– В печати появились сообщения, что вы намерены выступить против Грисо в самое ближайшее время. Так ли это?
– Мы не собираемся нападать на Грисо, это ложь. Мы придем в Нагонию в тот день и час, когда нас призовет туда нация».
ПОИСК-VIII

«Центр.
Продавец римского филиала «Кук энд Стайн» полагает, что серьги, фотографию которых я ему предъявил, были проданы летом прошлого года иностранцу, хорошо говорившему по-испански, хотя, видимо, его родным языком был английский.
Рыбин».

«Славину.
Срочно уточните, каким рейсом возвращался в Союз Дубов? Где он жил в Луисбурге?
Центр».

«Центр.
Дубов возвращался в СССР из загранкомандировки, во время которой он жил в доме для советских специалистов, через Рим в июле 1977 года. Провел в Риме три дня, получив транзитную визу на 72 часа в аэропорту. Из бесед с Глэббом складывается впечатление, что он весьма озабочен нападением на Зотова и его арестом. Однако его озабоченность просматривается слишком явно.
Славин».
Константинов, сопоставив все эти данные, поручил капитану Никодимову провести «встречу» с Дубовым. Тридцатилетний капитан нравился ему, в нем был особого рода стержень, крайне важный для контрразведчика: он не боялся опровергать сам себя, разбивал свои же доводы, казавшиеся ранее бесспорными, кое-кто бранил его за это – «торопыга»; Константинов, наоборот, отличал постоянно – думающий человек обязан сомневаться, нет ничего скучнее постоянной убежденности в собственной правоте.
Его-то, капитана Никодимова, добрый приятель Игорь Куценко работал в одном отделе с Дубовым. От Игоря Куценко капитан Никодимов узнал, что Дубов прилетел ночью, а утром, как обычно по субботам, пойдет в Сандуны.
– Мы имеем право, – сказал Константинов, – на основании возбужденного нами уголовного дела приступить к розыскным мероприятиям – время настало.
– Знакомься, Сережа, это мой приятель, на одной парте сидели.
– Никодимов.
– Дубов.
– Предпочитаете здешний пар сауне? – спросил Никодимов. – Следуете врачебным советам?
– Да я как-то к их советам не очень прислушиваюсь. Исповедую фатализм – что на роду написано, то от тебя не уйдет.
Куценко засмеялся:
– Капитулянство это, Серж.
– Как знаешь, только можно слушаться врачей, а сыграть в ящик от пьяного шофера. Разве нет? – обернулся Дубов к Никодимову. – Вас, простите, как зовут?
– Антон.
– А по отчеству?
– Петрович.
– Чуть не Павлович, – заметил Дубов. – Но все равно А. П. Мелочь, а приятно. Где работаете?
– В госбезопасности, а вы?
– Уважаю вашу фирму. У меня там есть знакомый. Майора Громова не знаете?
– Откуда он?
– Я чужие секреты не открываю, – ответил Дубов. – Т-сс, враг подслушивает – так, кажется?
Никодимов улыбнулся:
– Одно спокойное место – баня, можно душу отвести. Кто откажется от чешского пива – поднимите руки.
– Как ни горько мне тянуть руку, но придется отказаться, – сказал Дубов. – У меня сегодня голодный день, раз в неделю, как у йогов.
– Действительно, легкость чувствуете? – спросил Никодимов.
– Действительно. Йоги – откровение нашего века, Антон Петрович. За границу еще не ездили?
– Нет.
– Пошлют – купите книг по йогам, искренне советую. Хотите, продемонстрирую йогу в действии?
– Очень хочу.
Дубов раскурил сигарету, приложил ее к коже у локтя, посмотрел на Никодимова и Куценко быстрыми и – как показалось капитану – смеющимися глазами:
– Видите? Я не реагирую на боль. Йога позволяет выключать какие-то чувства без всякого урона для психики. Вы спрашивали, где я работаю: мы работаем вместе с Игорем – разве он не сказал вам?
– Так он и не спрашивал, Серж.
– Новая генерация, – усмехнулся Дубов, сбрасывая простыню, – доверие и убежденность. Пошли париться?
Он пропустил Куценко и Никодимова, дошел с ними чуть не до двери в банное отделение, потом внезапно повернул назад:
– Идите, я догоню.
Куценко хотел было подождать, но Никодимов подтолкнул его:
– Пойдем, догонит, дело, может, какое у человека.
Дубов вернулся на место, налил себе пиво в тот стакан, из которого только что пил Никодимов, сделал быстрый глоток и побежал в парную.
Парился Дубов обстоятельно – как работал; обскребывался мыльницей, кожа его сделалась сине-красной, он отдувался, повторяя:
– Ну счастье-то, а?! Ну и счастье!
(Никодимов улыбался ему, а видел взбухшее тело Ольги Винтер, когда ночью ее вынули из гроба на Троекуровском кладбище и повезли в сельскую больницу на вскрытие; ни в одну из московских клиник по соображениям конспирации везти не решились: одно слово старику Винтеру – и все станет известным Дубову, а если он действительно агент ЦРУ?
Проскурин тогда, в маленькой оцинкованной комнате районного морга, спросил Константинова:
– И вы еще сомневаетесь, что Дубов и есть тот самый «дорогой друг»?
– Когда и если мы возьмем его с поличным – перестану).
...После первого захода в парную Дубов укутался двумя простынями и пошел делать педикюр.
Именно в этот-то момент Никодимов отдал все костюмы в утюжку.
Дубов, однако, не рассчитал, очередь его прошла, и он вернулся на свое место. Никодимов по-прежнему угощал Куценко пивом; казалось, портфель его был бездонным.
– А где мой костюм? – спросил Дубов, не глянув даже на вешалку, – казалось, он замечал все, что происходило вокруг него.
– Я сдал в утюжку – Игоря, ваш и мой.
– Не надо бы, Антон Петрович, я в банях не глажу, я это умею делать сам. Ну да ладно... Хорош пар, а?
– Пар хорош, – согласился Никодимов. – Надо будет в следующий раз соли принести.
– А зачем? – удивился Куценко.
– Эх вы, парильщики, – улыбнулся Никодимов. – В старину мазали тело медом, сейчас солью, стимулирует потовыделение, килограмм – долой, способ апробирован на себе, чудо что за способ.
– Берем на вооружение, – сказал Дубов и, блаженно закрыв глаза, откинулся на спинку дивана.
Когда банщик принес костюмы из гладилки, Дубов ненароком тронул карман пиджака – там ли ключи; на месте; успокоился.
Подполковник в отставке Сидоренко, сосед Дубова, достал из футляра очки в старомодной металлической оправе, водрузил их на мясистый нос, внимательно посмотрел на Константинова и спросил:
– В болезнь тридцать седьмого года не впадаем, товарищ генерал? В эдакий синдром подозрительности?
– Нет, товарищ Сидоренко, не впадаем.
– Убеждены?
– Я не могу вам открыть всех фактов. Я могу лишь поделиться сомнениями.
– Извольте.
– Представьте себе, что человека приглашают в докторантуру – он отказывается...
– Если вы имеете в виду Сергея Дмитриевича, то он пишет докторскую, не прерывая работы по специальности.
– Я бы хотел в этом убедиться. А вы? Представим себе далее, что человеку предлагают работу в той организации, где денег платят на сто рублей больше и должность порядком выше...
– Если вы имеете в виду Дубова, то он лишен алчности – живет очень скромно.
– Но когда человек, отказываясь от предложений, которые ему сделали, всеми силами стремился попасть в секретный отдел, к которому приковано внимание разведок, – как бы вы к этому отнеслись?
– Это рецидив тридцать седьмого, товарищ генерал, – убежденно сказал Сидоренко. – Так каждого человека можно подверстать под шпиона.
– Хорошо. Я даже, признаться, рад, что вы так его защищаете. Одно лишь вы не вправе сделать – вы не имеете права рассказывать вашему соседу об этом разговоре.
– Это я обещаю.
– Как вы относились к Ольге Винтер?
– Она была чудесным человеком. Чудесным.
– Дубов любил ее?
– Он хорошо к ней относился.
– У него бывали другие женщины?
– Мы живем в такое время, когда на это стали смотреть иначе. И потом, я против того, чтобы человека из-за какой-то связи, случайной связи, обвиняли в семи смертных грехах.
– Я тоже против этого, поверьте. Просто меня – чисто по-человечески – интересует ваше мнение: любил он ее или нет?
– По-моему, да. Он сильный человек, волевой, он поставил перед собою задачу – добиться высокого положения по работе, поэтому, видимо, временами бывал угрюм с нею, но это не оттого, что она его тяготила, мне кажется. И потом, она очень... как бы это вернее сказать... демократична... была, что ли... Умела понимать молодого, умного мужчину...
– А она его любила?
– Очень. Оттого-то и принимала целиком.
– Целиком ли?
– Бесспорно.
– Вам Дубов говорил, что Оля Винтер умерла от воспаления легких?
– Я это сам видел, товарищ генерал.
– Тогда ознакомьтесь, пожалуйста, с заключением медиков.
...Кавалер трех орденов Красного Знамени, потерявший под Бреславлем от власовской пули жену, девятнадцатилетнюю сестру милосердия Ирочку, которая была на третьем месяце беременности, оставшийся одиноким – зарок на верность дал рыцарский, – Сидоренко тридцать послевоенных лет искал смерти: работал в угрозыске, в бандотделе, лез под выстрел, не получил и царапины; когда с бандитизмом покончили, уехал в Арктику; первым высаживался в таежную глухомань, забивал колышек – стал строителем; получил за Тюмень «Знак Почета», стукнул инфаркт, дали комнату в Москве, проводили на пенсию. На вопрос о том, отчего не вступил в партию, отвечал на первый взгляд странно: «Оттого, что жену не уберег и маленького, они приняли мою пулю». Однажды, впрочем, добавил: «Академик Туполев хорошо как-то сказал на митинге: „Я хоть и беспартийный, но Родину тоже люблю“».
– Вы полагаете, что Олю отравил Дубов? – спросил Сидоренко после тяжелой паузы.
– Поверьте, я хотел бы ошибиться. Для этого-то мне и нужно ваше согласие на то, чтобы вы поехали сейчас с нашими товарищами, сели за стол и постарались восстановить жизнь Дубова – день за днем, с тех пор, как он вернулся из-за границы.
В комнате Дубова был абсолютный, несколько даже монастырский порядок; письменный стол, на котором стоял сверхмощный приемник «Панасоник»; большая лампа – бронза и кость; странно диссонировал с этими двумя вещами длинный китайский фонарь – три двадцать, чаще всего продают в «Военторге», очень хорош на рыбалке и охоте.
Книги на полке были тщательно протерты, все больше классика, подобрано аккуратно, по размерам и цвету корешков. В томике Диккенса были заложены три тысячи рублей хрупкими сторублевыми купюрами.
За день до этого разговаривали с племянником Дубова, тот рассказал, как «Сережа пунктуален» в денежном отношении: «Взял у меня сто рублей, ему вечно не хватает, так отдал в течение трех месяцев – по тридцатке из каждой зарплаты, точно к сроку».
В столе царил такой же порядок – скрепленные листочки оплаты света и газа, – ни писем не было в его столе, ни адресов и телефонов, словно бы жил здесь человек, который знал, что к нему могут прийти, и поэтому заранее готовившийся к визиту: «Смотрите, пожалуйста, все открыто, вот он я перед вами – весь насквозь».
Никаких зацепок, не то что улик, комната Дубова не давала. Три тысячи, спрятанные в книге? Нюанс это, а не улика.
...После возвращения из Сандунов «Лесник» врезал в дверь своей комнаты второй замок, купленный им по дороге из бани, затем спустился во двор, завел машину «Волга» номерной знак «27 – 21» и выехал на Садовое кольцо. Около метро «Парк культуры» он развернулся и, оставив машину около Института международных отношений, сел в метро, доехал до станции «Библиотека имени Ленина» и, покинув станцию, вышел на Калининский проспект. Здесь, не входя ни с кем в контакт, он подошел к магазину «Мелодия» и остановился, посмотрев на часы. В 17.20 к нему подошла девушка невысокого роста, черноглазая брюнетка, в синем джинсовом костюме, вместе с которой «Лесник» сел в метро на станции «Арбатская» и вернулся к машине в 17.59. Вместе с «Черненькой» «Лесник» поехал в ресторан «Русь», где им был заказан ужин – четыре порции зернистой икры, салат из свежих овощей, масло, поджаренный черный хлеб, филе с шампиньонами под красным вином и кофе с мороженым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48