- Добрый день! - с политработницким энтузиазмом
поздоровался с ним Тулаев.
Медленными, навек пропитанными усталостью глазами Дрожжин посмотрел на бирку на кармане гостя и ответил чем-то похожим на "Сясьти".
- Мне для доклада комиссии попросили узнать у вас о положительном опыте набора контрактников, - соврал Тулаев.
- А стоит ли? - лбом и щеками покраснел Дрожжин.
Тоненькая, точно грифелем проведенная черточка усов сохранила северную бледность на подбородке.
- У меня указание, - не унимался Тулаев. - Раз наверху решили, значит, стоит.
- Ну, не знаю.
- Какие, к примеру, специалисты у вас стали контрактниками?
- Ну, сигнальщик... Ну, еще три турбиниста...
- Они из матросов?
- Нет, - неохотно ответил Дрожжин, - завербовались уже
после гражданки.
- Как это? - не понял Тулаев.
- Ну, как... Приехали с Большой земли, написали рапорт. Я
их проверил и взял на лодку...
По центральному посту, отражаясь от панелей, загрохотал окрепший до шаляпинских ноток голос механика:
- Глубина девять метров! Крен - ноль! Дифферент - ноль! Провентилированы главная осушительная и трюмные магистрали! Отсеки осмотрены, замечаний нет! Подняты выдвижные устройства...
- А с кем-нибудь из них можно побеседовать? - не стал дослушивать арию механика Тулаев.
- Сейчас - нет.
- Почему?
- Лодка погружается. Никто не имеет права покидать свой пост. Отсеки задраены. А они все - в других отсеках.
Дрожжин посмотрел за спину Тулаева, разглядел рядом со штурманом щекатую физиономию сигнальщика, снизу серую от пемзовой щетины, сверху бумажно-бледную, и уже тверже произнес:
- Сейчас никого здесь нет.
- А когда погрузимся, можно будет?
- Можно... Когда с вахты сменятся.
- То есть?
- То есть через четыре часа.
Его усталые глаза стали уж вовсе изможденными. Половина команд из центрального поста шла с матерной приправкой. Возможно, что старпому стоило немалых усилий не вставить в свои ответы ни единого ругательства. Во всяком случае, когда Тулаев отошел от него в сторонку, Дрожжин выпулил в адрес штурмана такую соленую тираду, что Тулаев так и не понял смысл фразы. Ни на один язык на Земле ее невозможно было перевести.
Но Балыкин, кажется, фразу понял, потому что спросил все того же штурмана, сухонького белобрысенького старшего лейтенанта:
- Тебе что старпом сказал? Я жду доклад?
- Глубина с карты двести одиннадцать метров, - неохотно ответил он и воткнул иголку циркуля в ластик.
Возможно, ластик у него изображал старпома.
- И больше без напоминаний, штурман, - потребовал Балыкин.
И уже механику, чуть громче: - Заполнить среднюю!
- Есть заполнить среднюю!
- Боцман, погружаться на глубину девятнадцать метров!
Из угла поста ответили уже привычным повторением слов с добавкой "есть". Дырчатые сандалии адмирала, с видом пляжника лежащего на шезлонге, сдвинулись ниже, и Тулаев разглядел крупную седую голову боцмана. У него была красная-красная шея. Такие шеи бывают или у гипертоников, или у рыжих. Тулаев вспомнил Машу и понял, что боцман - не гипертоник. Просто седина съела его огненную шевелюру. То, что минуло его рыжую жену, вовсю отыгралось на нем.
- Принимать в уравнительную!
- Есть принимать в уравнительную!
- Погружаемся на глубину девятнадцать метров! Осмотреться в отсеках!
Дождь из бесконечных команд все сыпался и сыпался с центрального поста. Какие-то из них Тулаев уже начинал понимать. Во всяком случае, осмотреться он немного успел. Но чем больше он понимал, тем меньше ему хотелось быть подводником.
И он даже не мог предположить, что уже им стал.
- Внимание экипажу! - отобрав рожок мегафона у механика, объявил на всю лодку Балыкин. - Сейчас в центральном посту пройдет обряд посвящения в подводники. Сегодня впервые в своей жизни погрузились на глубину... э-э, он вскинул к глазам бумажку, - а-а, представитель Главного штаба Военно-Морского Флота офицер-психолог капитан третьего ранга Корнеев и рулевой-сигнальщик старшина второй статьи контрактной службы Бугаец. Командир.
Сказал, как подписался.
Тулаев, проходивший по бумагам комиссии Корнеевым, удивленно посмотрел на Балыкина. А тот уже протягивал ему заботливо поданный кем-то стеклянный плафон, наполненный мутной жидкостью.
- Что это? - с тревогой спросил Тулаев.
- Морская вода.
- Соленая?
- На глубине она уже не такая соленая, - с улыбкой пояснил Балыкин. Нужно выпить, а потом перевернуть плафон, чтобы все увидели, что не выпало ни единой капли. Понятно?
- Э-эх, попробуем, - молодецки качнул головой Тулаев и припал губами к холодному ободу плафона.
- Мы вас пожалели. Самый маленький плафон нашли. Обычно
моряки пьют из плафонов в два раза большего размера.
Вода оказалась самой обыкновенной. Соль ощущалась еле-еле. В куске воблы ее было бы гораздо больше.
- Старпом! - крикнул Балыкин. - Где кувалда?
- Вот.
Руки Дрожжина еле удерживали на весу перед грудью пудовую кувалду.
- Нужно поцеловать железо. Как раз там, чем бьют,
показал Балыкин на отполированный ударами бок.
Тулаев от имени мифического Корнеева прижался губами к шершавому холодному металлу и прямо перед глазами увидел красивую заколку. По синему океану-полоске неслась вперед золотая подводная лодка. Точно такая, на которой они шли сейчас на глубине девятнадцати метров. Заколка прижимала черный флотский галстук к рубашке Дрожжина. Куртка РБ была расстегнута, и из-под нее виднелись и рубашка, и галстук, и заколка. За такой редкостный экземпляр Межинский отдал бы многое. Золотой лодки в его коллекции явно не было.
- А теперь ты, - протянул Балыкин плафон рослому парню с поломанными борцовскими ушами.
На кармане его куртки четко виднелась надпись "Рулевой-сигнальщик". Он оказался первым из контрактников Дрожжина, которого увидел Тулаев. Бугаец тремя глотками выпил где-то граммов сто пятьдесят воды, перевернул плафон, и из него по ниточке упали на зеленый линолеум палубы несколько капель.
- Сачку-у-уешь, - со своего стула пропел механик.
Бугаец ответил пристальным взглядом, потом повернулся к кувалде и поцеловал ее с другой стороны, чем Тулаев.
- А грамоты, удостоверяющие факт посвящения в подводники, вам вечером выдаст замполит, - по-старому назвал замповоспа Балыкин.
Строгость волной сошла с его лица. Оно стало добрым и даже по-детски наивным. Вспомнив что-то, он повернулся к адмиралу, который уже встал с шезлонга, и с задором сказал:
- Когда только начали погружаться, я в перископ посмотрел. Там стая дельфинов резвилась. Они как увидели, что мы вниз пошли, все бросились к нам. Спасать.
Все находящиеся в центральном посту, захохотали. Не сдержался и Тулаев. Он смеялся совершенно искренне, но даже в этом смехе оставаясь агентом отдела "Т", он заметил, что некоторые хохотали наиболее громко, подхалимски, адмирал - снисходительно, а отошедший в угол поста Бугаец лишь улыбался, показывая крепкие рекламные зубы.
Его рука покоилась на стальном брикете кувалды, приставленной к переборке, и на указательном пальце лежали две синие точки татуировки.
_11
Незаметно для многих глаз в девяностые годы двадцатого века в России шла гражданская война. У нее была довольно странная, совсем не исследованная историками и новомодными политологами форма: преступные группировки, группировочки, а зачастую и отдельные граждане-бандиты не покладая своих натруженных рук воевали с государством. А поскольку единого фронта не существовало, то группировки в паузах между боями успевали воевать и друг с другом. В этой схватке государство во многом взяло что-то от бандитов, а бандиты - от государства. Так бывает в любой войне. Американцы во Вьетнаме научились есть змей, а вьетнамцы - жевать жвачку. У нас это получилось еще масштабнее. Возможно, от наших географических масштабов. Государство само научилось воровать и мошенничать, а бандиты стали респектабельны и величественны как чиновники высочайшего ранга.
Война шла уже не один год. Степа Четверик успел за это время закончить военное училище, перейти в контрразведку и дослужиться до капитана. В отделе "Т" он обеспечивал кавказское направление. Межинский, только лишь взглянув в его карие, с желтыми белками, глаза, сразу определил ему место работы. Впрочем, кавказской крови у Степы Четверика не было. В нем смешались молдавская и южно-украинская. В училище его дразнили Цыганом, на офицерской службе не дразнили уже никак, но пару раз в Москве милицейские патрули все-таки останавливали его для проверки документов.
Потом на Кавказе чуть поутихло, и Межинский отозвал его из Моздока. Наверно, даже на замиренном Кавказе этого не стоило делать, но людей катастрофически не хватало.
В жаркий московский полдень Четверик сидел за рулем служебной белой "Волги" и ждал у дома на Ленинградском шоссе белую "девятку". В салоне, в отличие от "BMW", не было кондиционера, и если тогда Четверик ощущал себя в хрустальной воде озера, то теперь - в медном котле, в котором вот-вот должна закипеть вода.
- Объект отъехал от дома, - прохрипела рация.
- Понял, - нехотя ответил он ей.
Ночного парня с Киевского вокзала от его дома вели другие люди. Здесь, возле мрачной сталинской домины, они должны были уступить место Четверику. А то, что парень точно приедет сюда, в отделе "Т" знали почти наверняка. Час назад он навел справки по телефону о том, кому принадлежит "BMW", и вскоре должен был появиться здесь. "BMW" числилась за инофирмой, выкупившей под офис коммуналку в доме на Ленинградке. Парень не знал, что гаишники арестовали машину три дня назад, и упорно ехал по ложному адресу.
- Объект виден, - заметил белую "девятку" Четверик.
- Передаем слежение, - ответили из проехавшей мимо него красной "Нивы".
Парень припарковал машину, переговорил с кем-то по сотовому и только после этого лениво выбрался в полдневное пекло. Нос на его лице смотрелся смешно и нелепо. Для такого широкого лица его бы не мешало в два раза нарастить.
Внимательным взглядом парень изучил белые полоски жалюзи на окнах офиса на третьем этаже. Полоски, видимо, показались ему довольно миролюбивыми, потому что он пошел к подъезду, не заинтересовавшись больше ничем.
Вернулся он минуты через три. Тяжело прошлепал к машине,
забрался в нее и снова сообщил что-то далекому абоненту.
Четверик уже знал, что сотовик у парня цифровой, с защитой,
что такие пока не прослушиваются, и тоже вслед за Межинским
послал проклятие японцам. Так уж получалось, что японцы слишком усложняли жизнь. Наверное, не будь японцев, они бы уже давно нашли пути к лежбищу Зака.
Белая "девятка" плавно тронулась вперед. Четверик отсчитал до пяти и так же плавно стартовал. Группу подстраховки Межинский расположил на выезде с Ленинградки на кольцевую автодорогу. Но парень, судя по всему, решил нанести удар по провидческому гению начальника отдела "Т".
Он крутнулся на Ленинградке, и понесся к центру. Четверику стоило немалых усилий удержать его в поле видимости. У Белорусского вокзала он даже подумал, что потерял преследуемого, но пробка спасла его. Вцепившись взглядом в наклейку "SONY" на заднем стекле "девятки", Четверик выдержал пытку под названием "Преследование в заторе". В одном месте парень нырнул из плотной реки затора в ручеек проулка. Четверику пришлось нагло выехать на тротуар и, распугивая ошалевших прохожих, по соседнему проулку догнать беглеца.
К счастью, это ему удалось, и больше он не терял белую наклейку "SONY" из виду. Когда парень проехал мимо дома бабульки-инвалида на Кутузовке и лихо понесся на выезд из Москвы, Четверик сообщил об этом Межинскому. Тот дал команду грппе подстраховки переместиться по кольцевой к пересечению с Можайкой. Парень неожиданно увеличил скорость, и Четверик вдруг понял, что он остался с ним один на один. На пересечение группа подстраховки успела бы только на вертолетах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64