Но дело было в нем самом. Айк «разбил ей сердце», потому что он – это он. Наивный мечтатель, плывущий по течению жизни, горный волк-одиночка. Именно то, что вначале привлекало Кору, теперь раздражало. Ей казалось, что Айк понятия не имеет о настоящей жизни – взять хотя бы сегодняшний разговор о туристах. Возможно, в чем-то Кора и права.
Айк надеялся, что поход уменьшит возникший между ними разлад, что она вновь подпадет под то очарование, что всегда влекло и его. Наверное, Кора просто устала за последние два года. Горные бури и банкротства утратили свою притягательность.
– Я тут разглядывала мандалу, – начала Кора, указывая на круг, заполненный извилистыми линиями. В темноте краски переливались, как живые, а при свете стали какими-то блеклыми. – Я их видела сотни, но здесь никак не могу разобраться. Сплошные петли и изгибы, хаос какой-то. Ни начала, ни конца, ни середины. – Она взглянула на мумию, затем на записи, которые делал Айк. – А как ты? Продвинулся?
Айк успел нарисовать загадочную схему: фигура человека, вокруг – фразы, обведенные, как в комиксах, контурами и соединенные между собой стрелками и линиями. Он отхлебнул кофе. С чего же начать? Сплошные загадки – и то, каким способом покойный рассказал о себе, и то, что он рассказал. Он записывал то, что приходило в голову, дополнял свои записи, блуждал среди многих правд, сам себе противореча. Словно человек, который, потерпев кораблекрушение, обнаруживает у себя ручку и начинает записывать все, что приходит на память.
– Во-первых, – начал Айк, – его звали Исаак.
– Исаак? – раздался голос из кучки варивших кофе. Люди все бросили и внимательно слушали Айка.
Айк водил пальцем по груди мумии. Надпись была понятной. Почти. «Я Исаак, – говорилось здесь, и далее: – В изгнании, на мучительном свету».
– Видите цифры? – спросил Айк. – Думаю, это его личный номер. А вот еще: десять, ноль, три, двадцать три – наверное, день его рождения.
– Тысяча девятьсот двадцать три? – уточнил кто-то.
Люди были по-детски разочарованы. Шестьдесят пять лет – ни о какой древности не может быть и речи.
– Сожалею, – посочувствовал Айк и продолжил: – А вот еще дата, видите? – Он отвел в сторону болтавшийся внизу живота клочок кожи. – Четыре, семь, сорок четыре. Вероятно, в этот день его сбили.
– Сбили?
– Или он потерпел аварию.
Слушатели были озадачены. Айк рассказывал то, что ему удалось сложить из кусочков:
– Вы только представьте. Он совсем мальчишка, ему двадцать один год. Идет Вторая мировая война. Его призвали, или он пошел добровольцем. У него татуировка: «ВВС Великобритании». Его послали в Индию. Ему приходилось горбатить.
– Горбатить? – переспросил кто-то. Бернард. Он яростно настукивал по клавиатуре портативного компьютера.
Айк пояснил:
– Так пилоты называют грузовые рейсы в Тибет и Китай. Летать над «горбами», то есть над Гималайским хребтом. Тогда весь район был частью Западного азиатского фронта. Жаркое местечко. Самолеты то и дело падали. Экипаж выживал редко.
– Падший ангел, – вздохнул Оуэн.
И не он один. Остальные тоже были под впечатлением.
– И это все вы узнали из десятка цифр? – спросил Бернард. Он указал карандашом на последнюю дату. – Вы полагаете, это день, когда его сбили? А может, дата его свадьбы, или окончания Оксфорда, или когда он впервые был с женщиной? Я хочу сказать, этот тип далеко не мальчик. Выглядит лет на сорок. Лично я думаю, что он прибыл сюда не больше двух лет назад – с какой-нибудь научной экспедицией. Ясное дело, умер он не в тысяча девятьсот сорок четвертом, и было ему не двадцать один.
– Согласен, – признал Айк, и из Бернарда словно выпустили воздух. – Он пишет о годах заключения. Большой срок. Тьма, голод, тяжкий труд. «Священная бездна».
– Военнопленный. У японцев?
– Чего не знаю, того не знаю, – ответил Айк.
– Может, у китайских коммунистов?
– У русских? – посыпались предположения.
– У нацистов?
– Наркоторговцев?
– Тибетских разбойников?
Предположения не такие уж и дикие. Тибет долго был ареной разных политических и других игр.
– Вы смотрели на карту. Что-то там искали.
– Начало, – ответил Айк. – Точку отсчета.
– И?
Айк обеими руками провел по бедру мумии, где оказался еще один ряд цифр:
– Это географические координаты.
– Того места, где он упал. Вполне логично. – Теперь Бернард поддерживал Айка.
– То есть его самолет где-то поблизости?
Про священную гору Кайлас никто и не вспоминал. Всех увлекла возможность обследовать место крушения.
– Не уверен, – сказал Айк.
– Давайте колитесь, дружище. Где его сбили?
Вот тут было слабое место. Айк произнес очень тихо:
– К востоку отсюда.
– Далеко?
– Прямо над Бирмой.
– Над Бирмой?
Бернард и Клеопатра поняли, насколько это невероятно. Остальные промолчали, устыдясь своего невежества.
– Северная сторона хребта, – пояснил Айк, – почти в Тибете.
– Но это же больше тысячи миль!
– Знаю.
Было далеко за полночь. Кофе, всеобщее возбуждение – в ближайшие часы вряд ли получится уснуть. Все – кто стоя, кто сидя – переваривали информацию.
– Как же он сюда попал?
– Не знаю.
– Вы вроде говорили, что он был в заключении.
Айк осторожно вздохнул:
– Что-то вроде.
– Вроде чего?
– В общем… – Айк прокашлялся, – как домашнее животное.
– Что?!
– Не знаю точно. Вот, он тут написал: «Любимый агнец». Агнец – значит козленок, так ведь?
– Перестаньте, Айк. Если не знаете, так не сочиняйте.
Айк ссутулился. Ему и самому это казалось бредом сумасшедшего.
– Вообще-то, – вмешалась Клео, библиотекарь, – агнец означает ягненка, а не козленка. Хотя Айк все равно прав. Речь идет о ручном животном. Животном, которое любят и балуют.
– Ягненок?
В голосе говорившего слышалось возмущение, словно то ли Клео, то ли мертвец, а может, оба оскорбили лучшие чувства присутствующих.
– Да, – подтвердила Клео, – ягненок. Но меня больше смущает другое слово – «возлюбленный» или «излюбленный». Очень двусмысленно, правда?
Судя по всеобщему молчанию, никто об этом не задумывался.
– Он, – продолжила Клео, почти дотрагиваясь пальцами до мумии, – он – возлюбленный? Возлюбленный среди кого? И, самое главное, кем возлюбленный? Видимо, предполагается, что у него был какой-то хозяин?
– Ты все напридумывала, – сказала одна из женщин. Никому не хотелось, чтобы правда была такой.
– К сожалению, не напридумывала, – ответила Клео. – Все так и есть.
Айк повернулся к неясной надписи, на которую указывала Клео. Там было написано: «Рабство».
– А это еще что?
– То же самое, – ответила Клео. – Неволя. Может, он был в японском плену. Помните фильм «Мост через реку Квай»? Что-то наподобие.
– Вот только я никогда не слышал, чтобы японцы вставляли пленным в носы кольца, – заметил Айк.
– История еще и не такое знает.
– Кольца в носу?
– Чего только на свете не делается.
Айк подлил масла в огонь:
– И даже золотые?
– Золотые?
Айк направил фонарь на кольцо; тускло блеснуло золото, и Клео захлопала глазами.
– Вы же сами сказали – «возлюбленный агнец». И что касается вашего вопроса – «кем возлюбленный?»…
– А вы знаете?
– Будем рассуждать. Сам он, похоже, считал, что знает. Видите? – Айк ткнул пальцем в холодную как лед ногу. Над левым коленом было одно, почти невидимое слово.
– «Сатана», – одними губами прочитала Клео.
– И вот здесь… – Айк осторожно сдвинул кожу. – «Существует». А вот продолжение. – Он показал Клео. Написано было так, как записывают стихи. – «Кость от костей моих и плоть от плоти моей». Это из «Бытия». Адам и Ева.
Кора тем временем изо всех сил пыталась выстроить контраргументы.
– Он был заключенным, – начала она. – Он писал о некоем зле. Зле вообще. Что тут удивительного? Он ненавидел своего мучителя и назвал его сатаной. Самое плохое, что пришло ему в голову.
– Ты, как и я, – сказал Айк. – Споришь против очевидного.
– Не думаю.
– То, что он пережил, есть настоящее зло. Но он не испытывал ненависти.
– Еще как испытывал!
– Тут что-то другое, – настаивал Айк.
– Сомневаюсь.
– Между строк. Какой-то оттенок… Ты не чувствуешь?
Кора чувствовала, но признаваться не хотела и нахмурилась. Ее рассудительность граничила с упрямством.
– Здесь даже нет никаких предостережений. Вроде «берегитесь» или «спасайтесь отсюда».
– Тоже мне, аргумент.
– Тебя не удивляет, что он цитирует «Ромео и Джульетту»? И говорит о Сатане, как Адам о Еве?
Кора вздрогнула.
– Рабство его не огорчало.
– Откуда ты знаешь? – прошептала она.
– Кора.
Она смотрела на него, в глазах повисли слезинки. Айк продолжал:
– Он испытывал благодарность. Именно это написано у него на теле.
Кора отрицательно покачала головой.
– Ты и сама видишь.
– Понятия не имею, о чем ты.
– Все ты понимаешь, – сказал Айк. – Этот человек любил.
* * *
Долгое пребывание в замкнутом пространстве действовало на нервы.
На следующее утро Айк обнаружил, что вход в пещеру завален снегом до высоты баскетбольного кольца. Исписанная мумия утратила прелесть новизны, люди сделались раздражительными – давала себя знать скука. Одна за другой сели батарейки плееров, и скоро все остались без музыки, без своих ангелов, драконов, мирских ритмов и духовных целителей. Затем в походной плитке кончился газ, что означало нешуточные мучения для самых заядлых любителей кофе. И то, что кончилась туалетная бумага, веселья тоже не прибавило.
Айк делал, что мог. Наверное, во всем штате Вайоминг он единственный из детей учился играть на флейте и никогда не принимал всерьез слова матери о том, что когда-нибудь это пригодится. И вот мать оказалась права. Айк носил с собой пластмассовую флейту; в пещере она звучала очень красиво. В конце каждого пассажа – он играл Моцарта – слушатели аплодировали, но потом опять впали в уныние.
На третий день утром куда-то подевался Оуэн. Айк не удивился. Ему доводилось видеть, как альпинисты, застряв в гоpax из-за такой вот бури, впадают в депрессию и порой становятся совершенно непредсказуемыми. Вполне возможно, Оуэн просто хочет привлечь к себе внимание. Кора тоже так считала.
– Морочит нам голову, – уверяла она, лежа в объятиях Айка: они соединили свои спальные мешки в один.
За долгие недели похода из ее волос не выветрился запах кокосового шампуня.
По совету Айка остальные туристы тоже устроились по двое, соединив мешки, – все, даже Бернард. Только Оуэну пары не нашлось.
– Наверное, отправился к выходу, – предположил Айк. – Пойду посмотрю.
Он неохотно расстегнул мешок и выбрался, ощущая, как улетучивается тепло их тел. Вокруг царили мрак и холод. Из-за мумии пещера напоминала склеп. Встав на ноги, Айк размялся; ему стало неприятно, что все вот так разлеглись вокруг покойника. Не рановато ли?
– Пойду с тобой, – сказала Кора.
Через три минуты они добрались до выхода из пещеры.
– Что-то ветра больше не слышно, – заметила Кора. – Может, буря кончилась?
Оказалось, что вход запечатан снежным заносом метра три высотой. Сверху его увенчивал основательный карниз. Из внешнего мира в пещеру не проникали ни звуки, ни свет.
– Невероятно, – произнесла Кора.
Пробивая ногой наст, Айк карабкался вверх, пока не уперся головой в потолок. Рубя снег ребром ладони, проделал небольшую щель. Свет снаружи был серый, ураган шумел не хуже товарного поезда. Пока Айк любовался, щель успело замести. Замурованы.
Айк скользнул вниз. На минуту он даже забыл о пропавшем клиенте.
– И что теперь делать? – спросила Кора.
Значит, Кора в него верит. Ей, нет, им всем нужно, чтобы он был сильным.
– Одно ясно, – сказал Айк, – наш беглец тут не проходил. Следов никаких, да и не мог он пролезть через такой сугроб.
– Куда ж он подевался?
– Должен быть другой выход. И нам он пригодится.
Он и сам подозревал, что есть какой-то боковой коридор.
Недаром бывший пилот ВВС писал, что «возродился из каменной утробы» и поднялся к «мучительному свету».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83