.. Вас больше не пустят сюда. Раз в год мне разрешают болтать. Джон хочет знать, что я еще помню... Ко мне приходил один лягавый из ФБР и оставил понюшку, а после этого мне год ни с кем не разрешали видаться...
– Как его звали?
– А как вас зовут?
– Юджин Кузанни, режиссер.
Женщина снова засмеялась своим странным сухим смехом:
– В таком случае, я – Грета Гарбо. Хотя нет, та спокойно сдохла, считайте меня Мерилин Монро – так точнее.
– Вот моя водительская лицензия, миссис Глэбб.
– Ха! Тот мне показал точно такую же лицензию! Думаете, я ему поверила?
– Он вам сказал, откуда он?
– Нет. Просто Роберт Шор. Из ФБР, я же говорю вам. По-моему, даже сказал. Нет, правда, сказал, Роберт Шор из ФБР.
– Он вас спрашивал про тот скандал в Гонконге?
– Нет. Он спрашивал, как Пилар летала в Пекин и откуда у нее появился дипломатический паспорт. Они же не могут трясти дипломатов, несчастные лягаши, идут по следу и упираются лбом в зеленую фанеру: «дипломат». А потом он спрашивал, куда Джон вывез ее из Гонконга...
– Кто такая Пилар?
– Потаскуха. Грязная, вонючая потаскуха.
– Где она живет?
– Как – где? Там, где он. Он же всюду таскает ее за собою. Он подкладывает ее, а потом отмывает в ванне. Он подкладывал ее под несчастных мальчиков в Берлине, когда давал им деньги – через нее. А она вроде бы от Мао, революционерка. Она им говорила, в кого надо стрелять. А он называл ей своих друзей... Вернее, друзей моего отца... Папе надо было убрать кое-кого из старых бандитов, вот Джон и работал эти дела... Да вы мне не верьте, не пяльте глаза, я сумасшедшая... Мне можно все. Вы действительно принесете немного порошочка, а? Пилар всегда давала мне покурить, она вообще-то добрая...
– Она была первой, кто дал вам героин?
– Нет. Первым был Джон. Он не знал, какого качества идет товар, и предложил проверить... Другой-то должен был ударить по морде, а он мне в глаза смотрел, когда я затягивалась, близко-близко... Так мой брат смотрел в глаза кроликам, которым ампутировал лапы... Пилкой... Они пищали, знаете, как они пищали?! О, это надо послушать, как они пищали, эти красноглазые кролики... А папа говорил, что Зеппу нельзя мешать, папа говорил, что путь в науку всегда лежит через жестокость... А Зепп наплевал на науку и стал большим политиком, разве политика – наука? Политика – это когда без наркоза отпиливают лапы кроликам.
– Где он, ваш Зепп?
– Джон помог ему стать секретарем «новой немецкой партии», он теперь защищает интересы немцев, я же немка, мы все немцы, даже Глэбб наполовину немец, только он не любит, когда об этом ему напоминают, ведь, его родственник работал у Гитлера в Рейхсбанке, такой интеллигентный человек, такой тихий, он только и умел что считать – коронки из Аушвица, кольца из Дахау... – Женщина снова засмеялась. – Если хотите испугать Глэбба, спросите-ка его про здоровье дяди Зигфрида... Скажите ему, что вы тоже хотите вчинить иск Зигфриду Шанцу по поводу ваших родственников, сожженных в печках... Только потом берегите жизнь: таких вопросов Джон не прощает никому. Он мне не простил этого вопроса, поэтому я здесь...
– И вы обо всем рассказали Роберту Шору?
– Он дурак, этот Шор. Он как пишущая машинка – трещит, трещит и все время хочет меня запутать... Нет, он даже, по-моему, не знает, что на свете есть страна; которая называется Германия и в которой живут немцы. Когда я нашла в бумагах отца письма Джона и поняла, что мы из одной семьи, и спросила Глэбба об этом, тогда-то все и началось... До этого я была другим человеком... Я была в деле ... Я знала кому, сколько и когда идет , я знала кого, где и когда шлепнут, я была большим человеком... Мне Дэйвид Хью, это был помощник Джона, его потом прогнали, сказал, что я стану новой Мата Хари...
– А где сейчас Хью?
– Не знаю. Кажется, в Мюнхене. Зачем он мне? Слушайте, а вы можете раздеться? На сколько времени вас ко мне пустили? Я очень люблю любовь...
Женщина поднялась, сбросила халатик, Юджин увидел синяки на плечах, сморщенную, пожелтевшую кожу.
– Сейчас нельзя, – сказал он, – сюда могут прийти, у нас мало времени.
– А мне долго не надо, ну пожалуйста... Дайте я посмотрю на вас, умоляю...
– Я приду завтра, ладно? Я приду к вам на два часа.
– Вас не пустят ко мне больше. Ко мне никого не пускают во второй раз...
– Ладно, наденьте халат, поговорим еще немного, а потом займемся любовью.
«У нее парализована воля, – подумал Юджин, наблюдая за тем, как Эмма послушно подняла халат и набросила на острые, желтые плечи. – Это всегда так – сначала героин, потом вот такой ужас... Зачем все это понадобилось Степанову? Ей же не поверят».
– А где сейчас дядя Зигфрид?
– Я молю бога, чтобы он умер, тогда мне хоть будет не так стыдно жить... – Она снова засмеялась. – Жить... Я ведь все-таки живу, разве нет? Я живу, – повторила она убежденно, – потому что я дышу, жру и хожу в сортир. Нет, это существование, а не жизнь. Это другое. Я жила, когда был Джон; когда он ушел, оставался порошок, а когда все это кончилось, тогда я стала есть, пить и ходить в сортир...
– А где брат Зепп? – чувствуя, что его монотонные вопросы раздражают женщину, продолжал Юджин – он не мог понять, как следует говорить с ней, потому что предположить ее ответ было невозможно. – Он тоже умер?
– О, нет! Зепп отправляет в Африку тех честных немцев, которые хотят защитить свободу, он выступает на границе, он собирает своих друзей в Мюнхене. Разве вы не знаете Зеппа Шанца?!
– Он действительно живет в Мюнхене?
– Вы что, считаете, я все выдумываю?! Вы – Шор! Вы – лягавая ищейка! Он тоже не верил мне! А я говорю правду!
Женщина кричала все громче. Дверь открылась, вошли двое в халатах, укоризненно посмотрели на Юджина, увели кричащую Эмму, и в ушах у него долго еще стоял ее отчаянный крик: «Вы что, думаете, я сумасшедшая?!»
...Степанов позвонил к газетчикам в Мюнхен: адрес «новой немецкой партии» Зеппа Шанца ему дали сразу же, не заглядывая в справочники...
ПОИСК-VII

«Славину.
Выясните все, связанное с Дубовым. Характер его взаимоотношений с Винтер. Не был ли зафиксирован факт встреч с Лоренсом или Глэббом – пусть даже случайных?
Центр».

«Центр.
Факт встреч Дубова с Глэббом или Лоренсом не установлен. По неподтвержденным сведениям, однажды Дубов сопровождал Винтер на корт, когда она играла с Лоренсом, но неизвестно, знакомы ли они. Контактов с американцами Дубов избегал, большую часть времени проводил в посольстве, торговой миссии или дома. Лишь один раз он выехал в трехдневную поездку по стране на своей машине. Манера поведения – безукоризненна. Почти не пьет, сдержан, немногословен, отличается высокой компетентностью в вопросах политического и экономического прогнозирования. Однако Зотов рассказал о факте, который меня насторожил – с морально-этической точки зрения: в первые месяцы знакомства, после того как Ольга Винтер подвернула ногу, Зотов, не имевший тогда машины, попросил Дубова отвезти ее в госпиталь. Дубов отвез Ольгу, но попросил у Зотова пять долларов, мотивируя свою просьбу высокой стоимостью бензина. Я повторил маршрут Дубова: если бы Зотов взял такси, эта поездка обошлась ему в 2 доллара 35 центов. Если развивать торгашество дальше, тогда рейс в оба конца составит 4 доллара 70 центов. Дубов, таким образом, выиграл на этом 30 центов. С точки зрения оперативного интереса этот факт несуществен, однако он дает основание к повторному анализу морального облика Дубова. Подчеркиваю, что при этом все в один голос говорят о его дисциплинированности, аккуратности, вежливости, ни одного недостатка.
Славин».

«Совершенно секретно.
Генерал-майору Константинову.
На ваш повторный запрос сообщаю, что Дубов Сергей Дмитриевич вылетел вчера в Адлер рейсом 852.
Подполковник Зыков»
«Данные наблюдения за «Белым» (такая кличка была дана Дубову абхазскими чекистами потому, что прилетел он на море в легком белом костюме, белой рубашке с белым бантиком; ботинки, однако, были черные, тяжелые, тупорылые, старый американский фасон).
Остановившись в корпусе «Маяк» в номере 212, «Белый» в 8.47 пошел на завтрак. Посадили его за столик рядом с двумя женщинами, одна из которых, черненькая, лет двадцати трех, вышла с ним вместе из кафе в 9.17.
Он предложил «Черненькой» зайти к нему в номер. «Черненькая» приняла это предложение.
В номере «Белого» они пробыли 52 минуты, вышли оттуда уже в купальных костюмах и отправились на пляж. Там они купались и загорали до 12.49, после чего вместе пошли на обед в то же кафе. За столиком находились с 13.05 до 13.51. Затем отправились в номер «Белого», где пробыли до 16.10, после чего снова вернулись на пляж. Вернулись оттуда в 18.26, пошли на ужин, сев за тот же столик, что и утром. К ужину «Белый» заказал бутылку вина, марки «Тибаани». После этого он пригласил «Черненькую» на прогулку. Не входя ни с кем в контакт, они вышли с территории пансионата «Пицунда». Около почты «Белый» оставил «Черненькую» и, наменяв на три рубля пятнадцатикопеечных монет, позвонил в Москву по телефону. Во время разговора с неким Виктором Львовичем из кабины было слышно, как он говорил, что «надо держаться и что он тоже хотел бы уйти к ней, но каждый должен до конца выполнять свой долг перед людьми». Он просил Виктора Львовича не подниматься еще несколько дней, сказал, что «вернется из командировки» через неделю. После этого разговора «Белый» пригласил «Черненькую» в бар, где танцевал с нею до двенадцати часов, после чего они вернулись в его номер, где и остались. Габуния».
Телефон, по которому звонил Дубов, принадлежал Виктору Львовичу Винтеру.
«Черненькой» оказалась Ольга Вронская, двадцати двух лет, москвичка, секретарь отдела, комсомолка, незамужняя, украинка.
...Доктор пятьдесят второй городской больницы удивленно посмотрел на Константинова:
– Так я ж все объяснял уже, товарищ...
– Кому?
– Приезжали из ее института, потом, конечно же, отец, он светило, я обязан был объяснить ему...
– Видите ли, я приятель ее мужа...
– Ах, это который за границей?
– Да.
– Понятно... Он еще ничего не знает?
– Нет.
– Напишите, что она не страдала – моментальная потеря сознания... Странная, дурацкая смерть... Ее приятель рассказал, что с вечера Олю знобило, он дал ей аспирин, она уснула, но температура была высокая... Он вспомнил, что она уже неделю покашливала, но, несмотря на это, ездила на корты – глупость, конечно... Утром он вызвал «скорую помощь»... Мы пытались сделать все, что могли, но, видимо, начался отек легких – тут мы бессильны.
– Почему «видимо»?
Доктор не понял, вопросительно посмотрел на Константинова.
– Вскрытие, вероятно, дает не приблизительный ответ, – пояснил тот, – а точный: в чем причина гибели молодой, здоровой женщины?
– Но вскрытия не было... Простите, вас как зовут?
– Константин Иванович.
– Очень приятно. А я – Арчил Михайлович... так вот, Виктор Львович попросил не делать вскрытия, его слово для нас закон, великий хирург, все московские женщины его боготворят и правильно де...
– Арчил Михайлович, расскажите, пожалуйста, подробнее, как все это случилось?
– Ну что ж... Я тогда дежурил. Утром, часов в восемь, позвонил мужчина...
– Ее приятель?
– Нет, Сергей Дмитриевич приехал уж потом со мною, в машине реанимации... Позвонил сосед, я забыл фамилию, старик, военный... Он сказал, что женщина без сознания, просил срочно приехать. Мы поехали. Ольга Викторовна была не просто без сознания, мне показалось, что уже наступал летальный исход, пульс ниточный, веки синюшные, зрачок почти не реагирует. В машине я подключил ее к подпитке, здесь, когда приехали, вызвал профессора Евлампиева, начали давать кровь. Часа четыре мы пытались спасти ее, хотя, говоря честно, мне казалось, что это бесполезно...
– Но отчего же не проведено вскрытие?
– Так я объяснил вам...
– Нет, не объяснили, Арчил Михайлович.
– Виктор Львович попросил об этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48