..
Каждую свою телевизионную программу я заканчивал коротеньким обращением "специально для Веселого грабителя", где сообщал какой-нибудь новый факт об азартных играх или организованном пороке в нашем штате. Под звуки "Танцующей Матильды" я поднимал бутафорский портфель и некоторое время держал его перед телезрителями. Меня нельзя было привлечь за клевету, ибо ни разу фамилия Янси не прозвучала с экрана, но все понимали, кого и что я имею в виду. Жители штата хорошо знали его портфель, как и черные записные книжечки Хьюи лет двадцать пять назад.
Телепередачи выставляли Янси в смешном свете и явно пользовались успехом. До меня стали доходить сведения, что наш бравый генерал основательно задет и начинает нервничать.
Я радовался и горел желанием наносить ему удар за ударом.
Но я понимал, что этого недостаточно, что исход борьбы могло бы решить лишь то, чем я владел и что никогда не осмелюсь использовать.
РОБЕРТ ЯНСИ
Джексон словно воткнул в меня нож и сейчас медленно его поворачивал, я же ничего, ровным счетом ничего не мог поделать. Больше всего на свете мне претило играть роль жертвы, а не нападающего. Вот и на войне, под огнем, я всегда думал, что если придется умереть, то лучше уж в яростной схватке, разя и сокрушая. Оказаться в положении мишени, быть связанным по рукам и ногам - для меня сущий ад, да и только.
- Подумай, какой сукин сын этот Джексон! - сказал я Аде. - Надоел он мне. Равно как и осточертело выглядеть дураком. "Веселый грабитель", а? Даже мои подчиненные, завидев меня, начинают улыбаться в рукав. Это же расшатывает дисциплину! Я уже не могу обходить своих клиентов с портфелем. С тех пор, как он начал эти передачи с "Танцующей Матильдой", мне пришлось заменить портфель чемоданом. "Веселый грабитель"... - передразнил я Джексона. - Сволочь!
Ада расхохоталась.
- В чем дело? Ты что, на его стороне?
- Не говори глупостей. Он ничего не может тебе сделать. Вспомни пословицу: "Собака лает - ветер носит".
- Начхал я на пословицы! Он причиняет мне кучу неприятностей.
- Терпи. Он и меня не обходит стороной, как тебе известно.
- Черта с два! Обходит, да еще как! Он травит только меня, а ты запрещаешь даже припугнуть его.
Ада улыбнулась и не без затаенной гордости ответила:
- А тебе и не удастся его напугать.
- Ты думаешь? Может, поспорим?
- Не имею желания. Надеюсь, не такой уж ты болван, чтобы пытаться пугать его. Тронь его пальцем - и завтра об этом узнает весь штат. Поднимется крик, что это наших рук дело.
- Как сказать. Люди привыкли уважать силу... - Я смачно ударил кулаком по своей же ладони.
- До чего же идиот! А теперь послушай меня. Не смей даже думать об этом. Оставь его в покое. Слышишь?
- Хорошо, хорошо. Не буду его трогать.
"Сам-то не буду, - про себя добавил я. - Но не гарантирую, что не найдется кто-нибудь другой".
Я вызвал к себе Рикко Медину и потолковал с ним.
- Человек надежный и умеющий молчать, понятно? - сказал я в заключение.
- Понятно, - кивнул Медина.
СТИВ ДЖЕКСОН
Я свернул с Ройял-стрит на свою улицу - узкий коридор между рядами приземистых мрачных домов. На следующем квартале улица оканчивалась тупиком и освещалась только падающим из окон светом: оба уличных фонаря не горели. Едва я свернул за угол, как по бокам у меня выросли двое неизвестных и чей-то хриплый голос прошептал:
- Тебе велено кое-что передать. Тебе велено передать, что ты слишком много болтаешь.
Вспыхнуло что-то красное, и я погрузился во мрак.
Пришел я в себя уже в больничной палате. За правым ухом, не переставая, тупо ныло, местами горело лицо, все тело пронизывала боль. С минуту я лежал, собираясь с мыслями и вспоминая. Я пришел к выводу, что надо мной основательно потрудились.
Около койки появилась сиделка в белом, спросила о моем самочувствии и сказала, что, как только я найду возможным, меня навестят журналисты. Я ответил, что нахожу это возможным уже сейчас, и сиделка, получив разрешение врача, впустила ко мне журналистов, которым я и рассказал, как и что произошло.
Потом я уснул. Когда проснулся, сиделка принесла специальный дневной выпуск вечерней газеты.
Набранный крупным шрифтом, ее заголовок сообщал: "Зверское избиение телевизионного комментатора".
В заметке говорилось: "Комментатор телевидения Стив Джексон, ведущий кампанию против применения насилия в политической жизни штата, вчера вечером сам стал жертвой насилия".
Несколько дней назад почти такая же мысль пришла мне в голову.
Потом я, по-видимому, опять уснул, а когда очнулся, в комнате было темно, белели только простыни на постели. Снизу доносился приглушенный гул уличного движения, приглушенный, потому что я проснулся где-то между полночью и рассветом. Черное небо за окном было усеяно, как и до моего прибытия в больницу, и до моего появления на свет божий, белыми точками звезд, удаленных от нас на миллионы световых лет. Нет, они были не такими, как прежде. Они менялись ежедневно, ежечасно, ежесекундно, и эти изменения аккуратно фиксировались в астрономических таблицах. При наличии таких таблиц, если умеешь ими пользоваться, можно, ориентируясь по звездам, управлять судном или самолетом.
Не знаю почему, но я вдруг вспомнил, что бедняга Томми Даллас побывал в больнице тоже с помощью Ады. Хотя я-то, пожалуй, оказался здесь не в результате прямого ее участия, а скорее по инициативе Янси. Возможно, Ада об этом ничего и не знала. Однако разве она и Янси не были чем-то единым? Значит, и она виновата.
Кстати, мы с ней тоже кое в чем были едины.
Небо светлело, но так медленно, что мне казалось, будто я смотрю замедленный фильм, на одной десятой скорости. Я мог бы ускорить движение, чувствовал я, или, наоборот, остановить пленку, мог бы перекрутить ее, куда хочу, вперед или назад.
Но я не стал ускорять или замедлять свой фильм. Я предоставил ему возможность идти, как он хотел, и небо совсем побледнело, а звезды исчезли прежде, чем меня сморил сон.
На третий день, когда уже после двенадцати я лежал, погруженный в залитое солнцем бездумье, на пороге палаты появилась сиделка и сообщила, что ко мне пришла миссис Киснерос.
- Пригласите ее, - сказал я и почувствовал, что сердце у меня встрепенулось, как у рыбака при виде рыбы на крючке.
Сиделка в белой шапочке на голове вышла, и сразу же в узком дверном проеме выросла фигура женщины в темном вязаном платье, с черными волосами, ниспадавшими на плечи, в темных очках и на высоких каблуках. Конечно, это была Ада Даллас.
Она прикрыла дверь, не отрывая от нее руки, и остановилась, не сводя с меня взгляда. Ее темные очки мешали мне видеть, что выражал этот взгляд.
- Привет, Стив! - прошептала наконец она.
- Здравствуй!
Она все еще не двигалась, словно примерзнув к месту.
- Должна ли я объяснять тебе? - по-прежнему шепотом спросила она, и я увидел, как на белой шее у нее начала пульсировать синяя жилка.
- Нет. Не должна.
- Я убью его! Я...
- Ты не сделаешь этого.
- Я проучу его!
- И этого ты не сделаешь. Ни убить, ни проучить, ни просто остановить его ты не в состоянии. И в следующий раз он подыщет другого исполнителя.
- Следующего раза вообще не будет. - Лицо Ады под черным париком казалось мертвенно-бледным.
- Не будет? Ты же знаешь, что будет.
- Клянусь, я собственными руками задушу того, кто тронет тебя хоть пальцем.
- Что ты, собственно, волнуешься? В конце концов, кто я такой? Это может произойти с каждым.
- Как тебе сказать? - Ада устало вздохнула, и я увидел, как поднялась и опустилась прикрытая черным платьем грудь. - В сущности, то, что творится у нас, происходит повсюду. Есть те, кто управляет, и те, кем управляют. За исключением...
- За исключением Янси, танков, маленького бакалейщика?
- Хватит терзать меня, Стив... Так вот, везде одно и то же, разница только в масштабах.
- Да, но масштабы тоже имеют значение.
- Я постараюсь...
- Теперь ты ничего не сделаешь, как ни старайся, - резко оборвал я.
Она молчала. Ее судорожное дыхание наполнило комнату.
- И все же попытаюсь. Но я пришла сюда не затем, чтобы ссориться. Я пришла узнать, как ты... чем я могу тебе помочь.
Ада подошла к койке, села, сняла очки и положила мне на лоб мягкую прохладную руку. Я закрыл глаза и погрузился в блаженное оцепенение, наслаждаясь теплом ее присутствия, ароматом ее духов, ее ласковым прикосновением.
Мы не шевелились и не произносили ни слова.
* * *
На следующей неделе после того, как я вышел из больницы, руководство телевизионной станции вручило мне револьвер и разрешение на него. По правде говоря, я не собирался пускать оружие в ход, но сама эта история послужила хорошей рекламой. Как только она получила огласку, число зрителей, которые регулярно смотрели мою программу, резко увеличилось.
Выступая по телевидению впервые после болезни, я ощущал непривычную тяжесть в заднем кармане брюк и какую-то неловкость и сумел побороть ее лишь перед самым концом передачи.
- Сам по себе тот факт, что головорезы избили комментатора телевидения, еще не важен, - говорил я в заключение. - Важно другое, а именно: оказывается, у нас могут изуродовать всякого, кто осмелится критиковать администрацию штата.
Дело идет к установлению диктатуры. Мы значительно ближе к ней, чем Германия в 1933 году. Итоги выборов у нас фальсифицируются в угоду покупателям-заказчикам; избирателей терроризируют и вынуждают голосовать по подсказке; отдельные личности, пользующиеся благосклонностью администрации штата, буквально распухают от прибылей. Движение, которое началось как крестовый поход против коррупции, само превратилось в циничную и продажную силу.
После окончания программы, просматривая вечерние ленты с телетайпов, я наткнулся на такое сообщение:
«МОБИЛ (АП). Скелет, найденный здесь около года назад, принадлежал, как установлено в предварительном порядке, некоей Бланш Джеймисон, темной личности из местных».
Я перечитал ленту несколько раз, и мне показалось, что я наконец-то нашел способ избавить Аду от Янси. Если она еще хотела избавиться от него, в чем я сильно сомневался. Во всяком случае, попробовать не мешало.
Для телезрителей нашего штата сообщение в газете особого интереса не представляло, но все же я включил его в бюллетень телевизионных новостей, передававшихся в десять часов вечера. Надеясь, что генерал Роберт Янси сидит в этот момент у телевизора, я прочитал заметку и многозначительно взглянул на телекамеру.
РОБЕРТ ЯНСИ
Она не ворвалась в мой кабинет подобно циклону, а, наоборот, вошла медленно, как волна прилива. Осторожно прикрыла дверь и уставилась на меня. Я сидел за письменным столом.
- Если ты сделаешь это еще раз, если ты когда-нибудь попытаешься снова дотронуться до него, я убью тебя, - тихо проговорила она.
- Милочка! - Я отложил карандаш. - Неужели ты думаешь...
- Я ничего не думаю. Но если ты посмеешь снова прикоснуться к нему, считай себя покойником.
Тут уж я не мог не возмутиться.
- Этот негодяй сам готов вогнать нас в гроб, а ты ведешь себя так, словно по уши влюблена в него.
- Да, - ответила она, не сводя с меня взгляда. - И советую запомнить мои слова.
Она вышла из кабинета так быстро, что я не успел ответить и лишь растерянно посмотрел на захлопнувшуюся дверь.
Если Ада надеялась, что я буду сидеть сложа руки и молча наблюдать, как он издевается надо мной, она здорово ошибалась.
Затем наступил день, когда я получил следующую "посылку". Как мне казалось, я ожидал ее уже несколько лет, забыл, сколько, целую вечность. Ждал и уже начал надеяться, что она вообще не придет... Нет, неправда, вся моя жизнь стала одним ожиданием, ибо я знал, что "посылка" придет.
И она пришла.
Я чувствовал себя... Впрочем, не знаю, как я себя чувствовал. Пожалуй, почти так же, как в то утро, когда под артиллерийским обстрелом готовился выскочить из окопа и броситься в атаку. Но огонь вдруг прекратился, война кончилась, и уже не надо было бросаться в атаку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60