Из алкогольных напитков «Лесник» заказал сто граммов коньяку марки «КВ», которым угостил «Черненькую», сам же ничего не пил. В 21.45 «Лесник» вернулся с девушкой домой, где они остались ночевать.
ТЕМП
«Дорогой друг, нас по-прежнему интересуют вопросы, связанные с тем, что нового известно Москве о ситуации на границах с Нагонией, о группе Огано, о его планах. При этом ваша информация о поставках Нагонии очень помогла нам предпринять ряд встречных шагов. Известен ли вам некий Виталий Славин? И если – да, что вы о нем знаете? Просили бы вас в течение этого месяца выходить с нами на связь не два раза, как это было раньше, а, по крайней мере, четыре. Информация, переданная вами позавчера, доложена самому большому руководителю. Он дал ей высокую оценку. От всего сердца поздравляем вас.
Ваши друзья «Д» и «Л».
«Пентагон.
Помощнику министра обороны.
День «Факел» назначен на следующую субботу. К этому времени 9 подводных лодок, а также авианосец должны находиться в пункте «X», что позволит нанести стремительные ракетно-бомбовые удары по столице Нагонии.
Помощник директора ЦРУ
С. Персмэн».
«Государственный департамент, отдел исследований и разработок.
Выполняя Вашу просьбу, пересылаем Вам некоторые материалы, связанные с проблемой Нагонии. Поскольку материалы относятся к числу высших секретов ЦРУ, убедительно просим сегодня же вернуть их, ознакомив с ними лишь ограниченный круг работников, а также аппарат посла по особым поручениям.
С лучшими пожеланиями,
Майкл М. Вэлш, заместитель директора ЦРУ».
Из выступления посла по особым поручениям:
– Наращивание русской помощи Нагонии вселяет тревогу в сердца африканцев, в сердца людей всего мира. Мы убеждены в том, что правительство Грисо, посаженное во дворец под охраной штыков, не сможет управлять страною в течение сколько-нибудь серьезного периода; мы убеждены, что режим, не представляющий интересы страны, уйдет в прошлое, уступив место истинным представителям народа, избранным в результате широких, демократических выборов; мы убеждены, что справедливость рано или поздно восторжествует.
Моя страна, однако, сохраняет последовательный и твердый нейтралитет в Африке. Нам может не нравиться господин Грисо, но до тех пор, пока он является президентом, мы имеем с ним дело, с ним и ни с кем другим. Мы можем симпатизировать генералу Огано, но он является изгнанником, а мы поддерживаем дипломатические отношения с режимом, который обрек его на изгнание. Поэтому – я хочу повторить со всей ответственностью – всякого рода обвинения, брошенные в наш адрес по поводу того, что мы якобы поддерживаем мистера Огано, лишены каких бы то ни было оснований.
«Центр.
Прошу разрешить беседу с Глэббом.
Славин».
«Славину.
Воздержитесь.
Центр».
«Центр.
Повторно прошу разрешить беседу с Глэббом. Его можно прижать на скандале в Гонконге и на данных, которые удалось о нем собрать. Убежден, что после завершения операции в Москве Глэбба можно заставить содействовать немедленному освобождению Зотова.
Славин».
«Славину.
На беседу с Глэббом согласен, однако постройте ее таким образом, чтобы создать впечатление, будто мы поверили в то, что именно Зотов является агентом Лоренса.
Центр».
СТЕПАНОВ
«Напротив меня сидит высокий негр. Он красив особой красотою: такая высвечивает лицо человека в те моменты, когда он, после долгих раздумий, несмотря на смертельную угрозу, принял решение – бесповоротное, на всю жизнь.
Зовут моего собеседника – Октавио Гувейта; до вчерашнего дня он был в бандах Огано; сегодняшней ночью, под пулеметным огнем с двух сторон, перебежал границу.
– Понимаете, – говорит он, – я просто-напросто не мог быть там больше; не мог, и все тут. Я, как и большинство африканцев, не умею читать и писать. Поэтому, наверное, мы все так любим сказки. Мы в деревне садились вокруг костра, и старики рассказывали нам сказки, и для нас, молодых, это был самый большой праздник. Слово – как танец: мы выражаем себя в танце и в песне, а ведь песня – это слово. Так вот, когда к нам пришли агитаторы от Огано и стали рассказывать, как в городах вместо старых белых появились новые белые из России, мы, конечно, стали браниться, хотя, теперь-то я понимаю, есть разные белые. Я, когда пришел к Огано, увидел особых белых, хотя их не очень-то показывают нам. Они живут в отдельном лагере, вдали от нас, там много стариков, крепких стариков, лет пятидесяти, которые смешно здороваются друг с другом: поднимают правую руку и кричат два слова; «зиг Гитлер» они кричат, а мы все-таки слыхали, кто такой Гитлер, нам рассказывали партизаны Грисо, когда они проходили через деревню во время войны за независимость.
Но я про все это потом стал думать, после того как офицеры вывели нас ночью на дорогу и мы расстреляли транспорт грузовиков. Охрану мы закололи, а ящики разбили, и тогда один наш солдат, он старый, ему сорок пять лет, и он окончил два класса у миссионеров, сказал, что на ящиках было написано: «вакцина», а вакцина – это лекарство, а нам ведь говорили, что там, в ящиках, на самом деле сидят русские с оружием, чтобы ворваться в деревни и забрать себе наших женщин. Кто-то стукнул офицеру о том, что старик разболтал молодым про вакцину, и его расстреляли и объяснили нам, что он был шпионом, а какой же он шпион, он ведь из соседней деревни! У него есть мать, жена и пятеро детей, разве такие люди могут быть шпионами?!
...Октавио Гувейта то и дело прижимает к фиолетовой, сильной груди огромные кулаки, на глазах у него слезы.
– А потом, – продолжает Октавио, – офицеры отобрали наиболее крепких из нас; они заставили танцевать наш танец вокруг копья, а этот танец надо исполнять обнаженным, так угодно богам, и они высмотрели самых ловких и крепких; нас отвели в другой лагерь, там, где живут люди Зеппа, это у них главный командир, он к ним часто прилетает, и там стояли чучела солдат в форме армии Джорджа Грисо. Нам сказали, что немцы будут учить нас «тихому бою» с врагами. И они стали показывать нам, как надо прыгать на человека сзади, как вспарывать ему горло, выкалывать глаза и перебивать позвоночник.
Про нас говорят, что мы жестокие, – какая неправда! Да, мы любим страшные танцы, да, мы любим песни войны, нашим предкам пришлось много воевать, чтобы сохранить жизнь потомкам, но я никогда не мог себе представить, что старые люди, эти самые наци Зеппа, их так все у нас называют, могут хохотать и веселиться, когда, поймав в капкан козу, они сдирали с нее шкуру... С живой... Они ее не убивали – связали и начали снимать шкуру, а она кричала, боже, как страшно она кричала, у меня до сих пор стоит в ушах этот вопль...
Гувейта закуривает; затягивается он тяжело, с хрипом, натужно кашляет, тело его сотрясается – видно, что парень никогда раньше не держал в руках сигарету.
– А Марио Огано?! Нам говорили, что он – «вождь нации», что он делит с нами все тяготы жизни в джунглях. А я видел, что он заходил в свою маленькую палатку, где у него лежит солдатское одеяло на пальмовых листьях, а позже, когда тушили факелы, он перебирался в запретную зону, где живут его советники, и туда приводили самых красивых девушек, но больше их никто не видел; говорят, что их – после него – отдают охранникам, а те, побаловавшись с ними, топят их в реке, чтобы не было свидетелей.
И тогда я с ужасом подумал: «Разве такие люди могут бороться за свободу? Разве дикие звери могут стать агнцами?»
...А вчера нас подняли по тревоге и повели к дороге. Там шел еще один транспорт с русскими грузами. Нам сказали, что в ящиках – бомбы и автоматы и мы должны уничтожить все это, чтобы не дать армии Грисо. Я в ту ночь уже не стрелял. Но я видел, как стреляли и резали наши мальчишки, прошедшие школу у наци Зеппа. И я видел своими глазами, как девушка-переводчица, когда они схватили ее, кричала: «Это же все для ваших детей! Это же для детей!»
Всех шоферов закололи, девушку изнасиловали, а потом прошили автоматными очередями, а когда стали громить ящики, то все увидели, что там – рулоны с ситцем, детские весы – в них кладут младенцев, которые еще не умеют ходить; наборы для врачей... И я сказал себе той ночью: «Все, я ухожу». И я ушел, хотя знал, что у меня мало шансов пробиться сквозь посты, потому что их сейчас особенно много вдоль по границе. Офицеры говорили нам: «В ближайшие дни мы начнем выступление, чтобы покончить с Грисо». Так вот, я хочу быть на этой стороне, и если мне доверят оружие, я стану стрелять в тех, кто «несет нам свободу», потому что свобода не может быть кровавой, когда убивают женщин и смеются, разделывая живую козу.
Октавио Гувейта замолчал, руки его бессильно опустились вдоль тела.
– Если я напишу о перебежчике, – сказал я, – не называя его по имени, мне не поверят, Октавио. Вы согласны, если я назову вас? Или побоитесь?
– Вы думаете о судьбе моих родных? – спросил Октавио. – Если бы они нашли их, то, конечно, всех бы убили. Но у меня есть только брат и дедушка, а они редко бывают в деревне, они ловят рыбу и продают ее в порту белым капитанам. Так что можете назвать мое имя. И если хотите, сфотографируйте меня. Да и потом, страх не может быть вечным, рано или поздно человек излечивается от страха. Я готов умереть за то, чтобы жить свободным и не чувствовать себя зверем, который ходит по земле затаившись и в каждом видит врага.
...Западная пресса утверждает, что Огано не готовит вторжение.
Я хотел бы, чтобы свидетельские показания Октавио Гувейта из деревни Жувейра были приобщены к «черной книге» о готовящейся агрессии.
Дмитрий Степанов,
специальный корреспондент».
СЛАВИН
Пилар протянула стакан:
– Знаете, как у нас называют джин?
– У кого это «у нас», – посмотрев на Глэбба, спросил Славин. – Вы имеете в виду фирму или местность?
– Я имею в виду Испанию.
– У вас джин называют «хинеброй», я прав?
– Вит прекрасно разговаривает по-испански, – сказал Глэбб. – Как и все разведчики, он великолепно владеет иностранными языками.
– Джону это лучше знать. Иначе, видимо, трудно работать: попробуй в Гонконге прожить без китайского – сразу провалишься. Вы никогда не жили в Гонконге, Пилар?
– А вы? – спросил Глэбб, рассмеявшись слишком уж громко. – Вы, верно, жили всюду, Вит?
– Нет, меня не пустили, не дали визы. Я указал, что еду туда по делу некоего Шанца, он, по-моему, работал там в сфере бизнеса, но Пекин нажал на местные власти, меня завернули...
Пилар быстро глянула на Глэбба – лицо ее было по-прежнему улыбчивым, красивым, но в глазах появилась тревога; зрачки расширились, и поэтому казалось, что она плохо видит, вот-вот достанет из маленькой кожаной сумочки очки в тонкой золотой оправе.
– Как интересно, – сказал Глэбб. – Но вы, наверное, описали этот свой вояж в русской прессе?
– Тема – не журналистская. Ее нельзя пропустить через газету. Это скорее роман. Вы любите авантюрные романы, Пилар?
– Я люблю авантюрные романы, – медленно ответила женщина и снова посмотрела на Глэбба.
– Она любит фильмы. Про Бонда, – помог ей Глэбб. – Про русских шпионов, которые вот-вот победят, но в конце концов проигрывают, потому что мы сильнее.
– «Мы»? – снова усмехнулся Славин. – Я не знал, что ваша торговая фирма связана с английской разведкой. Знаете, если бы я был режиссером, я бы снял фильм. Не то чтобы снял, а скорее доснял. Я бы подснял к «Из России с любовью» только один кадр: после того как счастливый Бонд увез нашу шифровальщицу в Лондон, на экране появляется титр: «Операция внедрения прошла успешно, приступаю к работе, Катя Иванова».
– Сейчас придет Пол Дик, продайте ему этот сюжет, но не продешевите, Вит; меньше тысячи это не стоит.
Пилар отпила глоток тинто и, неотрывно глядя в глаза Славина, заметила:
– Ты временами бываешь плохим коммерсантом, Джон. Такой сюжет – поскольку я немножко знаю мир искусств – стоит не менее ста тысяч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
ТЕМП
«Дорогой друг, нас по-прежнему интересуют вопросы, связанные с тем, что нового известно Москве о ситуации на границах с Нагонией, о группе Огано, о его планах. При этом ваша информация о поставках Нагонии очень помогла нам предпринять ряд встречных шагов. Известен ли вам некий Виталий Славин? И если – да, что вы о нем знаете? Просили бы вас в течение этого месяца выходить с нами на связь не два раза, как это было раньше, а, по крайней мере, четыре. Информация, переданная вами позавчера, доложена самому большому руководителю. Он дал ей высокую оценку. От всего сердца поздравляем вас.
Ваши друзья «Д» и «Л».
«Пентагон.
Помощнику министра обороны.
День «Факел» назначен на следующую субботу. К этому времени 9 подводных лодок, а также авианосец должны находиться в пункте «X», что позволит нанести стремительные ракетно-бомбовые удары по столице Нагонии.
Помощник директора ЦРУ
С. Персмэн».
«Государственный департамент, отдел исследований и разработок.
Выполняя Вашу просьбу, пересылаем Вам некоторые материалы, связанные с проблемой Нагонии. Поскольку материалы относятся к числу высших секретов ЦРУ, убедительно просим сегодня же вернуть их, ознакомив с ними лишь ограниченный круг работников, а также аппарат посла по особым поручениям.
С лучшими пожеланиями,
Майкл М. Вэлш, заместитель директора ЦРУ».
Из выступления посла по особым поручениям:
– Наращивание русской помощи Нагонии вселяет тревогу в сердца африканцев, в сердца людей всего мира. Мы убеждены в том, что правительство Грисо, посаженное во дворец под охраной штыков, не сможет управлять страною в течение сколько-нибудь серьезного периода; мы убеждены, что режим, не представляющий интересы страны, уйдет в прошлое, уступив место истинным представителям народа, избранным в результате широких, демократических выборов; мы убеждены, что справедливость рано или поздно восторжествует.
Моя страна, однако, сохраняет последовательный и твердый нейтралитет в Африке. Нам может не нравиться господин Грисо, но до тех пор, пока он является президентом, мы имеем с ним дело, с ним и ни с кем другим. Мы можем симпатизировать генералу Огано, но он является изгнанником, а мы поддерживаем дипломатические отношения с режимом, который обрек его на изгнание. Поэтому – я хочу повторить со всей ответственностью – всякого рода обвинения, брошенные в наш адрес по поводу того, что мы якобы поддерживаем мистера Огано, лишены каких бы то ни было оснований.
«Центр.
Прошу разрешить беседу с Глэббом.
Славин».
«Славину.
Воздержитесь.
Центр».
«Центр.
Повторно прошу разрешить беседу с Глэббом. Его можно прижать на скандале в Гонконге и на данных, которые удалось о нем собрать. Убежден, что после завершения операции в Москве Глэбба можно заставить содействовать немедленному освобождению Зотова.
Славин».
«Славину.
На беседу с Глэббом согласен, однако постройте ее таким образом, чтобы создать впечатление, будто мы поверили в то, что именно Зотов является агентом Лоренса.
Центр».
СТЕПАНОВ
«Напротив меня сидит высокий негр. Он красив особой красотою: такая высвечивает лицо человека в те моменты, когда он, после долгих раздумий, несмотря на смертельную угрозу, принял решение – бесповоротное, на всю жизнь.
Зовут моего собеседника – Октавио Гувейта; до вчерашнего дня он был в бандах Огано; сегодняшней ночью, под пулеметным огнем с двух сторон, перебежал границу.
– Понимаете, – говорит он, – я просто-напросто не мог быть там больше; не мог, и все тут. Я, как и большинство африканцев, не умею читать и писать. Поэтому, наверное, мы все так любим сказки. Мы в деревне садились вокруг костра, и старики рассказывали нам сказки, и для нас, молодых, это был самый большой праздник. Слово – как танец: мы выражаем себя в танце и в песне, а ведь песня – это слово. Так вот, когда к нам пришли агитаторы от Огано и стали рассказывать, как в городах вместо старых белых появились новые белые из России, мы, конечно, стали браниться, хотя, теперь-то я понимаю, есть разные белые. Я, когда пришел к Огано, увидел особых белых, хотя их не очень-то показывают нам. Они живут в отдельном лагере, вдали от нас, там много стариков, крепких стариков, лет пятидесяти, которые смешно здороваются друг с другом: поднимают правую руку и кричат два слова; «зиг Гитлер» они кричат, а мы все-таки слыхали, кто такой Гитлер, нам рассказывали партизаны Грисо, когда они проходили через деревню во время войны за независимость.
Но я про все это потом стал думать, после того как офицеры вывели нас ночью на дорогу и мы расстреляли транспорт грузовиков. Охрану мы закололи, а ящики разбили, и тогда один наш солдат, он старый, ему сорок пять лет, и он окончил два класса у миссионеров, сказал, что на ящиках было написано: «вакцина», а вакцина – это лекарство, а нам ведь говорили, что там, в ящиках, на самом деле сидят русские с оружием, чтобы ворваться в деревни и забрать себе наших женщин. Кто-то стукнул офицеру о том, что старик разболтал молодым про вакцину, и его расстреляли и объяснили нам, что он был шпионом, а какой же он шпион, он ведь из соседней деревни! У него есть мать, жена и пятеро детей, разве такие люди могут быть шпионами?!
...Октавио Гувейта то и дело прижимает к фиолетовой, сильной груди огромные кулаки, на глазах у него слезы.
– А потом, – продолжает Октавио, – офицеры отобрали наиболее крепких из нас; они заставили танцевать наш танец вокруг копья, а этот танец надо исполнять обнаженным, так угодно богам, и они высмотрели самых ловких и крепких; нас отвели в другой лагерь, там, где живут люди Зеппа, это у них главный командир, он к ним часто прилетает, и там стояли чучела солдат в форме армии Джорджа Грисо. Нам сказали, что немцы будут учить нас «тихому бою» с врагами. И они стали показывать нам, как надо прыгать на человека сзади, как вспарывать ему горло, выкалывать глаза и перебивать позвоночник.
Про нас говорят, что мы жестокие, – какая неправда! Да, мы любим страшные танцы, да, мы любим песни войны, нашим предкам пришлось много воевать, чтобы сохранить жизнь потомкам, но я никогда не мог себе представить, что старые люди, эти самые наци Зеппа, их так все у нас называют, могут хохотать и веселиться, когда, поймав в капкан козу, они сдирали с нее шкуру... С живой... Они ее не убивали – связали и начали снимать шкуру, а она кричала, боже, как страшно она кричала, у меня до сих пор стоит в ушах этот вопль...
Гувейта закуривает; затягивается он тяжело, с хрипом, натужно кашляет, тело его сотрясается – видно, что парень никогда раньше не держал в руках сигарету.
– А Марио Огано?! Нам говорили, что он – «вождь нации», что он делит с нами все тяготы жизни в джунглях. А я видел, что он заходил в свою маленькую палатку, где у него лежит солдатское одеяло на пальмовых листьях, а позже, когда тушили факелы, он перебирался в запретную зону, где живут его советники, и туда приводили самых красивых девушек, но больше их никто не видел; говорят, что их – после него – отдают охранникам, а те, побаловавшись с ними, топят их в реке, чтобы не было свидетелей.
И тогда я с ужасом подумал: «Разве такие люди могут бороться за свободу? Разве дикие звери могут стать агнцами?»
...А вчера нас подняли по тревоге и повели к дороге. Там шел еще один транспорт с русскими грузами. Нам сказали, что в ящиках – бомбы и автоматы и мы должны уничтожить все это, чтобы не дать армии Грисо. Я в ту ночь уже не стрелял. Но я видел, как стреляли и резали наши мальчишки, прошедшие школу у наци Зеппа. И я видел своими глазами, как девушка-переводчица, когда они схватили ее, кричала: «Это же все для ваших детей! Это же для детей!»
Всех шоферов закололи, девушку изнасиловали, а потом прошили автоматными очередями, а когда стали громить ящики, то все увидели, что там – рулоны с ситцем, детские весы – в них кладут младенцев, которые еще не умеют ходить; наборы для врачей... И я сказал себе той ночью: «Все, я ухожу». И я ушел, хотя знал, что у меня мало шансов пробиться сквозь посты, потому что их сейчас особенно много вдоль по границе. Офицеры говорили нам: «В ближайшие дни мы начнем выступление, чтобы покончить с Грисо». Так вот, я хочу быть на этой стороне, и если мне доверят оружие, я стану стрелять в тех, кто «несет нам свободу», потому что свобода не может быть кровавой, когда убивают женщин и смеются, разделывая живую козу.
Октавио Гувейта замолчал, руки его бессильно опустились вдоль тела.
– Если я напишу о перебежчике, – сказал я, – не называя его по имени, мне не поверят, Октавио. Вы согласны, если я назову вас? Или побоитесь?
– Вы думаете о судьбе моих родных? – спросил Октавио. – Если бы они нашли их, то, конечно, всех бы убили. Но у меня есть только брат и дедушка, а они редко бывают в деревне, они ловят рыбу и продают ее в порту белым капитанам. Так что можете назвать мое имя. И если хотите, сфотографируйте меня. Да и потом, страх не может быть вечным, рано или поздно человек излечивается от страха. Я готов умереть за то, чтобы жить свободным и не чувствовать себя зверем, который ходит по земле затаившись и в каждом видит врага.
...Западная пресса утверждает, что Огано не готовит вторжение.
Я хотел бы, чтобы свидетельские показания Октавио Гувейта из деревни Жувейра были приобщены к «черной книге» о готовящейся агрессии.
Дмитрий Степанов,
специальный корреспондент».
СЛАВИН
Пилар протянула стакан:
– Знаете, как у нас называют джин?
– У кого это «у нас», – посмотрев на Глэбба, спросил Славин. – Вы имеете в виду фирму или местность?
– Я имею в виду Испанию.
– У вас джин называют «хинеброй», я прав?
– Вит прекрасно разговаривает по-испански, – сказал Глэбб. – Как и все разведчики, он великолепно владеет иностранными языками.
– Джону это лучше знать. Иначе, видимо, трудно работать: попробуй в Гонконге прожить без китайского – сразу провалишься. Вы никогда не жили в Гонконге, Пилар?
– А вы? – спросил Глэбб, рассмеявшись слишком уж громко. – Вы, верно, жили всюду, Вит?
– Нет, меня не пустили, не дали визы. Я указал, что еду туда по делу некоего Шанца, он, по-моему, работал там в сфере бизнеса, но Пекин нажал на местные власти, меня завернули...
Пилар быстро глянула на Глэбба – лицо ее было по-прежнему улыбчивым, красивым, но в глазах появилась тревога; зрачки расширились, и поэтому казалось, что она плохо видит, вот-вот достанет из маленькой кожаной сумочки очки в тонкой золотой оправе.
– Как интересно, – сказал Глэбб. – Но вы, наверное, описали этот свой вояж в русской прессе?
– Тема – не журналистская. Ее нельзя пропустить через газету. Это скорее роман. Вы любите авантюрные романы, Пилар?
– Я люблю авантюрные романы, – медленно ответила женщина и снова посмотрела на Глэбба.
– Она любит фильмы. Про Бонда, – помог ей Глэбб. – Про русских шпионов, которые вот-вот победят, но в конце концов проигрывают, потому что мы сильнее.
– «Мы»? – снова усмехнулся Славин. – Я не знал, что ваша торговая фирма связана с английской разведкой. Знаете, если бы я был режиссером, я бы снял фильм. Не то чтобы снял, а скорее доснял. Я бы подснял к «Из России с любовью» только один кадр: после того как счастливый Бонд увез нашу шифровальщицу в Лондон, на экране появляется титр: «Операция внедрения прошла успешно, приступаю к работе, Катя Иванова».
– Сейчас придет Пол Дик, продайте ему этот сюжет, но не продешевите, Вит; меньше тысячи это не стоит.
Пилар отпила глоток тинто и, неотрывно глядя в глаза Славина, заметила:
– Ты временами бываешь плохим коммерсантом, Джон. Такой сюжет – поскольку я немножко знаю мир искусств – стоит не менее ста тысяч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48