– А чего вы здесь торчите, Вит?
– А вы?
– Это хороший ответ, – вздохнул Пол.
– Только я никак не могу взять в толк, зачем они торопятся? – задумчиво спросил Славин, зная, что Пол Дик не преминет обсудить эту его мину с Глэббом, а в том, что Глэбб сейчас окружил Пола, как старого приятеля Славина, сомневаться не приходилось.
– С чем?
– Ну Стау приезжает, газеты шумят... Им же выгодно потянуть это дело, подлечить Зотова, а все заинтересованные стороны держать в неведении. Самая выигрышная карта в их политике – держать всех в неведении. Путать надо, а они...
– А разве ваши не испугались? Вон консул ваш приехал. Как коршун...
– Чего ж нам теперь пугаться, Пол? Нам теперь пугаться нечего, – забил по шляпку Славин, – раньше надо было думать. Поехали пить пиво?
– Вит, а почему вас интересует это дело, а?
– Когда вы интересуетесь – все понятно, свобода информации и все такое прочее, а вот если русский – значит, шпионаж и похищение изменника. Где ж равенство, Пол?
Славин включил зажигание, тронул машину с места, и за ним сразу же пристроился черный «мерседес» – голубой «шевроле» отправился обедать, время ленча, лбы соблюдают режим дня, язвенники тайной полиции не нужны, балласт.
– А ведь, действительно, они за вами постоянно катят, – сказал Пол Дик. – Передам материал про ваш шпионаж, слетаю к Огано, посмотрю освобожденную Нагонию и улечу к черту в Штаты, сдают нервы от здешней катавасии...
– Ну-ну. Вы легко перестаете пить?
– Мучительно. Кошмары, голова разрывается, ощущение невозвратимости времени, жалость к себе и человечеству, сыном которого я себя полагаю.
– Слушайте, Пол, у меня возникла идея.
– Какая?
– А что если нам зайти к Лоренсу вдвоем?
– Зажать в перекресток? «ЦРУ между двух огней – агент презренного капитала и адепт мирового коммунизма ведут профессиональный диалог с человеком «Интернэйшнл телефоник», сменившим Чили на Луисбург!» Заголовок а? Хорошая идея, Вит, едем!
– Не боитесь неприятностей?
– Боюсь.
– Стоит ли тогда рисковать?
– Жизнь без риска словно мясо без горчицы. Едем.
...Пол позвонил в апартамент Лоренса снизу, из холла «Хилтона»:
– Хэлло, мистер Лоренс, это Пол Дик, мы хотели бы навестить вас вместе с русским, мистером Славиным, несколько слов, не более того...
Он услышал в ответ:
– Можете подняться.
Короткие гудки.
– У него кто-то сидит, это не он, ну и черт с ним, пошли.
Около лифта Пола Дика окликнул бой:
– Сэр, вас трижды вызывали к телефону, меня послали вас найти, что-то очень срочное.
– Поднимайтесь, Вит, я мигом.
Славин поднялся на пятнадцатый этаж, постучал в апартамент Лоренса; никто не отвечал, хотя за дверью слышалась музыка. Славин постучал еще раз; музыка была веселой, негры из Нью-Орлеана; никто, однако, не отвечал по-прежнему.
Славин пожал плечами, спустился в комнату прессы – телетайпы и прямые международные линии. Пола Дика не было.
– Где мой приятель? – спросил Славин того мальчишку, который только что встретил их у входа.
– Он куда-то позвонил, сэр, и тотчас же уехал. Мне кажется, он поехал в посольство.
– Он говорил об этом?
– Нет, мне так показалось, сэр.
– Надо креститься, когда кажется, – заметил Славин.
– Хорошо, сэр, я непременно стану осенять себя крестным знамением.
Славин усмехнулся, посмотрел новые пресс-релизы – нового ничего не было; по ощущению – затишье перед бурей.
Вернувшись в вестибюль за ключом, Славин спиною ощутил неудобство – кто-то стоял рядом и смотрел ему в затылок.
Славин обернулся – Джон Глэбб продолжал неотрывно смотреть на него, и улыбки на его лице не было, оно сейчас было тяжелым, словно бы закаменевшим.
– Что случилось, Джон?
– Ничего особенного, – медленно ответил Глэбб, – если не считать того, что сейчас убили Лоренса.
КОНСТАНТИНОВ
В три часа пополудни Константинов спустился в зал, где собрались все участники предстоящей операции. Посредине, на большом столе, Гмыря установил макет Парка Победы.
– Товарищи, – сказал Константинов, – операция, которую мы проводим, необычна. От успеха сегодняшней операции зависит не только судьба честного советского человека Зотова, попавшего в беду, но и – в какой-то мере – будущее дружественного государства. Я хочу, чтобы вы постоянно имели это в виду.
Поднялся Гмыря.
– Прошу к макету, товарищи. Нам представляется, что американский разведчик поедет со стороны Ленинского проспекта, из дома посольства, мимо университета; перед выездом на Можайское шоссе он свернет направо, на узенькую дорогу, которая ведет через парк; возле места, где будет сооружен памятник, притормозит, на долю минуты остановится и выбросит – а может быть, положит, это вообще было бы идеально – тайник, контейнер, выполненный в виде ветки. Брать мы его будем на улике. Поэтому должна соблюдаться величайшая осторожность, рациями мы пользоваться не будем, весьма вероятно, что вторая, страхующая машина посольства, оборудована аппаратурой электронного прослушивания. Через час мы начнем блокировать район. Дистанция между вами должна быть не более чем двадцать метров, ночью в парке темно, фонари установлены только вдоль дороги, поэтому внимание и еще раз внимание.
– Дело заключается в том, – заметил Константинов, – что точное место обмена тайниками мы не установили, товарищи. Существуют две версии, каждая имеет свою логику: эту самую «ветку» удобно бросить при повороте на узкое шоссе, там машину ЦРУ какое-то мгновение не будет видно, лощина; можно притормозить и возле обелиска – вполне мотивированная задержка: человек любуется видом на московские новостройки. Поэтому-то мы и должны блокировать такой громадный район, чтобы не было случайностей, поэтому-то полковник Гмыря и призывает вас к максимальной осторожности. Какие будут вопросы?
– Товарищ генерал, сегодняшняя ночь – единственный наш шанс? – спросила младший лейтенант Жохова.
Константинов полез за сигаретой, ответил тяжело :
– Да, насколько нам известно, последний.
В шесть часов на связь вышел Коновалов:
– Товарищ Иванов, из посольства вышли пять машин, Лунса среди них нет, идут по Садовому в направлении Крымского моста.
– Кто из ЦРУ?
– Джекобс и Карпович.
– Как себя ведут?
– Спокойно... Нет, Джекобс резко перестроился в левый ряд, видимо, хочет снимать пароль с «Волги».
– Карпович его страхует?
– Нет, спокойно идет в третьем ряду... По сторонам не смотрит... Джекобс снял пароль, резко ушел в правый ряд, делает круг, спускается на набережную, выехал на набережную... Проехал мимо дома Дубова... Смотрит на место его обычной парковки...
– А может быть, пароль «Паркплатц» – парковка у дома? – задумчиво спросил Константинов Гмырю и Проскурина, сидевших рядом. – Почему он проехал мимо дома, а?
– Поднимается по переулку наверх, – докладывал между тем Коновалов. – Остановился возле посольства... Не запирая машину, вбежал во двор... Вышел... В руке пачка журналов... Сел в машину... Выехал на кольцо... Едет во втором ряду. Резко берет в крайний левый ряд, проверяется.
– Видит вас?
– Не знаю.
– Плохо, – сказал Константинов.
– Снова ушел во второй ряд, взял направление к Крымскому.
– Кто сообщает? Вторая?
– Нет, сообщают из первой, он еще в поле видения.
– Хорошо, продолжайте.
– Есть.
В шесть сорок пять Джекобс запарковал машину около дома, где живут сотрудники посольства, и поднялся к себе.
В семь часов Константинов выехал в Парк Победы.
В час ночи сотрудников Коновалова сняли; лил дождь; промокли все до нитки. ЦРУ на встречу не вышло. Провал.
СЛАВИН
«Здравствуй, родной!
Я придумала философскую формулу, и она прекрасна: лицемерие качается, как занавес, укрепленный между колосниками, а посредине торжествующий мещанин! Сосед Валерий Николаевич, встретив меня вчера у лифта, спросил: «Тяжело молодой красивой женщине ощущать постоянное одиночество, или свобода любви гарантирует ее от этого чувства?» Я хотела ему сказать, что он старый пошляк, но ты учишь меня сдержанности, и я ответила ему вполне парламентски.
Вот.
Как же мне тебя не хватает, Виталя! Не потому, что я слабая барышня и нуждаюсь в покровительстве мужчины с бицепсами, не потому, что я сделана из твоего ребра и горжусь тем, что ты мой господин; мир, при всех его щедротах, довольно-таки слаб на таланты, а то, что ты талантлив, совершенно для меня очевидно.
Да, кстати, Ильины купили невероятного щенка, один месяц, но – представь! – дома не писает, скулит под дверью, похож на медведя, невероятно ласков. Что, если я куплю такого же к твоему приезду? Ты ведь вернешься рано или поздно, надеюсь?!
Так вот, по поводу талантливости. Знаешь, что я поняла? Я поняла вот что: женщину влечет к таланту его индивидуальность. А всякая индивидуальность вне закона, и соприкасаться с тем, что необычно, очень для женщины интересно, о чем красноречиво говорит факт прелюбодеяния Евы, и если мне станут доказывать, что Адам ее к этому понудил, я стану громко смеяться. Кстати, куда поедем отдыхать? У писателей открылся дом в Пицунде, бары работают до двенадцати, что само по себе невероятно, ибо отдыхающий обязан уже в одиннадцать спать крепким сном, готовя себя к завтрашней передаче «С добрым утром»; номера роскошны; с лоджиями. Как тебе? Я бы с радостью просветила кого-нибудь из Литфонда до самой сердцевины, но у них своя прекрасная поликлиника, следовательно, я не «дефиситна», думай ты. Или поедем к рыбакам? Но тогда я не смогу надеть длинную юбку, а я ее сшила из холста, и она тебе очень бы нравилась.
Приезжай скорее. Завтра пойду к гадалке. Тут одна слепая замечательно гадает и лечит заговором волчанку.
Вот.
А вообще-то, по-моему, сердце человека не в силах оказать влияние на ум; сердце – добрее. Я стала злой. Привычка может выработаться; привычно закуривать, привычно скрывать зевоту, привычно выслушивать глупости, привычно успокаивать Лилю; нельзя только приучить себя к тому, чтобы привычно ждать.
А некоторые могут. А я с детства не могла – постоянное, проклятое нетерпение. Наверное, ты меня с трудом переносишь, да? Как хорошо любить женщину, спокойную, как телка, и такую же поседливую. А что? Если существуют непоседы, как назвать их противоположность?
Ты вообще-то понимаешь, отчего я канючу все время? Я ведь отвлекаю тебя от твоего дела, хочу, чтобы ты на меня позлился, тогда тебе будет лучше думаться. Надо бы сформулировать и защитить кандидатскую «Теория отвлечения от деловых забот раздражителем любви». Меня тогда бабы растерзают.
О новостях. Звонили Конст. Ив. и Лида. Оба слишком весело говорили, какой ты молодец, и что вот-вот вернешься, и что командировка эта, в отличие от других, носит прямо-таки прогулочный характер, из чего я вывела – утешают. И сказала об этом. Конст. Ив. посмеялся и ответил, что в общем-то я права, но каких-либо серьезных оснований для беспокойства нету.
Звонила Надя Степанова. Хоть они и поврозь, но она все-таки спрашивает про Диму. Со мной говорит сухо: я ведь не жена, а подруга, а их, подруг этих, надо опасаться – дурной пример заразителен.
Я ей сказала, что ты в отъезде, а потому про Диму ничего не знаю, только в газетах читаю его корреспонденции. Письмо от Димы посылаю тебе в этом же конверте, очень хотелось распечатать, но если женщина хоть раз посмотрит письмо, адресованное мужчине, или залезет к нему в записную книжку, значит, любовь кончилась – началась матата , надо разводиться. Странно, разводятся, только если любят, когда любовь кончилась, начинают цепляться, развода не дают, скандалят и ходят жаловаться в общественные организации.
У нас страшная погода: то холод, то жара, поступают больные с гипертоническими кризами. Помнишь, Холодов советовал сердечникам в месяцы неспокойного солнца жить в подвалах? Может, он прав, а?
Родной, я видела вчера, когда возвращалась из клиники, как на сквере дрались голуби.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48