– Ну не знаю... Это трудно объяснить. Они какие-то ленивые, цветы никогда не подарят, не умеют интересно говорить, объясняются как-то робко, а по глазам сразу видно, чего хотят.
– Неужели ленивы?
– О, еще как! Спросите, кто из них умеет себе брюки погладить или рубашку постирать, спросите! Скажут: «А мать для чего?»
– Наверное, вам просто не везло, Оля.
– Ничего подобного, я пыталась найти хорошего парня...
– Смотря где искать. Хорошо, времени у меня в обрез: вы бы согласились помочь нам в нашем деле?
– Конечно.
– Вы не хотите спросить – «в каком именно»?
– А я вам верю, в плохое же вы меня не пригласите.
– Мы хотим, чтобы вы помогли нам разоблачить шпиона.
– Я согласна.
– Подумали?
– И думать нечего, это мой долг. Что я должна буду делать?
– Сначала вы должны будете вспомнить все те места, куда ездили с Сергеем Дмитриевичем, где останавливались, куда ходили гулять...
– Так вы его спросите, он же лучше меня все знает...
– Обязательно. Но сначала вы постараетесь все припомнить, ладно?
– Хорошо. Значит, так... Мы ездили на Ленинские горы, там мы останавливались и гуляли с Сережей... Потом в Парк Победы.
– Часа два, не больше, да?
– Нет, полчаса, от силы.
– Он жаловался, что у него машина стала барахлить, что-то с проводкой, да?
– Да, иногда. Но он выйдет, подергает провода и все наладит.
– Это часто бывает. Я тоже с проводкой мучаюсь. Слушайте, Оля, а что, если мы сейчас с вами сядем в машину и вы мне покажете те места, где вы гуляете, а?
– Я не совсем понимаю вас. Почему об этом не спросить Сережу?
– После того как мы с вами отметим все места, Оля, вас отвезут на аэродром, и вместе с нашим товарищем вы полетите в Адлер. Поживете в Пицунде: отдыхайте, грейтесь на солнце, купайтесь...
– Ой, как интересно! Только я должна позвонить Сереже и маме, предупредить их. Да, а как же с работой?
– С работой мы уже уладили, вам туда и звонить не надо. Что вы скажете маме?
– А ей что бы ни сказать – только б предупредить, – Ольга вздохнула. – Необходимая проформа – всего лишь.
Константинов подвинул ей городской телефон:
– Звоните.
Ольга набрала номер; Константинов отметил, что сначала она позвонила на работу к Дубову.
– Можно Сергея Дмитриевича? Его знакомая, Ольга Вронская. Как улетел? – Она растерянно посмотрела на Константинова. – Куда? А когда вернется? Спасибо...
Она удивленно сказала Константинову:
– Он улетел в срочную командировку... Наверное, звонил мне, а я у вас. Как плохо, он еще что подумает. – Она быстро набрала домашний номер. – Ма, Сережа не звонил? Ой, звонил, да?! Что он сказал? Ага... А когда обещал вернуться?
«Молодец Гмыря, – отметил Константинов, – даже это предусмотрел, молодец».
– Ма, знаешь, я срочно улетаю... Нет, не к нему. Я тебе позже объясню...
Константинов подсказал шепотом:
– Когда вернусь...
– Когда вернусь, – повторила Ольга, – это служебная командировка. Да нет, ма, что ты, ну как можно так думать?! Ну до свиданья, бабу поцелуй.
Она положила трубку, посмотрела на Константинова – так ли сказала?
Какое-то мгновение он взвешивал, стоит ли открыть ей все, но потом решил повременить, хотя теперь он был до конца убежден, что Оля ничего не знала об истинном Дубове; врала матери неумело; отвечала на вопросы открыто, без раздумий; глубиною мысли не отличалась; думала наивно, штампами, хрестоматийно , но что-то подсказывало ему – «жди, надо ждать».
Выйдя с Ольгой из кабинета, оставив ее на минуту в приемной, он заглянул в комнату, где сидел Михаил Михайлович Парамонов. Увидев генерала, тот вскочил, вытянулся, ищуще подался вперед.
– Сейчас с вами поговорит наш сотрудник, – Константинов кивнул на Гмырю. – Я не успею. – Пояснил полковнику: – Разумнее мне с ней прокатиться самому, понятно?
– Разумнее, – согласился Гмыря. – А может, и мне повозить Михаила Михайловича?
– Пусть он сначала вспомнит. Вы, Парамонов, с Винтер и с Дубовым ездили на машинах?
– Так точно!
– Вы ж белобилетник, не рапортуйте, говорите нормально. Когда ездили, из-за чего останавливались – нам хочется помочь людям, оказавшимся в вашей ситуации, ясно? И никому не надо рассказывать об этом собеседовании, договорились?
Усадив рядом с собою Ольгу, Константинов вспомнил третью инструкцию ЦРУ: «Пришлите данные на вашу новую подругу, включая девичью фамилию матери и бабушки». А почему не попросили прислать ее фотографию? Сами сняли? Где? Когда?»
– Оля, а что, у мамы другая фамилия?
– Да. Она взяла фамилию отчима, а девичья у нее Швецова.
– Понятно. Ну давайте вспоминать... Куда двинем? У нас на всё про всё два часа. К мосту через Москву-реку не ездили? Около Лужников?
– Нет, ни разу. Хотите покажу, где в Парке Победы катались? Там и начнем.
– И покажете место, где он вас одну оставлял, а дядьки и тетки, любуясь вами, вас фотографировали?
Она рассмеялась:
– Откуда вы знаете? Меня только мужчина фотографировал, когда Сережа пошел за билетами в цирк.
– Это когда было? В день, когда вернулись?
– Нет, утром следующего...
Вернувшись после поездки по Москве, Константинов передал Ольгу старшему лейтенанту Крюковой, а сам отправился на квартиру Дубова. Здесь он просмотрел все книги и быстро нашел ту, которую искал: «Справочник по отелям «Хилтон». Пролистал страницы, нашел загнутую: «Двухкомнатные номера «Хилтона» отличаются особым комфортом: цветной телевизор, приемник, программа музыки, передаваемая радиоузлом отеля, великолепная ванна с морской водой, холодильник и набор посуды на шесть персон. Стоимость – 95 долларов, расчетное время 14.00».
Константинов книгу осторожно закрыл, обернул в бумагу и спросил оперативного работника, сидевшего в засаде:
– Как думаете, отпечатки пальцев взять можно с глянцевой страницы?
Ответа, впрочем, он не ждал – ему теперь стало ясно, почему Дубов убрал Ольгу Винтер: когда проходит первая влюбленность, встают вопросы, и на них надо отвечать, а как ответишь про хилтоновский люкс?
«Трагедия слабого и нечестного мужчины, когда рядом с ним оказывается честная женщина, – подумал Константинов. – Честная и сильная, не созерцатель, а деятель. Конечно, Ольга спросила про «Хилтон», когда они остались одни, а он неловко соврал, она ведь умнее, она поняла и отнесла его серьги подруге – сама просто-напросто не решилась услышать то, что скажут оценщики. Даже сильный человек оттягивает момент правды , ибо правда предполагает действие. А у нее, которая работала за границей и знала прекрасно, что к чему, был один выход. Идти к нам. И он это понимал. Что он мог ей соврать? Сказать не ту цену? Допустимо. Никто из наших за границей цен в отелях толком не знает; понимают, что не по карману, и не спрашивают – гордость не позволяет. Конечно, когда была влюбленность, там, в Луисбурге, и здесь какое-то время, не думала она про эти самые проклятые девяносто пять долларов за любовь в люксе; деньги и любовь – чужеродность; а вот почему решила выяснить сейчас? Догадалась о его втором лице? Но как? Она его защищала перед всеми, покойничка-то не очень любили, «Заратустра», надмирен, снисходителен. Видимо, догадалась у Ниязметовой, когда он вылил на нее вино и увел в ванную – просил, видно, молчать при подруге. А это вошло в противоречие с ее естеством. И она оценила сережки. И ужаснулась. И поехала за проспектом о «Хилтонах». А потом вернулась к нему. И сказала ему обо всем. И он испытал ужас – понял, что погиб».
И вдруг Константинов поймал себя на мысли, что ему жаль Дубова. Он не сразу даже понял себя – жалость к изменнику, разве такое возможно?
«Наверное, объяснимо , – подумал Константинов. – Приехал-то он туда не изменником. На чем его сломали? Аномалия. Но ведь на свете живет немало людей с отклонениями от нормы. Может, я был неправ, когда говорил со Степановым? Нет. Прав. Нельзя не верить любому, в чем-то отклоняющемуся от нормы человеку – это поведет к шпиономании, это в конечном счете поможет противнику ломать людей на страхе. Сколько сейчас наших работает за границей?! Десятки тысяч. По-видимому. А жизнь и там продолжается, всякое может быть, всякое может стрястись с человеком – случайно ли, по глупости ли, от незнания... А противник внимателен, он умеет рассчитывать человека, разлагать его по спектрам . Честолюбие, скаредность, пьянство – да, это инструменты, ими как пользовались, так и будут пользоваться противники, но разве более или менее здравомыслящий человек пойдет на вербовку, станет шпионом, переспав где-то там с подложенной под него Пилар? Значит, все же аномалия? Но аномалия аномалии рознь. Как провести грань? И что она из себя представляет, эта таинственная грань? Вычислив ее, поняв, мы сможем спасти человека от падения. И еще мы можем спасти человека верой в него. Каждый должен знать – тебе верят. Это дает силу. Только человек с патологическим поражением морали может стать шпионом, – убеждая самого себя, думал Константинов. – И таким был Дубов, это точно, и поэтому лишь в операции с ним сработала и Пилар, и жадность его, и непомерное, ницшеанское честолюбие».
Константинов вошел в свой кабинет, выпил три таблетки аскорбинки, говорят, тонизирует, ночь-то не спал, ни минуты не спал. Он снял пиджак, надел шерстяную рубашку, которая висела у него в шкафу; знобило, хотя день обещал быть теплым, дождь кончился и на улицах пахло цветущими липами.
«Странно, – отметил Константинов, – липы уже отцвели. А может быть, мне хочется ощущать этот запах, он – летний, в нем счастья много и надежды? Кто это писал: «Главное – уверенно желать, только тогда желаемое сбудется». Наивно, конечно, но искренне, молодость чувствуется».
Он потер лоб, веки, виски, придвинул тетрадки Дубова, пролистал несколько страниц, споткнулся на строках:
«То, что свято, – несвойственно мне; если бы собственность других не была для меня свята и я смотрел бы на нее как на свою, я бы овладел ею».
«Человек стоит над каждым отдельным человеком».
«Нравственный неизбежно приходит к тому, что он не имеет иного врага, кроме безнравственного. И – наоборот».
«Эгоист, которого так ужасаются «гуманные люди», – такой же призрак, как и дьявол, он существует только в их воображении, как фантастическая страшная фигура».
«Не называй людей грешниками и эгоистами – и ты не найдешь их! Смотри на себя как на более властного, чем говорят о тебе, и ты будешь иметь больше власти! Смотри на себя как на более великого, и ты будешь иметь больше!»
– Товарищ генерал, к вам можно?
– Да, – ответил Константинов, подумав: «Где ж это я читал, а? По-моему, Штирнер, основатель анархического индивидуализма. Гитлер его часто перечитывал – право на исключительность, на властвование, суперменство».
Дождавшись, когда сотрудники, вызванные помощником, расселись за столом, он сказал:
– Мне сдается, что парольный сигнал «Паркплатц» – это стоянка на месте работы Дубова; он всегда оставлял машину на одном и том же месте, фарами – к гастроному; Ольга ни разу не видела его «Волгу» в ином положении, и он обычно сажал ее к себе в восемнадцать тридцать – по инструкции это как раз то время, когда ЦРУ должно было снять парольный сигнал «машина». Но с ним за рулем или без него – вот в чем вся штука? А может быть, с ними – Дубов и Ольга? Да, да, я имею в виду и Винтер, и Вронскую...
ГЛЭББ
Лоренс позвонил Глэббу вечером, после ужина:
– Джон, было бы славно, найди вы для меня полчаса.
– Что-нибудь случилось, босс?
– Просто я хочу на вас поглядеть, вы меня заряжаете оптимизмом.
Когда Глэбб приехал, Лоренс сидел возле телевизора и слушал комментарий левого журналиста Алвареша; последнее время тот довольно часто и жестко выступал по поводу войск Огано, расквартированных на границах Луисбурга.
– Послушайте этого парня – он умеет бить, – сказал Лоренс.
Алвареш между тем заканчивал выступление:
– Мы, к сожалению, не перевели статью русского журналиста Дмитрия Степанова – он сейчас в Нагонии и пользуется материалами, предоставленными ему премьером Грисо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48