Сразу же. На месте.
– Платите, – сказал Славин. – Я согласен.
– Может быть, в Штатах уплатят больше, – перестав смеяться, сказал Глэбб. – Я говорю серьезно, я готов снестись с Голливудом немедленно, у нас хорошая связь.
– Вы убеждены, что вашей рекомендации достаточно? – спросил Славин.
– Убежден.
– Что – писали сценарии?
Глэбб ударил себя по ляжкам, согнулся – выказал, как ему стало смешно, – а потом снова сделался обычным, открытым и веселым Джоном.
– Ну вас к черту, Вит! Не надо так потешаться над неискушенными в искусстве коммерсантами.
– Виталий – очень красивое имя, – сказала Пилар. – Как Витторе в итальянском.
– Похоже на немецкого Вильгельма, – заметил Славин. – Правда, разные смыслы заложены.
– Я, между прочим, встречал Шанца в Гонконге, Вит. Седой старик с синим носом, да?
– Нос у него посинел к старости. Когда ему было тридцать, нос у него был вполне пристойный, ему ж нельзя было пить, он работал в гестапо, там не держали пьяниц – серьезная контора...
Пол Дик пришел трезвый. Он хмуро поздоровался с мужчинами, дал поцеловать себя Пилар, от виски отказался:
– Не буду. Сегодня и завтра не буду.
– Что так? – спросил Славин.
– Готовлю хороший удар против вас, Вит.
– Стоит ли?
– Стоит. Играть надо чисто.
– Согласен, – сказал Славин. – С этим согласен абсолютно. Я, между прочим, накопил несколько интересных историй, связанных с нечистой игрой, могу продать.
– Я пропился. Куплю в долг.
– Ладно. Подожду. Так вот, я начал рассказывать о Гонконге, про тамошнюю мафию...
– Нет, нет, – сказал Глэбб, – лучше вы продайте Полу сюжет про Бонда! Ты не представляешь себе, Пол, как это остроумно и зло! Я восхищаюсь Витом. Представляешь, фильм кончается тем, что девочка, которую увез Бонд, ну помнишь, эта чекистка, шлет в центр шифровку из Лондона: «Операция внедрения прошла успешно, легализовалась, приступаю к исполнению служебных обязанностей». Здорово, а?!
– Про служебные обязанности у нас говорят, – заметил Славин, – когда человек погиб, выполняя долг...
Дик хмуро посмотрел на Славина:
– Зловещий, между прочим, сюжет. Напоминает правду.
– Не мы придумали Бонда, который гробит наших людей, Пол, не мы сделали из него героя – человека, который лихо щелкает русских.
– Ладно, рассказывайте ваш сюжет.
– Нет, сколько уплатите за этот, про Бонда? Джон предложил сто тысяч.
– Это я предложила сто тысяч, Вит, вы ошиблись.
– Покажите мне таких продюсеров, – впервые за весь разговор хмыкнул Пол Дик, – я заработаю десяток миллионов в неделю, семьдесят процентов – вам, о'кэй? Ну, рассказывайте. Было бы прекрасно, окажись ваш сюжет не столь гонконгским, сколько луисбургским, – судьба Зотова занимает меня почти так же, как вас. Сначала один русский сыграл в ящик, потом другой, не слишком ли много за неделю, а?
– Не было бы третьего? – вопрошающе глянув на Глэбба, сказал Славин. – Так вот. Помните, в Нюрнберге проходил по делам СС некто Вильгельм Шанц?
– Не помню.
– Мы, американцы, нация без памяти, – заметил Глэбб. – Тяжелая память мешает жизни, она подобно болячкам на ранах – гноится...
– Если бы мы потеряли двадцать миллионов, память была такой же, – заметил Пол. – Я не помню Шанца, наверное, это из палачей низкого ранга?
– Да. Экзекутор. Мы доказали его участие в сорока семи ликвидациях...
– Что такое «ликвидация»? – спросила Пилар. – Если про жестокость, то не надо, Вит, и так слишком много горького в мире...
– «Ликвидация» у них означала поголовное уничтожение жителей деревни или городка, начиная с младенцев и кончая больными.
– Это во время борьбы против партизан? – спросил Глэбб.
– А что – это служит оправданием? – Славин подвинул свой стакан Пилар, и она сразу же налила ему джина.
– Можно, я положу лед рукой? – спросила она.
– Конечно, – ответил Славин, продолжая смотреть в глаза Глэббу. – Так что же, Джон, борьба с партизанами может служить оправданием такого рода ликвидаций?
– Ну, конечно, нет, Вит. Я уточнял – всего лишь. Зверства наци отвратительны.
– Так вот, мы изобличили этого самого Шанца; он жил в Канаде, но его нам не выдали, и он исчез. А потом проклюнулся в Гонконге, с американским уже паспортом...
– Да нет же, – поморщился Глэбб. – По-моему, он там подвизался с каким-то никарагуанским или гаитянским картоном. Я убежден, что он не стал гражданином Штатов.
– Да? Ну что ж... Это хорошо... Так вот, когда в Гонконге, лет десять назад, случился скандал – на аэродроме захватили группу китайских мафиози с героином, – этот самый Шанц организовал бегство из города какой-то португалки или испанки, кажется Кармен, такой же красивой, как наша очаровательная Пилар, и угрохал того человека, который взял на себя вину. Он и мистер Лао, нет, Джон?
– Почему вы меня спрашиваете об этом?
– Ты же работал в Гонконге, – пожал плечами Пол. – Поэтому он и спрашивает.
– Я там работал наездом, несколько недель, чисто коммивояжерский бизнес.
– Тогда понятно, – сказал Славин. – И конечно, вы не знали тамошнего представителя ЦРУ, он же был замешан в скандале, его как-то погасили, этот скандал, но угли тлеют, Джон, угли тлеют. Как, Пол, интересно раздуть эти угли?
– Как вам сказать... Кое-что есть, но для настоящего скандала маловато...
Глэбб снова громко рассмеялся, хотя лицо его – Славин это видел – было напряженно до предела.
– В нашей стране популярны суперскандалы, Вит. То, что вы рассказали, – будни, скучная пародия на «Крестного отца».
– Что значит суперскандал? – спросил Славин.
– Когда алкоголичка жена, – ответил Пол, – когда муж – гомосексуалист и понуждает сестру к сожительству с выгодными ему людьми, когда у миллионера сын вступает в компартию, когда взятка превышает сто тысяч баков – это куда ни шло. Лучше бы всего, правда, что-нибудь про шашни президента с концернами – это проходит, это нравится соперникам, особенно потенциальным.
– Жена есть, – ответил Славин, обернувшись к Джону. – В этой истории есть жена. Наркоманка. Состоит в кровном родстве с мужем – попросту его племянница. Дочь нациста. Сама была участником дела. Как?
– Давайте имена, – ответил Дик. – Это я распишу так, что дым поднимется, и сделаю на этом не столько деньги, сколько имя – меня ведь забыли, у нас забывают тех, кто дрался с наци, сейчас помнят тех, кто бичует безнравственность такого рода, о которой рассказали вы. Вступаю в дело, не интригуйте.
Славин обнял Глэбба за плечо, шепнул ему:
– Поинтригуем, Джон? Или откроем часть карт?
Пилар сделала большой глоток вина и ответила:
– Я бы на вашем месте чуть-чуть поинтриговала.
– Согласен. Теперь слово за Полом – что он знает о Зотове? Меня в госпиталь не пустили и во встрече отказали. Давайте-ка, Пол, вашу версию, а я ее потом подкомментирую, нет?
– Слушайте, Вит, с этим русским пока все не понятно, меня...
– Вам непростительно, – перебил Славин, – говорить «с этим русским».
– Как у вас это называют? «Великодержавным шовинизмом»? – улыбнулся Пол. – Не сердитесь, у меня плохо с произношением русских фамилий.
– Никогда не признавайтесь в этом, Пол, вас обвинят в низком профессионализме, газетчик должен знать имена своих противников – даже если они трудно произносимы. Мы, например, хорошо помним имена наших врагов.
– Я не считаю Зотова противником, – сказала Пилар. – Он просто выполнял свой долг.
– Кем это доказано? – Глэбб пожал плечами. – Мы живем не в тоталитарной системе, его вину надо подтвердить уликами. Передатчик – это не улика. Вполне могли подбросить.
– Верно, – согласился Славин. – Сегодняшняя «Ньюс» написала об этом деле вашими словами.
– Да? – удивился Глэбб. – Что ж, молодцы, я, признаться, не читал.
– А это что? – Пол кивнул на «Ньюс», лежавшую на столе; комментарий о Зотове был подчеркнут красным карандашом.
– Это читала я, – ответила Пилар. – Я обеспокоена судьбой Зотова и готова сделать все, чтобы ему помочь.
– Но как? – спросил Глэбб. – Я тоже готов помочь ему. Как?
– Очень просто, – ответил Славин. – Найти тех, кто устроил налет на его квартиру.
– И отыскать тех, кто ломанул сейф у Лоренса, – усмехнулся Пол Дик.
– Пол, – укоризненно сказал Глэбб, – это не по-джентльменски.
– Это по-джентльменски, потому что он согласился говорить со мною, и я уже отправил корреспонденцию в свои газеты: «„Красота – как символ-надежности“; об этом подумал я, когда увидел работу группы гангстеров в апартаментах „Интернэйшнл телефоник“ – они охотились за именами „надежных друзей“ той фирмы, которая сумела построить надежный мост связи между Штатами и группой Пиночета, когда он еще не был диктатором, а принимал парады, стоя рядом с доктором Альенде».
– Беру, – сказал Славин. – Прекрасная шапка, Пол.
– У русских плохо со свободно конвертируемой валютой, – заметил Глэбб. – Вы – исключение, Вит?
– Просто я держу контрастную диету, с одним голодным днем в неделю – экономия в чистом виде.
Пилар и Глэбб переглянулись.
– Увлекаетесь йогой? – спросила Пилар. – Я могу дать вам литературу, у меня есть много книг на русском.
– Йогой увлекаюсь, за книги спасибо, утащу с радостью. Кстати, Пол, вы не знаете, это тот Лоренс, который отказался отвечать по ряду пунктов конгрессу о путче в Сантьяго?
– Тот.
– Резидент ЦРУ?
– Спросите об этом меня, ребята, – сказал Глэбб, – все-таки мы с ним дружны много лет. Он такой же человек ЦРУ, как я – агент гестапо.
– А вот интересно, – задумчиво попивая джин, сказал Славин, – если бы Пол смог получить документы о том, что работник ЦРУ связан с нацистами – как старыми, так и новыми, это можно было бы обыграть в прессе?
– Когда пресса дралась с ЦРУ, – ответил Пол, – она мечтала получить нечто подобное – это нокаут, Вит, но...
– Я занимался боксом, я знаю, как бить, я готов научить вас методу.
– Вот так вербуют доверчивую свободную прессу, – снова рассмеялся Глэбб, и глаза его собрались узкими щелочками.
– Вит, я хочу показать вам мою гордость, – сказала Пилар, – пойдемте.
– А мне вы не хотите показать свою гордость, гвапенья? – спросил Пол.
– Когда чем-то гордятся по-настоящему – гордятся тайно, – ответил Глэбб.
– Хорошая фраза, – сказал Славин. – Фраза человека, который умел побеждать.
Пилар взяла его за руку, повела за собой по винтовой лестнице вверх, на второй этаж. Там, в комнате со стеклянной крышей, с большой тахтой, укрытой шкурой тигра, стены были увешаны иконами – все до одной реставрированы, много золота и четко выписанных глаз.
– Как? – спросила Пилар. – Невероятно, да? Семнадцатый век, север России, той, которая имела выход к морю, то есть к свободе...
– Где реставрировали? Здесь?
– Нет.
– Вас расстроить или лучше солгать?
– Я всегда, Вит, любила выслушивать правду. До конца. Всю. Тогда и я готова сказать правду.
– Всю?
– Зависит от вас.
– Только от меня?
– Я не жена и не клерк, у меня есть собственное дело, Вит, поэтому я пользуюсь главным благом жизни – я независима. Я очень ценю это благо, потому что пришла к нему из подвала, ступая по облеванным ступенькам... Говорите правду.
– Хорошо. Семнадцатый век в нашей иконописи отличим немедленно, и не столько манерою письма, сколько формой доски. Доска обязана быть дугообразной, выпуклой, сбитой из трех клиньев. У вас только одна икона подлинная, Пилар, все остальное – вы хотели правды – подделка. Но я никому не скажу об этом, я умею хранить секреты.
– Вы не очень-то хранили чужие секреты, когда говорили о Шанце.
– А разве это чей-то секрет?
– Вит, чего вы добиваетесь?
– Правды.
– Это ответ русского. Я стала американкой, я привыкла к точности вопроса, конкретике задачи, товарной цене, сроку и форме гарантии.
Славин взял женщину за руку, поцеловал ее, спросил:
– Вы сейчас живете по американскому дипломатическому паспорту? Или остался один из прежних?
– Вит, вы не ответили на мой вопрос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48