- Через несколько дней вы сможете разговаривать, - сообщил мне врач. - Думаю, всему причиной шок. Но вы не беспокойтесь.
"Не беспокойтесь"! До чего же мило! Не беспокойтесь - и все тут...
В восемь он сделал мне инъекцию снотворного, и я мгновенно заснул. Спал я, наверно, часов семь-восемь - во всяком случае, на улице было уже совсем темно, как бывает лишь в самое темное время суток.
Я уже проснулся, когда открылась дверь и на пороге появилась медсестра. В мягко освещенном дверном проеме она казалась большим белым ящиком. Видимо, она заглянула в палату, желая проверить, все ли в порядке. Сестра нагнулась надо мной, я услыхал, как зашелестел ее накрахмаленный белый халат, а в слабом свете, проникавшем из коридора, увидел ее седые волосы и грубые черты лица.
- Вам надо бы спать, господин губернатор, - сказала она, заметив, что я лежу с открытыми глазами.
"Никакой я не губернатор! Вы что, не слышали?" - хотелось крикнуть мне, но, разумеется, ничего из этого не получилось.
- Нужно отдыхать, - приказала сестра. - Постарайтесь заснуть.
Шурша халатом, она промаршировала по палате и скрылась за дверью, а я снова остался один.
Я лежал на больничной койке со сломанной шеей и сквозь окно мог видеть ночное бледнеющее небо, еще усыпанное звездами, похожими на булавочные головки. Вот так же выглядело оно, это небо, год назад, когда я был губернатором - целым и здоровым, или пять лет назад, когда я служил шерифом, и за десять лет до этого, в бытность мою простым певцом-самоучкой из захолустья. Такое же небо расстилалось надо мной и в те дни, тридцать лет назад, когда я просыпался в щитовом домике от крика петухов, выскакивал на улицу и видел такое же бледнеющее небо и такие же гаснущие звезды. Все было таким же. Только я стал другим.
И вдруг как раз в это мгновение я услышал пение петуха и на секунду подумал, что все происходит тридцать лет назад. Мне показалось, что я иду по длинному коридору и нахожу дверь, за которой живет мое прошлое - любой его день, любая минута по моему выбору.
Но я тут же вернулся в настоящее. Все происходило наяву, в пять часов утра, я беспомощно валялся на больничной койке со сломанной шеей, а моя продажная жена-убийца, едва не отправив меня на тот свет, уже успела забраться в мое кресло.
Время тянулось медленно, будто две недели прошли, а не ночь, но вот дневная медсестра принесла мне вместе с завтраком утренние газеты. Красавицей ее никто бы не назвал, но после ночного солдафона она казалась даже хорошенькой: лет около тридцати, пухленькая, с гладкой кожей, темноволосая.
Здороваясь со мной, сестра чуточку покраснела, и где-то в глубине сознания у меня мелькнула мыслишка, что со временем я, может, приударю за ней, хотя до этого еще очень далеко и в данную минуту мне совсем не до нее.
Она показала мне первую полосу газеты, и я увидел огромную фотографию Ады; она стояла у подножия высокой белой лестницы и смотрела вверх, на двустворчатые, обитые медью двери, а может быть, и значительно выше - на вершину Капитолия. Ничего не скажешь, хорошая фотография, хотя и самая настоящая липа. По этой лестнице поднимались только любопытные туристы, и никто больше. Однако снимок был прекрасный. Ада выглядела грустной и одинокой, но мужественной.
Да, она добилась своего. Именно к этому она все время стремилась. С самого начала. А я, как самый настоящий болван, не только ничего не сделал, чтобы помешать ей, но даже ни о чем не догадывался, пока не стало поздно. Она ловко использовала меня. Она и Сильвестр. Она использовала меня так же, как когда-то использовал меня он, а сейчас использует ее, о чем, возможно, она еще не догадывается. Сильвестр! Даже про себя я не мог обозвать его сукиным сыном - это было бы слишком мягко сказано. Да и вообще, что бы я ни придумал для него, этого все равно было бы недостаточно. Он, как всегда, все рассчитал заранее. Что ж, должен же наступить день, когда произойдет нечто, не предусмотренное им. Мне бы очень хотелось присутствовать при этом.
Я снова бросил взгляд на снимок и на одинокую Аду, смотревшую вперед, уж не знаю на что.
Именно этого она всегда хотела - быть впереди. Но ведь на самом-то деле все обстояло наоборот. На снимке следовало бы запечатлеть Сильвестра, показать, как он, стоя позади Ады, манипулирует привязанными к ней нитями. Точно так же, как он делал со мной. А может, на снимке следовало показать полковника Роберта Янси, мерзавца из мерзавцев - жаль тратить на него более крепкое словечко. Показать так, чтобы каждому стала видна его пакостная шпионская душонка.
Ты веришь в то, во что тебе хочется верить, и не обращаешь никакого внимания на то, во что не хочется верить, хотя от этого несет падалью, как от дохлого мула, месяц пролежавшего в канаве. Зажимаешь себе нос прищепкой для белья и важно шествуешь мимо, и в один прекрасный день тебя разносит на куски. Интересно, кто же из них все это подстроил? Сильвестр? Янси? Сама Ада? Все вместе, наверно. Черт бы их побрал!
- Ну не замечательно ли, господин губернатор? - продолжала медсестра таким тоном, будто она сама стала губернатором Луизианы и с ней спал полковник Янси. - Вы должны гордиться, - слащаво улыбнулась она.
"Да, крошка, ты и не представляешь, как замечательно!" - хотелось ответить мне, но у меня снова ничего не вышло.
Она опять улыбнулась и потрепала меня по плечу.
СТИВ ДЖЕКСОН
Утром, ровно в девять часов пятнадцать минут, Ада принесла присягу перед вступлением в должность. Церемония происходила в устланном красным ковром губернаторском кабинете; на письменном столе темного дерева лежала аккуратно сложенная пачка белоснежных бумаг; позади губернатора скромно и почтительно стояла темноволосая секретарша. Ада фотографировалась под аккомпанемент вспышек блицламп. По просьбе фоторепортеров она вторично положила руку на Библию.
- Спасибо, губернатор, - поблагодарил ее корреспондент Ассошиэйтед Пресс по окончании церемонии.
- Благодарю вас, господа, - ответила Ада. - Ну, а теперь я должна заняться работой. Могу вас заверить, что моя администрация окажется на высоте.
- До свидания, губернатор!.. Желаем успеха, губернатор!.. - Журналисты наперебой прощались с Адой и разбегались к своим пишущим машинкам и телефонам.
Мы остались вдвоем.
- Ну, вот ты и губернатор, - заметил я.
- Да, губернатор, - подтвердила Ада, и в ее голосе прозвучали одновременно и ирония и гордость.
- И как ты себя чувствуешь?
- Да никак. - Ада пожала плечами и нахмурилась. Ее лицо было чуть напряжено, и я спросил себя: от чего бы? От чувства новой ответственности или от чего другого? Авария с машиной Томми произошла в полном соответствии с тем, что она называла "генеральным планом" Сильвестра. Я не сомневался, что она не могла бы сделать это сама или через других. Почти не сомневался.
- Как Томми? - попробовал позондировать я.
На ее лице отразилась озабоченность, и ничего больше.
- Плохо. У него серьезно поврежден позвоночник. Удивительно, как он остался жив.
Действительно ли прозвучала в ее словах нотка горечи или это только мне показалось?
- Но все же он поправится?
- Со временем, - кивнула она.
- У тебя уже есть какие-то планы управления штатом?
- Он мне еще ничего не сказал. - Ада не уточнила, кто этот "он", но горечь в ее словах на этот раз прозвучала вполне отчетливо.
- Какие новости о том, другом, деле?
Ада быстро качнула головой и прикоснулась пальцем к губам:
- Я уже тебе говорила. По-моему, пока вопрос исчерпан.
- Надеюсь, так будет и дальше, - заметил я и переменил тему. - Ты стала такой важной персоной, что мне, наверно, теперь нельзя даже пригласить тебя на обед?
Ее лицо просветлело.
- Чертовски важной. Правда, из-за Томми и всего прочего мне, пожалуй, не следует появляться с тобой в общественных местах. Знаешь что? Я накормлю тебя обедом у себя дома. В час дня.
Она, конечно, имела в виду губернаторский особняк.
- Заранее охвачен благоговейным трепетом.
На обеде у нее я все же побывал. Ничего особенного она мне не сказала, ее явно что-то угнетало, но моему приходу она обрадовалась. Разумеется, и я был рад, хотя ее возвышение существенно изменило соотношение сил между нами.
Как всегда в таких случаях, новому губернатору полагается обычный мораторий. В передовых статьях газеты выражали сочувствие по поводу несчастья, постигшего Томми и тем самым ее лично, подчеркивали, какие трудности, особенно для женщины, связаны с пребыванием на посту губернатора, намекали, что ей обязательно потребуется помощь. В течение нескольких недель газеты воздерживались от нападок на Аду. Пожалуй, пока не стало ясно, что на очередных выборах губернатора она выдвинет свою кандидатуру.
Это открытие, или разоблачение, или просто запоздалое осознание давным-давно ясного факта произошло в апреле, когда Ада созвала специальную сессию законодательного собрания штата. Над Капитолием, словно туча, нависло смутное беспокойство. Тревожная неизвестность наполняла места, где собирались члены собрания, - вестибюли и номера отелей, комнаты комиссий и рабочие кабинеты двадцатичетырехэтажного улья Капитолия.
Газеты проявляли сдержанную заинтересованность и осторожности ради держались выжидательно. Никто ничего не знал.
- Что она задумала? - за день до открытия сессии спросил у меня знакомый журналист из Ассошиэйтед Пресс, отпивая кока-колу прямо из бутылки. Мы сидели в комнате для прессы в здании Капитолия; тут же в углу стучал телетайп. - В свое время вы были ее... одним словом, поддерживали с ней довольно тесные отношения. Разве она не посвящает вас в свои дела?
- Никогда! - ответил я и отпил из своей бутылки кока-колы.
* * *
Задолго до выступления Ады зал палаты представителей был заполнен до отказа; казалось, люди вот-вот начнут выжимать друг друга в распахнутые двойные двери. В креслах располагались члены обеих палат; зрители толпились на галереях для публики и на островках за барьерами, отгораживающими партер.
Наконец из боковой двери в зал вошла Ада. Вначале поднялись законодатели в первом ряду, за ними все остальные. Ада была в простом белом платье - своей официальной форме - и почти без косметики. Она поднялась на возвышение и повернулась к собравшимся.
"Я знаю, все вы добры, ну а мне не занимать мужества", - казалось, говорила ее улыбка, когда законодатели встретили ее аплодисментами.
Подождав, пока в зале воцарится тишина, Ада начала читать в микрофон свою речь, время от времени скользя взглядом по обращенным к ней лицам.
Не прошло и десяти минут, как она закончила, снова улыбнулась и склонила голову. Законодатели аплодировали ровно столько, сколько требовала традиция. Ада под аплодисменты спустилась с возвышения, прошла по проходу и скрылась за двойными дверями.
Только теперь, почти в полном молчании опускаясь на свои места, законодатели начали осознавать, что госпожа губернатор подложила им бомбу замедленного действия.
Ада предложила: ввести всеобщее социальное страхование; продлить выплату пособий по безработице с пяти месяцев до года; создать кредитное бюро, предоставляющее индивидуальные займы на строительство домов в размере до девяноста процентов их стоимости; увеличить размер пенсий по старости ровно наполовину.
И каждый законопроект о перечисленных льготах содержал пункт о повышении того или иного налога для их финансирования.
Так, в законопроекте об увеличении пенсий по старости до ста долларов в месяц предлагалось повысить стоимость пачки сигарет на два цента с тем, чтобы полученный доход направлять на выплату повышенных пенсий. Законопроект о продлении срока выдачи пособий по безработице содержал положение о повышении на три цента цены каждого галлона бензина. Надбавка трех центов на каждую бутылку пива должна была окупить создание нового кредитного бюро, а увеличение цены на бутылку вина на шесть центов позволяло ввести всеобщее социальное страхование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60