатые ноги и сразу вспомнил мыльную гидру, сожравшую его брюки.
- Надо же! - обернулась Лариса. - Придется тебе ждать
меня.
- Я сам, - все-таки не сдавался он.
- Они сохнуть полночи будут. Даже при этой жаре.
- У тебя утюг есть?
- Есть. На кухне в шкафчике.
- Иди. А то твой шеф, небось, уже исстрадался.
- Ну, не обижайся, дурашка, - провела она ладошкой по его
щеке. - Я, может, быстро.
Обида не разрешила ему ответить. Вокруг Ларисы, словно вокруг загоревшейся свечи, струилось что-то яркое, новое, никогда до этого не замечаемое им. Даже если бы он напряг все свои силы, он бы этого пламени не задул. А хотелось. Очень хотелось. Наверное, это просыпалась ревность. Во всяком случае, когда от Тулаева уходила его жена, он ощущал всего лишь усталость. И немного жалости к себе. Совсем немного. Ее как раз хватило, чтобы напиться до забытья и в этом забытьи избавиться и от усталости, и от жалости.
37
Впервые за все время Прошка спал вместе с хозяином.
Когда Тулаев пришел домой в брюках, от которых пахло сыростью мусорного бака, коту стало до того жалко его, что он сразу залез на колени. От живота хозяина пахло той женщиной, что мылась в его ванной, и Прошке подумалось, что человеческие кошечки не умеют быть ласковыми, раз Тулаев пришел таким раздраженным.
Они просмотрели подряд три видеофильма с чудовищными мордобоями, погонями под скрежет тормозных колодок, взрывали на весь экран и голыми телами, запутавшимися в простынях. Собачья морда не появилась ни в одном фильме, и Прошка решил, что хозяин наконец-то научился правильно выбирать кассеты на лотке.
Незаметно наступила ночь - время, когда люди любят спать, а коты - не очень. Но сегодня Тулаев укладываться в постель не собирался, словно тоже решил стать котом, и Прошка даже скосил глаза на его руки. Шерсть на них не проступила, и наваждение исчезло. Зато остались руки, которые медленно что-то вычерчивали на листке бумаги. Прошка букв не знал, кроме тех трех, которыми исписаны все мусорные баки и стены возле них, и потому заглядывать в каракули Тулаева не стал.
А тот вычерчивал странную схему. От кружочка, обозначающего Миуса, одна линия ушла к его соседу по камере, Семену Куфякову, а уже от него - к Егору Куфякову. Семен и Егор оказались треугольничками. От фигуры, под которой мыслился Егор, черта ушла вправо и, оборвавшись, превратилась в знак вопроса. Отдельно Тулаев обозначил тремя кружками налетчиков на инкассатора. Одного из них обвел дважды и от него протянул линию к погибшему Свидерскому. Посмотрел на два оставшихся кружочка и оставил их в покое. Потом намалевал шалашик треугольника и под ним написал - "Зак". На бумаге он оказался в странной близости от кружочка Миуса, но соединять их сплошной линией он не стал. Судя по тому, что говорил Зак о брате, здесь хватало пунктира.
Колени приятно грел Прошка, и почему-то хотелось жалеть самого себя. За то, что уже и не помнил толком лица родителей, за то, что не везет с женщинами, за неудачи на новой работе, которая опять оказалась нудной и такой не поддающейся его зубам, за жару, от которой хотелось залезть в холодильник, за то, что так жадно бросался хоть к каким-то радостям, а они все ускользали и ускользали из рук. Все-таки жизнь - несправедливая штука. У одних она - вечный праздник. У других - вечная каторга. Ко вторым себя Тулаев, конечно, отнести не мог, но и к первым тоже. Золотая середина, болото. Если ноги не вытянешь, засосет.
Значит, те двое, что напали на него в баре санатория, местные. Ну и что из этого? Ловить их по одному? А зачем? И потом, что значит местные? Это может быть не только Марфино, но и десятки сел, поселков, а то и просто дач, разбросанных по всей округе.
Тулаев представил, как будет мрачен утром Межинский, узнавший, что результат его поездки в Марфинский военный санаторий - ноль, полный ноль, и ему захотелось, чтобы ночь не заканчивалась.
Накрытый черным город дышал через распахнутое окно пластиковым запахом смога. Город уже давно убил своим воздухом-ядом комаров, но не мог ничего поделать с людьми. Они все еще жили, вызывая его на поединок, и он не знал, что же придумать, чтобы выгнать их из домов в поля и леса и отдохнуть от дурацкой ежедневной настойчивости людей по его переделыванию.
Люди продолжали дышать даже этой гадостью, словно бы все сразу превратившись в токсикоманов, и Тулаев был всего лишь одним из них. Он уронил голову на локоть, втянул ноздрями пыльный запах бумаги и заснул.
Прошка не стал по-кошачьи бодрствовать и тоже задремал на его коленях. Ему долго снилась улица, вонючие мусорные баки, ноги людей, вечно спешащих куда-то, асфальт, залитый чем-то липким и противным. Из окон далекой квартиры толчками долетали звонки телефона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64