Наши шансы, таким образом, уравнялись. И неизвестно еще, кто кого должен отныне бояться по-настоящему!
Что- то в моем лице не понравилось ему, вероятно, улыбка. Очень уж она была откровенной! И он сказал, угрожающе понизив голос:
— Имей в виду, Чума! Начнешь трепаться - будет плохо. Наживешь беду.
— И ты тоже, - ответил я мгновенно и добавил с острым, мстительным удовольствием: - Имей в виду, Гундосый! Блатные ничего пока не знают. Но могут ведь и узнать! А тогда - сам понимаешь…
— Н-ну, что ж, - он насупился, сильно потянул воздух сквозь сцепленные зубы. - В конце концов, погорим оба… Какой с этого прок? Что ты здесь выгадаешь?
— Да в общем-то ничего, - признался я.
— Тогда порешим по-доброму?
— Ладно, - сказал я, - порешим…
— Ну вот и порядок!
Гундосый выплюнул изжеванный окурок, утер рот ладонью, затем сказал, пришептывая и мигая:
— Теперь и в самом деле пора выпить! Только не здесь. Жара, пылища… Вот что, - он хлопнул меня по плечу, - пошли на «малину»! Кстати, познакомлю тебя кое с кем… На всякий случай, давай договоримся заранее: ты из воровской семьи, вырос в притоне. Мать - шлюха, отец - босяк, из старорежимных, из тех, кого раньше называли «серыми». Согласен?
— Господи, - сказал я, - ты прямо как в воду смотрел; почти все совпадает! Отец когда-то и в самом деле босяковал здесь, был самым настоящим «серым».
— Тем лучше, - подмигнул Гундосый. - Сын босяка - это красиво! Это звучит!
Воровская малина помещалась на одной из глухих окраинных улиц - в подвале углового двухэтажного здания.
В полутемном этом подвале было прохладно и душно. Синими полосами стлался над головами густой табачный дым. Прерывисто тенькала гитара, и женский голос пел с хрипотцой:
Ты не стой на льду - лед провалится,
Не люби вора - вор завалится.
Вор завалится, будет чалиться.
Передачу носить не понравится.
Хихикая и потирая ладони, Гундосый сказал:
— Гужуются урки!
И потащил меня к столу. Там сидело двое: грузный немолодой уже мужчина с усами в пестрой ковбойке и другой - долговязый, сутулый, с длинным лицом, с уныло поджатыми губами.
— Привет, Казак, - сказал Гундосый. - Когда приехал?
— Утром, - отозвался человек в ковбойке, - с тбилисским, десятичасовым.
— Сделали дело?
— Да не совсем, - поморщился он и тут же спросил, коротко кивнув в мою сторону: - Кто?
— Залетный, - поспешил объяснить Гундосый. - Я его знаю - всю его породу… Честная семья, истинно воровская!
Склонившись к Казаку, он что-то сказал негромко. Слов я не уловил; гитарист в этот момент взял новый аккорд, тронул басы. Под низкими сводами подвала поплыла протяжная мелодия «цыганочки». И тот же сипловатый голос завел, затянул:
Миленький, не надо, родненький, не надо.
Ой, как неудобно - в первый раз!
Прямо на диване, с грязными ногами,
Маменька узнает - трепки даст.
Плавное течение мелодии внезапно пресеклось, сменилось упругими плясовыми ритмами. Рокот гитары стал суше и звончей. И мгновенно в песню включился новый голос - мужской:
Я не буду, я не стану,
Я не вырос, не достану…
Гитара смолкла на миг. Еле слышно дрогнула одинокая струна. И в звенящей этой тишине призывно и отчетливо отозвалась женщина:
Врешь, ты будешь!
Врешь, ты станешь!
Я нагнусь, а ты достанешь.
— Делай, Марго, - закричали из угла, - давай, Королева! Огня больше, огня… Топни ножкой!
Стремительно зазвучали струны, грянула и рассыпалась дробь каблуков. Там в углу началась беспорядочная пляска… Малина гуляла! Она полна была адского веселья, угара и грохота.
Разворошив седоватые свои усы, Казак вложил в рот два пальца, пригнулся, багровея. И тотчас комната огласилась режущим, разбойничьим свистом.
Сутуловатый и тощий его собеседник (он был весьма метко прозван Соломой) сказал с укоризной:
— Что с тобой, друг мой? - и отодвинулся, потирая ухо. - Ты не на Большой Грузинской дороге. Ты - в обществе. Уймись!
Казак вытер пальцы о рубашку, сказал, покряхтывая:
— Вот ведь что делает, чертова баба! Разве удержишься?
— Да-а, - проговорил кто-то за моим плечом, - хорошо поет Королева. Только вот хрипит - Это зря…
— Ну, не скажи, - возразил Солома. - В этом тоже свой смак имеется. Вся заграница так хрипит. Весь Запад.
— Какая еще заграница? - прищурился Казак. - Откуда ты ее выдумал? Ох, любишь ты, Солома, треп разводить!
— Постой, постой, - сказал Солома. - Поч-чему - треп? Я говорю, как человек искусства, - он поднял палец. - Как старый онанист и ценитель Есенина!
Пока шел этот разговор, Гундосый исчез куда-то и вскоре явился, нагруженный свертками и бутылками, водрузил все на стол и потянул меня за рукав:
— Садись, Чума! Выпьем за все хорошее…
Когда мы приняли по первой порции, Солома поворотился ко мне и медленно спросил, крутя в пальцах стакан:
— Чем промышляешь, малыш?
— Да по-разному, - замялся я.
— С кем партнируешь?
— С Хуторянином и с Кинто.
— Ага, - сказал он одобрительно, - эти годятся. В люди выходят, правила чтут… Что ж, малыш, желаю удачи!
Потом к столу подошла Марго - черноволосая, с мощной, туго обтянутой грудью, уселась подле меня, закинула ногу на ногу, сцепила пальцы на поднятом, заголенном колене.
— Что-то я, мальчики, усталая нынче, - сказала она, потягиваясь всем своим крупным телом. - Хотя, конечно… Вторые сутки глаз не смыкаю…
— Много работаешь, - ухмыльнулся Гундосый.
— Да уж, известное дело, - равнодушно ответила Королева, - немало. А как же иначе?
И, подрожав ресницами, обведя взглядом стол, она легонько толкнула меня локтем:
— Налей-ка водочки, кучерявый.
От выпитого, от усталости, от всех треволнений безумного этого дня меня как-то быстро сморило. Безмерная сонливость овладела мною. Навалясь на край стола, я опустил голову и задремал незаметно.
Какое-то время еще слышался топот, звон посуды, гул голосов. Изредка - и словно бы издалека - просачивались сквозь шум невнятные фразы:
«В Тбилиси, ребята, дело тухлое».
«Я как старый онанист и ценитель Есенина…»
«Ты с чего это хрипишь, Марго? С перепоя или от сифилюги?»
Потом все спуталось, слилось, подернулось вязкою пеленою.
Последнее, что мне запомнилось, было круглое, облитое загаром колено Марго, раскачивающееся в двух сантиметрах от моего лица.

* * *
Так я вошел в блатное общество!
Приняли меня здесь вполне благосклонно (сын босяка - это красиво!) и с ходу зачислили в разряд «пацанов» - так на жаргоне именуется молодежь, еще не обретшая мастерства и не достигшая подобающего положения.
По сути дела «пацан» - то же самое, что и комсомолец. Перейти из этой категории в другую, высшую, не так-то просто. Необходимо иметь определенный стаж, незапятнанную репутацию, а также рекомендации от взрослых урок.
Процедура «возведения в закон» ничем почти не отличается от стандартных правил приема в партию… Происходит это, как водится, на общем собрании (толковище). Представший перед обществом «пацан» рассказывает вкратце свою биографию, перечисляет всевозможные дела и подвиги, причем каждое из этих дел подвергается коллективному обсуждению. И если блатные сходятся в оценке и оценка эта положительна, поднимается кто-нибудь из авторитетных урок, из членов ЦК и завершает толковище ритуальной фразой:
— Смотрите, урки, хорошо смотрите! Помните - приговор обжалованию не подлежит.
Впоследствии это произошло и со мной (на Кавказе, в городе Грозном - среди местных майданников). Однако прежде чем я стал законным уголовником, мне пришлось немало поколесить по югу страны…
Самой важной для меня проблемой в ту пору был выбор ремесла, выбор должной профессии.
23
Законы ремесла

Блатных профессий, в принципе, множество - им несть числа. Но если попробовать все же классифицировать их, нетрудно выделить из общей массы три самых основных вида краж: квартирную, карманную и железнодорожную. В классический этот перечень входит также взлом сейфов и касс.
Начал я, как вам уже известно, с карманной кражи. И потому она стоит в моем списке первой.
Да и вообще, по воровским понятиям, дело это - не из последних, отнюдь нет. Непросвещенные простачки считают карманное ремесло пустячным и незначительным; они исходят здесь из конечного результата… Результат в каждом отдельном случае действительно невелик. Тем не менее в блатной среде ценится не столько этот результат, сколько само искусство.
Карманники - по сути дела - блатная богема! Зарабатывают они не шибко много, зато их деятельность (в отличие от всякой иной) требует особой сноровки, редкостной изощренности и поистине артистического чутья.
Пошатавшись по ростовским малинам, я узнал немало талантливых ширмачей. Название это, как считают многие, происходит от слова «ширма». Дело в том, что залезать в чужой карман без прикрытия, без ширмы, невозможно, слишком рискованно. Карманник ведь орудует средь бела дня, на глазах у людей.
Таким защитным прикрытием может служить, в принципе, что угодно: фуражка, платок, газетный лист. Некоторые, правда, обходятся безо всяких этих атрибутов, работают, заслоняя одну руку другой. Но как бы то ни было, ширма необходима любому!
Нахичеванский карманник Козел пользовался, например, журналом «Коммунист», причем складывал и держал его таким образом, чтобы виден был заголовок. В строгом полувоенном защитного цвета кителе, в квадратных очках (с простыми оконными стеклами) и со свежим номером журнала в руках Козел производил на публику довольно внушительное впечатление. Всем своим обликом он напоминал секретаря райкома партии и в итоге действовал на редкость успешно.
Промышлял он, в основном, в магазинах и кинотеатрах; «рабочий час» его был, таким образом, поздний.
Зато те, кто связан был с трамваями, автобусами или метро, выезжали на дело по утрам, спозаранку, и затем - на исходе дня.
Среди вагонных ширмачей были, между прочим, три воровки - Мымра, Шушера и просто Варька. Они ездили вместе. Работа их отличалась некоторым своеобразием. Традиционную «ширму» заменяла здесь грандиозная Варькина задница.
Наметив в трамвайной толкучке подходящего фрайера (как правило, солидного, в возрасте, но не слишком старого!), Варька подступала к нему вплотную, поворачивалась тылом и начинала активно прижиматься к нему, тереться… Так она трудилась до тех пор, покуда жертва ее не ослабевала окончательно и не впадала в беспамятство.
Тем временем Мымра и Шушера - обе тощие, жилистые, шустрые, как мыши, - деловито и тщательно обшаривали карманы ошалевшего пассажира.
Скульптурное это Варькино украшение пользовалось среди местного ворья популярностью. О нем даже пелось в частушках! Впоследствии украшение это послужило ей и в другом сугубо личном плане… Но - не будем отвлекаться. Продолжим наш перечень.
К числу прославленных на Юге карманников следует также отнести и виртуозного вора Левку Жида.
Мастер этот был превосходный! С поразительной легкостью и быстротой он мог снять с кого угодно часы, отстегнуть золотые запонки, вскрыть на ходу любую дамскую сумочку. Работая, он походил на фокусника, на циркового иллюзиониста. Да, в сущности, он и был таковым! И все же срывы и неудачи - неизбежные в любом деле - случались и у него. В такие моменты Жид говорил мне с грустью:
— Опять пустой номер вышел… Что поделаешь - не везет! Все время какое-то хамье попадается. Эх, сейчас бы мне богатого спекулянта или шпиона! Самого завалящего… Обожаю шпионов! - и добавлял, лениво посасывая сигаретку: - В нашем деле что плохо? Часто гореть приходится… То по шее дадут, то сволокут в отделение. Потому я и мечтаю о шпионах - с ними легко! Милицию они не любят так же, как и мы. И вообще - люди тихие, запуганные, тележного скрипа боятся… Но, между прочим, всегда при деньгах! - тут он жмурился и вздыхал тягуче. - Идеальные клиенты. Только где их сыскать? Как встретить?
Я понимал: он шутит, кривляется. Но все же в болтовне его имелась одна дельная мысль:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60