Мы зарабатывали неплохие деньги, имели хорошеньких девушек и жили преотлично.
И все, что у меня было, заработал я сам. Мне здорово везло, но кое-чего я добился собственным горбом и очень этим гордился.
Однажды вечером мы играли на предвыборном собрании Джо Лемюна. Это был человек Сильвестра, он баллотировался в шерифы. Выборы в сент-питерском округе только назывались выборами, потому что людей Сильвестра выбирали автоматически, но ему нравилось пускать избирателям пыль в глаза. Я пел до и после выступления ораторов. Всем очень понравилось. Даже кандидату оппозиционной партии. Это, кстати, был тоже человек Сильвестра. Сильвестр считал необходимым выпускать в бой двух противников, чтобы все выглядело по-настоящему. Но все заранее знали, кто должен победить.
После собрания мне передали, что Сильвестр хочет меня видеть.
"Для чего?" - недоумевал я, шагая к нему в контору в маленьком одноэтажном домике из желтого кирпича, стоявшем напротив большого трехэтажного белокаменного здания суда со статуей конфедерата у входа. Этим большим зданием Сильвестр правил из маленького.
Я постучал. Прошла целая секунда, пока голос изнутри не велел мне войти.
Над спинкой кожаного кресла виднелся белый затылок Сильвестра. Он сидел, не поворачиваясь.
- Это я, сэр, - сказал я. Он не повернулся. - Это я, Даллас.
Он круто повернулся, и лицо его представилось мне не то лезвием ножа, не то 105-миллиметровкой, не то чем-то таким, что могло быть только лицом Сильвестра Марина.
Он ничего не сказал и лишь оглядел меня с головы до ног, будто говяжью тушу на торгах, чем я, собственно, и был. Только не знал этого.
У меня похолодело внутри, и под взглядом его черных глаз я почувствовал, как слетает с меня одежда: и красного шелка с серебряной бахромой рубашка, и белая пятидесятидолларовая шляпа, и обтягивающие бедра черные брюки. Опять у меня под ногами появились коровьи лепешки.
- Мне сказали... Мне сказали, что я вам нужен. - Носок одного из восьмидесятидолларовых сапог ковырял пол. Я заметил это и, наверное, покраснел.
- Да. - Он говорил тихим, низким голосом, похожим на похоронную музыку. - Нужен.
Он продолжал смотреть на меня. На лице его по-прежнему ничего не отражалось, но я был уверен: он видит меня изнутри, читает мои мысли.
Наконец он сказал:
- Мне понравилось твое выступление, Даллас. И другим тоже. Я уже давно слежу за тобой, и в общем мне нравится, как ты выступаешь.
- Благодарю вас, сэр. - Я почувствовал, что краснею еще больше.
- Насколько мне известно, ты участник войны.
- Да, сэр. То есть нет, сэр. Я был в армии, но из Америки никуда не уезжал. - Что он задумал?
- Это не имеет значения, а в некотором отношении даже лучше. Люди не очень-то воодушевляются при виде общепризнанного героя. При нем им неловко. Он выше их. А люди превосходства не терпят, Даллас. Кандидат никогда не должен превосходить своих избирателей.
- Да, сэр. - О чем он говорит?
- С другой стороны, плохо, если человек совсем не участвовал в этой заварухе. Могут подумать, что он старался уклониться.
- Да, сэр. - Я все еще недоумевал.
- Ты баптист. - Это был не вопрос. Он говорил, словно заполнял анкету.
- Нет, сэр. То есть, да, сэр, я баптист. Только я уже давно об этом забыл. То есть, я не хожу в церковь.
- Начинай ходить.
Какого черта он приказывает мне ходить в церковь, подумал я, но ничего не сказал. Я знал, кто он. Полчаса назад, когда тысяча людей аплодировала мне, я был счастлив. Я никогда не был более счастлив, я чувствовал себя большим и солидным, как статуя конфедерата. Теперь я ощущал свое ничтожество.
- Даллас! - Он помолчал, как судья перед приговором. - Я хочу тебя использовать. По правде говоря, я тебя, так сказать, уже давно жду.
- Меня?
- Да, тебя. Как протестант и участник войны, ты можешь получить на выборах голоса не только наших сторонников. Для кандидата у тебя превосходные личные данные. - Он улыбнулся своим словам. - Ты лучший кандидат в кандидаты со времен Джимми Дейвиса, я уверен.
- Я? - испугался я. Но в то же время меня как будто немного приподняли вверх.
- Ты, - чуть приметно улыбнулся он. - Что бы ты сказал, если бы через два года стал шерифом, а еще через четыре - губернатором? Что ты скажешь по поводу пятидесяти тысяч в год?
- Я... Я никогда ни о чем таком и не думал, мистер Марин. По-моему, это невозможно.
Он рассмеялся холодным, жестким смехом.
- Я имею дело только с возможным, Даллас. И тебе думать незачем. Думаю я.
- Что ж... - Я все еще висел в воздухе, но... - Большое спасибо, сэр. Я очень вам благодарен, но мне по душе мое нынешнее занятие, и, если вы не возражаете, я буду продолжать его, сэр.
Он улыбнулся во весь рот.
- Что, ты думаешь, я собираюсь заставить тебя делать? Вспомни Дейвиса. Вот чем мы торгуем. - Он помолчал и посмотрел на меня. - Завтра ты начнешь работать помощником шерифа. И продолжай свои выступления в обеих программах.
Я хотел сказать: "Нет, не начну, мне нравится моя жизнь, и я не пойду за тобой, потому что чертовски тебя боюсь. Заставить меня ты не имеешь права". Но мне хотелось и того, что он пообещал: шериф, пятьдесят тысяч долларов, губернатор. Я хотел этого. Никогда прежде я ни о чем подобном и не помышлял, и у меня вдруг появилось ощущение, будто вот-вот появится Санта Клаус. И я почувствовал, что сдаюсь. Я буду делать то, что он хочет. Поэтому, когда я открыл рот, оттуда донеслось:
- Да, сэр. Я так и сделаю.
Таким манером он овладел мною, и после этого все изменилось.
А теперь рядом была Ада, и ей тоже было известно, что я полное ничтожество.
* * *
На следующий день, как и велел Сильвестр, я уволил Морера.
Итак, одна фаза наших с Адой отношений была завершена, а другая только начиналась. Мы по-прежнему сохраняли дружеские отношения, по-прежнему были мужем и женой, и ничто с первого взгляда, казалось, не изменилось. В действительности же многое было по-иному, и мы оба это понимали. Я начал немного погуливать, совсем немного, чуть-чуть, но Ада узнала, и было это ей, по-моему, совершенно безразлично.
До выборов оставалось меньше года, и Сильвестр развил бешеную деятельность. От меня же требовалось только следовать его указаниям.
Штаб наш он разместил на пятом этаже того новоорлеанского отеля, где находилась и студия Ады. На северном берегу Канал-стрит, во Французском квартале. Таким образом, нужные нам люди могли посещать нас совершенно незаметно. Мы с Сильвестром добирались туда из Сент-Питерса за час, а Аде требовалось лишь спуститься на лифте. У нее теперь в двенадцать тридцать была самостоятельная передача. Она спускалась к нам для приема особо важных посетителей, на которых встреча с живой телезвездой, хоть и местного масштаба, производила огромное впечатление.
К Сильвестру приходило очень много народу. Одни - его собственные люди и деятели из нашего округа - в надежде получить очередной чек. Другие только собирались вступить в сделку или хотели убедиться, что сделка, которую они заключили, все еще в силе.
Месяца через два к нам прибилось несколько действительно крупных дельцов.
Побывали у нас лидеры "Старых кадровиков" Джонни Даро, Уайти Лэмберт и Джек Уотсон. Пожали мне руку, посмеялись, а затем прошли к Сильвестру и начали беседу.
Явились двое парней из профсоюзов. Сильвестр сказал:
- Томми - сам активный член профсоюза, он состоит в организации, объединяющей актеров. - Затем он провел их к себе, а я остался ждать.
Пришли три нефтяных босса. Эти даже не стали притворяться, будто я их интересую, вид у них был кислый. От Сильвестра они вышли тоже не веселыми, но и не кислыми. Один сказал:
- Что ж, сенатор, рад, что мы тем не менее пришли к какому-то взаимопониманию. Вам известно наше отношение к делу, но...
Когда они ушли, я сказал Сильвестру:
- А я-то думал, что вы намерены выкачать их до конца.
- По-разному можно выкачивать, Томми. Чем ты предпочитаешь получить удар: хлопушкой для мух или дубинкой?
А потом явились шерифы: Дольф Казадесус из юго-западной Луизианы, Билл Бернс из центра и Фредди Роджерс с севера. Фредди, коротышка с постоянной ухмылкой на лице, в свое время прикончил девятерых, осмелившихся в него стрелять. Его называли самым жестоким в Луизиане человеком.
Я страшно обозлился, когда и на этот раз Сильвестр не пригласил меня на переговоры. Ведь я тоже шериф. Когда они вышли, Казадесус сказал: "По крайней мере три четвертых", и все дружно закивали в знак согласия.
А однажды явился Джек Мур. Поскольку старый Джимми Моррисон на этот раз не баллотировался, Джек был единственным кандидатом, кроме меня, которого поддерживали реформисты. Джек десять лет был конгрессменом, и, по-видимому, ему суждено было остаться им навсегда. Он уже трижды баллотировался в губернаторы, его поддерживала весьма солидная организация - он умел и не будучи в Капитолии штата оказать немалые услуги нужным людям в Вашингтоне.
Он и не рассчитывал стать губернатором. Он обычно терпел поражение еще на первичных выборах. И потом весь его бизнес состоял лишь в поддержке одного из двух оставшихся кандидатов и получении хорошего куша. Дойди он до второго тура, он был бы напуган до смерти.
- Всего лишь визит вежливости, джентльмены, - сказал Джек, осклабившись. Он был в роговых очках, с венчиком рыжих волос вокруг плешивой макушки. - Хотел пожелать удачи моему достойному противнику. Никогда не смешивай политику и дружбу - вот мой девиз. Друзья до выборов, друзья после.
- Очень любезно с вашей стороны, Джек, - сказал Сильвестр. - Очень, очень любезно.
Джек продолжал болтать, мы отвечали тем же, наконец он встал. У дверей он повернулся.
- Помните, джентльмены, вы всегда можете рассчитывать на Джека Мура.
Это означало, что мы всегда можем купить его для помощи во втором туре.
Пока Сильвестр занимался подготовкой по основным направлениям, я старался организовать для себя как можно больше выступлений. Раз десять я участвовал в Адиной передаче. Поскольку я еще не был официально объявлен кандидатом и предвыборная кампания по-настоящему не начиналась, использовать телевидение на полную катушку было еще рано.
Теперь она называла себя не Ада Мэлоун, а Ада Даллас. Как-то раз я сказал в шутку:
- Черт побери, когда начнутся выборы, избиратели не будут знать, кто из Далласов баллотируется.
- А какое это имеет значение? - засмеялась она.
Политика шла своим чередом, а отношения между нами - своим. Я знал, что она понимает мою ничтожность, а зная, что она понимает, и сам считал себя ничтожеством. Я смотрел на себя, а видел лишь шляпу да гитару и слышал лишь голос, который умел немного петь, а больше говорить: "Да, Сильвестр. Понятно, Сильвестр". Но мне было, как я уже сказал, теперь легче, потому что я не лез из кожи вон. Черт знает как трудно двадцать четыре часа в сутки притворяться, будто ты что-то собой представляешь.
Одно только было смешно. Теперь, когда главное в наших отношениях было позади, когда мне незачем было притворяться, я хотел ее больше прежнего. По-другому, сам не могу определить как, но по-другому. Может, я испытывал нечто вроде вот чего: ладно, раз мне ничего другого делать не надо, я уж наверняка могу делать это, раз у меня больше ничего нет, я уж наверняка могу иметь это, и я хочу это.
Казалось, и она испытывала то же самое. Она давала мне то, что я хотел. Как будто говорила: "Ладно, получай. Не так уж много ты требуешь, получай, мне все равно".
Однажды вечером я застал ее дома. Целый день она была занята: сначала на телестудии, потом беседой с членами двух женских клубов, потом на коктейле в честь показа новых мод и бог знает где еще.
- Нелегкий выдался денек, а? - спросил я. - Для тебя, конечно.
- Пожалуй, да, - ответила она.
- Но все, надеюсь, прошло превосходно? - Не знаю, кого я пытался обмануть. Себя, наверное. И тем не менее продолжал: - Ты превосходно выглядишь после такого дня.
- Спасибо, дорогой, ты очень любезен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60