Таких настойчивых звонков он не слышал никогда в жизни.
Глаза открылись сами, и Прошка с удивлением отметил, что телефон пульсирует наяву. Он потянулся на коленях Тулаева, ноготки по-ночному выскользнули из кармашков и ободрали через рубашку живот хозяина.
- Что?! А-а?! - вскинулся Тулаев, непроснувшимися глазами посмотрел себе на грудь, потом на телефон и только потом снял трубку.
Мутные стрелки на часах, висящих на стене, подрожали и сложились в прямой угол.
- Е-мое!.. Три часа ночи!.. Вы что... это...
Трубка ответила бодрым незнакомым голосом:
- Извините, товарищ майор. Я с работы...
- Как-кой работы?
Кажется, если вчера над Тулаевым издевались в основном женщины, то сегодня пришел черед мужчин. Неужели в палате психбольных установили телефон?
- Своей работы, - очень точно объяснил звонивший. - Вы же сами просили...
- Я просил?.. Что я просил?..
Ругань подпирала к горлу, и он бы выхаркнул ее в трубку, но она сама, почувствовав неладное, представилась:
- Это я - старший лейтенант милиции Евсеев. Олег Евсеев.
- Ухо?! - зачем-то брякнул Тулаев.
- Я - Евсеев...
Ладонь стерла ошметки сна, швырнула их к полу. Прошка посмотрел на повисшую возле его головы руку и лизнул ее. Если не сейчас, то утром хозяин все равно увидит царапины на животе.
- Я слушаю тебя, Олег... Что-то есть?..
- Есть... Хотя и не то, что вы искали.
- В каком смысле?
- Аналога образцу я не нашел.
- Ты имеешь в виду "М-м-да"?
- Да, - рифмой ответил Евсеев. - Но на пленке, которую вы мне принесли сегодня... нет, вчера утром, последний голос по предварительным данным имеет сходные характеристики с голосом, зафиксированным на пленке автоответчика Свидерского, и с голосом террориста.
- Не может быть, - встал Тулаев.
Прошка мешком упал на тапочки, недовольно фыркнул и поплелся на свое ложе в ванную. Все-таки коты и люди должны спать отдельно. Спокойнее будет.
- Ты говоришь, последний?
- Так точно. Самый последний...
Даже при таком напряжении, выжавшем каплю пота на виске, Тулаев не мог вспомнить, выключил он пленку перед стычкой с амбалом или нет. Он ее даже не прослушивал. Просто отдал Евсееву безо всякой надежды. Отдал только потому, что нужно же было что-то докладывать Межинскому. Но если диктофон писал голоса, пока Тулаев лежал без сознания, значит, последним должен оказаться голос того так и не рассмотренного им толком дружка амбала, что свалил его двумя ударами.
Взгляд упал на схему. Кружок, уже обведенный дважды, можно было увеличивать еще одним ореолом. Тулаев непослушными пальцами обжал ручку и сделал это. Получилась мишень. Тулаев не любил круглые мишени. На стрельбище приходилось дырявить из снайперской винтовки тысячи этих кружков, а в жизни они больше нигде не встречались. Их как будто специально учили стрелять по тому, чего они никогда не увидят при реальной пальбе.
- Ошибки быть не может? - еще не прочищеным со сна горлом спросил Тулаев.
- Может, - спокойно ответил Евсеев. - Я вам, товарищ
майор, еще в тот раз, при первой встрече, докладывал, что минимальное время, необходимое для анализа одного голоса, - пять дней. И даже если сделаны все три вида анализа: аудитивный, акустический и лингвистический, ни один эксперт не даст вероятность совпадения в сто процентов. Наш максимум - девяносто девять и девять десятых процента...
- А еще одна десятая?
- На всякий пожарный...
- А в нашем случае?
- По последней пленке... ну, по тому голосу я провел микроанализ речевого сигнала и лишь начал интегральный анализ речи... Понимаете, лишь по интегральному анализу нужно сравнить пятьсот один признак...
- Значит, рано радоваться?
- Вообще-то, да... Но вероятность соответствия очень
велика. Вот... Вы мне еще дадите время для подробного анализа?
- Да-да, конечно, - виновато посмотрел на часы Тулаев. - Вам бы поспать не мешало.
- Спасибо. Я уж досижу до утра, а потом уйду домой.
Они попрощались, и Тулаеву захотелось звонком поднять из постели Межинского. Палец воткнулся в цифру "4", повернул диск до упора, а другая рука все-таки положила трубку. "Успокойся. Не дергайся", - самому себе приказал Тулаев, и душа медленно стала заполняться чем-то новым. Оно посадило Тулаева на стул, заставило взглянуть на схему, и он вдруг явственно ощутил, что все нарисованные им кружки и треугольники поползли друг к другу. Мир оказывался даже теснее, чем он думал до этого.
38
До назначенной встречи с Межинским Тулаев потратил полтора часа на Генштаб. То новое, что он ощутил ночью, - странное соединение необычайной уверенности в себе и одновременно сомнение в том, что он еще чуть-чуть что-то недоделал - заставило его ранним утром приехать в управление, где служил Свидерский, и, переходя из кабинета в кабинет, долго и въедливо выуживать из всех офицеров, прапорщиков и служащих то, что, скорее всего, толком так и не выяснил старший лейтенант юстиции из прокуратуры Московского гарнизона.
Еще когда Тулаев беседовал с Евсеевым и узнал, что у него в руке не оригинал пленки, а копия, он понял, что следователю нельзя верить. А сегодня утром, еле успев додремать три часа на диване, он проснулся от мысли, что просто не могло так быть, чтобы никто не видел Свидерского выходящим из здания. Тулаев вспомнил длину генштабовских коридоров с бесконечными высоченными дверями вдоль стен и постоянно снующими туда-сюда офицерами, вспомнил солдат-часовых на входе, скопление черных генеральских "Волг" и офицерских частных машин-легковушек у подъезда, и сомнения растаяли...
В кабинет Межинского он входил уже не просто героем, а дважды героем.
- Ну, здравствуй, - не очень приветливо встретил Тулаева начальник. Как санаторская жизнь?
- Средне.
- А я уж думал, ты решил там на всю катушку остаться.
Сколько у них путевка-то длится?
- По-разному. Обычно двадцать четыре дня.
- А я вот за всю жизнь ни разу в санатории не был. То
служба мешала, то жене место отдыха не нравилось...
- Я там всего сутки находился, - напомнил Тулаев. - Вчера
же по следам Зака работал.
- По каким следам? - удивился Межинский. - Ты же
докладывал, что он на контакт не пошел, что брата ненавидит,
что ему на него плевать...
Тулаев тяжко вздохнул и, не вдаваясь в подробности неумелого слалома вокруг мешков и тележек, рассказал о погоне за воровкой, о ее признаниях и неожиданно остановился под удивленным взглядом Межинского.
- Погоди-погоди, - подался вперед начальник. - Куда, говоришь, у него билет был?
- В Мурманск.
Благородная седина его волос стала еще белее. Может, оттого, что к лицу рывком прилила кровь, и оно стало пунцовым. Что так перекрасило Межинского, Тулаев не знал и уже хотел рассказывать дальше, но начальник выплеснул часть своей горечи:
- А почему ты мне до этого не доложил о видеокассете? - и стал терять красноту.
- В первый раз при просмотре я не увидел там ничего невероятного...
Ну не рассказывать же о воровке, которая сначала смотрелась как артист циркового жанра, а не как свидетель возможного преступления.
- А потом... при повторе... я заметил Зака...
- От меня не должно быть тайн, - упрямо произнес Межинский. Следствие по обоим делам ведет отдел, а не только ты.
- Ясно, товарищ генерал, - впервые за все время назвал его по званию Тулаев и с удивлением заметил, как испарились остатки красноты с лица начальника.
- Какое, ты сказал, имя было записано на бумажке у Зака?
- Лев.
- Очень редкое, - довольным голосом произнес Межинский.
- Я сделал запрос в отдел кадров училища. На курсе Миуса не было
ни одного человека с именем Лев.
- А курсом старше или младше?
- Я все списки по факсу запросил. За все пять курсов, когда он был на первом. Ни одного Льва нет. Вы правильно сказали, редкое имя, - незаметно для себя польстил он начальнику.
- Что-нибудь еще есть? - небрежно спросил он.
Трудный участок доклада о Льве остался позади. Впереди были марфинская история и ночной звонок Евсеева. Над ушами Тулаева запели победные трубы. Он посмотрел на седой чуб Межинского и решил, что, если сейчас чуб не станет белее бумаги, значит, он ничего не понимает в начальнике. Трубы повторили боевой призыв. Тулаев расправил плечи, сел прямо, будто лом проглотил, и начал рассказывать таким тоном, каким начальники обычно диктуют деловые письма машинисткам.
Когда закончил рассказ о Марфинском санатории и ночном звонке Евсеева, чуб начальника был белее бумаги для ксерокса. Сделать его светлее не мог уже никто, но Тулаев все-таки попытался.
- И еще одно, - врастяжку произнес он. - Я нашел в Генштабе человека, видевшего, как Свидерский садился в "жигули" красного цвета. У водителя он запомнил лысину, у пассажира - в салоне сзади сидел еще один человек длинный, очень длинный нос...
- Очень длинный нос? - не сдержался Межинский.
- Да, он сказал, что запомнил как раз оттого, что у него нос был очень смешным.
- Неужели Носач? - сжал он кулак правой руки ладонью левой и уперся в эту конструкцию подбородком. - А тот, марфинский, как, ты говоришь, выглядел?
- Я его, честно говоря, не успел разглядеть... Но барменша сказала, что он с почти голой лысиной...
Лицо Межинского можно было фотографировать, чтобы потом хранить в Париже как эталон красного цвета. Ягода вишни на его фоне была бы незаметна. Раньше начальник не отличался такой чувствительностью. Тулаев ощутил внутренний укор за то, что сделал такое с Межинским, и вдруг догадался, что за эти два дня, пока его не было, начальника "топтали" вдоль и поперек. И особенно, скорее всего, президент, и теперь, ощутив, что цель близка и нужно лишь немного поднапрячься, он не выдержал.
Рука Межинского рванула трубку телефона. Она хрустнула под его пальцами.
- Ну что?.. Бросаем всю милицию Москвы на Марфино?..
- Виктор Иванович! - взмолился Тулаев. - Дайте мне еще полдня! Вы представляете, если милиция начнет потрошить этот район, какая волна там поднимется? Они же лягут на дно!
- А что ты предлагаешь?
- Дайте мне еще полдня. Одного преступника я видел и, можно сказать, запомнил. Второго... второго, - он вспомнил приторно-накрашенное лицо барменши. - Приметы второго я восстановлю более подробно... И еще одно: теперь я знаю цвет их машины. Для Москвы это было бы ерундовым фактом. Для Марфино или какого-нибудь ближайшего села или дачного поселка - это уже улика.
Межинский взвесил трубку. Предложения Тулаева перетягивали.
Да, он мог одним звонком от имени президента поднять по тревоге все омоны, омздоны, дивизию имени Ф.Э.Дзержинского и милицию в радиусе трехсот километров, но это уже походило бы на съемки фильма "Война и мир". Или на удар кувалдой по коробке спичек. Но где-то внутри коробки была спрятана американка со странным именем Селлестина. И вместе с коробкой могла погибнуть и она.
В пришедших вчера секретной почтой предположениях дешифровщиков-криптологов ее "Мафино" имело одиннадцать вариантов объяснения. От уже давно пережеванной им с Тулаевым "мафии" до намеков о возможных "финнах". Было даже сверхпессимистичное "ма фино" - "мой конец". Но не было Марфино, и почему-то именно в этот момент, под раздумье с трубкой в руке, Межинский впервые почувствовал, что их отдел может сотворить что-то важное.
- Хорошо, - накрыл он трубкой телефон. - Даю еще полдня.
Утром жду доклад по телефону.
- Я хотел бы подстраховаться, Виктор Иванович, - посмотрел Тулаев на пальцы начальника, разминающие свежую сигарету. - Разрешите я возьму с собой оружие?
- Штатное?
- За мной в "Вымпеле" несколько разных единиц закреплено
как штатные. Но я хотел бы взять "макаров". Его хоть и пугачом у
нас дразнят, но я не очень с этим согласен. И к тому же он хорошо
пристрелян.
- А мне "макаров" не того. Я "ТТ" люблю.
- Но мне его нельзя выносить за территорию части. Позвоните
по своей линии, чтобы разрешили.
- Сделаем, - пыхнул дымом Межинский.
Сейчас у него было лицо человека, который точно знает, какие
номера в лотерее зачеркнуть, чтобы выиграть состояние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64