Кто-то там тянул заунывно:
Ой- ей-ей-ей-ей-ей-ей-ей-ей.
Нет мне фарту и покоя нет!
Только дым костра над головой,
Только черный дым да белый свет…
Белый свет, белый свет,
Я бродил по нему - ну и что ж?
* * *
Хасан пришел как обычно, в закатный час, окруженный толпой прихлебателей и шестерок.
Шестерками (так по-блатному называются лакеи) были у него мальчики - четыре смазливых, хорошо раскормленных юнца. Ходили слухи, будто татарин пользуется их услугами не только днем, но и ночью. Что ж, это было похоже на правду! Они безропотно выполняли любое его приказание - старались изо всех сил! Во время игры мальчики сидели за его спиной; пересчитывали и укладывали выигранные тряпки, подносили хозяину вино и фрукты, кипятили на костре чаек. (Хасан был изрядный сноб и любил все делать с комфортом!) Иногда в гареме его возникала смутная возня: мальчики ссорились, перебранивались шепотом… Тогда Хасан поворачивался всем корпусом и медленно, грозно произносил одно только слово:
— Эй!
И тотчас юнцы замолкали, затаивались, трепеща. Взирая на все это, кто-то из урок сказал однажды:
— А ведь бабы им и в подметки не годятся, ей-богу, братцы! Если я когда-нибудь женюсь, то только на педерасте… Буду, по крайней мере, жить с человеком преданным, тихим.
Явившись на пруд, мальчики сразу же занялись делом: развели костер, очистили от мусора место под яблоней. В траве был разостлан простенький коврик. И Хасан уселся на этой подстилке.
Он уселся, скрестив ноги, опершись локтями о колени; с треском вскрыл запечатадную колоду карт и улыбнулся, собрав морщинки у раскосых запухших глаз.
Игра началась!
* * *
Вскоре я ушел на вокзал - на работу - и вернулся сюда уже поздней ночью.
Вокруг костра теснились и гудели блатные. Шаткие отсветы пламени скользили по лицам и отражались в пруду… Из толпы, пошатываясь, выбрался Кинто, стал над кромкой воды и выматерился глухо.
— Ну, как? - окликнул я его.
— Ох, не спрашивай, - ответил Кинто. И потом, вороша ладонью волосы, отводя глаза, проговорил с запинкой: - Слушай, Чума, ты мне друг?
— Ну, друг, - сказал я. - Дальше что?
— Понимаешь, какое дело вышло, - пробормотал он. - Я тут слегка запоролся; хотел отыграться, а спустил все. Все как есть! Не только свое, но и…
— И мое тоже?
— Да, брат. Прости. Так уж вышло.
— Но какое же ты имел право? - сказал я, накаляясь.
— Никакого, я сам понимаю. Но теперь все равно ничего уже не попишешь.
— Но золотишко, - спросил я с надеждой, - золотишко-то хоть не тронул?
— Эх, - сказал Кинто, покрутил головой и вздохнул натужно. - Эх, милый…
Я понял: он добрался до моего тайника (он единственный знал о нем!), и это взбесило меня окончательно.
— Что с тобой теперь делать? - процедил я. - Ну, что?
— Что хошь, - поник он, - прости…
— Ну, нет, - сказал я, - этого я не прощу! И ты не кореш мне больше, учти, скотина. - Я задохнулся, глотнул воздух. - Ладно. Потолкуем после. А сейчас я этим Хасаном сам займусь. Я им займусь!
Минуту спустя я уже был возле татарина; он сидел, держа в расставленных пальцах пиалу, прихлебывал чай и отдувался лениво.
— Хочешь проверить талию? - спросил он, скользнув по мне цепким, оценивающим взглядом.
— Хочу, - сказал я.
— Ну, приходи завтра.
— Нет, - сказал я, - сейчас.
— Но уже поздно. Игра кончена.
Я присел на корточки и взглянул в лицо его, в темные, узкие, убегающие зрачки.
— У меня к тебе особый счет. Имей это в виду, Хасан! Если ты сейчас со мной не сядешь…
Он помедлил в раздумье, отер платочком рот и шею, сказал, отставляя пиалу:
— Что ставишь?
— То, что на мне, - сказал я. - Пиджак, брюки, сапоги… Все идет, вплоть до трусов!
— Ну, что ж, - кивнул он, - три партии. Согласен?
— Согласен, - проговорил я, дыша хрипло и коротко, - на все согласен! И учти: обыграю тебя - зарежу!
— А если проиграешь? - дернул углом рта Хасан.
— Тогда душа с меня вон…
— Запомните, урки, его слова, - сказал Хасан, озираясь. - Запомните!
Потом передал мне колоду. И коротко бросил:
— Мечи!
Ох, зачем я полез в эту игру? Затея моя была безнадежной, бессмысленной. Все, что я делал и говорил в этот вечер, все было до крайности нелепым. Я понимал это, но справиться с собой уже не мог. Я весь был во власти гнева. И ослепленный, задыхающийся, не заметил даже - когда и как кончилась последняя партия.
Вдруг стало тихо. Сгрудившиеся вокруг нас люди примолкли выжидающе. И тогда раздался высокий, скрипучий голос Хасана:
— Ваша карта бита! Позвольте получить!
Угрюмо - при общем молчании - снял я пиджак. Достал из-за голенища финский нож, положил его рядом, в траву, и начал стаскивать сапоги.
Хасан сейчас же сказал, указывая глазами на нож:
— Дай-ка сюда это перышко!
— Зачем? - возразил я. - С какой стати?
— Ты что, - удивился он, - забыл уговор?
Подняв лицо, обращаясь к толпе, Хасан проговорил с ухмылкой:
— Напомните, братцы, какие были условия?
— Да чего тут толковать-то? - услужливо склонился кто-то, - условия ясные… Все - вплоть до трусов!
— Так, - кивнул татарин и посмотрел на меня пристально. - Слышал?
— Слышал.
— Ну, так плати. Все плати! Полностью! Пощады тебе нет. Понял?
Делать было нечего; пришлось уплатить; я швырнул ему нож. Разделся медленно. Хасан сгреб в охапку одежду мою и белье - передал все это мальчикам и поднялся, потягиваясь, катая в зубах изжеванную папироску.
— Ну, вот, - сказал он, - вот и все дела… А теперь, братцы, кто хочет - идем со мной в город, в кабак! Что-то мне весело нынче; душа разгула просит!
Он выплюнул окурок и зашагал во тьму. Толпа помаленьку рассеялась; кое-кто ушел вместе с Хасаном, другие отправились на вокзал.
В саду осталось несколько человек; сойдясь в кружок, они о чем-то беседовали негромко… Раздался взрыв хохота. Голос Кинто позвал из-за деревьев:
— Эй, Чума, как самочувствие? Может, что надо - скажи!
— Пошел, - яростно ответил я, - пошел от меня… Видеть никого из вас не хочу! Все вы тут, гады, прогнили. Вы же не воры - вы хасановские шестерки, челядь, порчаки!
Я долго так бранился, поносил без удержу блатных. Я чувствовал, что забалтываюсь, говорю лишнее, что ребята не простят мне этих слов. Чувствовал - и все же продолжал бушевать.
И в конце концов ребятам это надоело. Постояв, покурив в отдалении, они ушли, оставив меня одного.
— Чертов псих, - сказал на прощанье пожилой майданник по прозвищу Ботало, - не хошь по-доброму - хрен с тобой. Оставайся тут, сиди - в обезьяньем виде!
Когда в дебрях сада затихли его шаги, я как-то сразу остыл, успокоился и затосковал.
Я сидел у тлеющего костра, скорчившись, подтянув колени к подбородку. Лицо мне овевал едкий дым, а спине было зябко: по ней подирали мурашки. Мгла сгущалась, становилось все холоднее.
Белесоватый туман заваривался над прудом; оттуда тянуло знобящей сыростью, запахом тины и влажных трав.
Над кипящей листвой, над низкими кронами яблонь посверкивали крупные ледяные звезды. Красноватым пятном сквозил сквозь ветви щербатый месяц. И вдалеке, в предгорьях, слышался тягучий одинокий вой. Кто-то там томился и плакал в ночи, вероятно, шакал. А может быть, волк? И, глядя в зенит, в холодную бездну, мне тоже хотелось выть сейчас по-волчьи.
Я не знал, что мне делать, как быть? Добраться до дому в таком виде я не мог (мы жили с Кинто в центре города, у знакомого осетина). А сидеть и мерзнуть здесь нагишом было слишком уж обидно и глупо.
«Все глупо, - думал я, дрожа и ежась, - все у меня бездарно - и сама жизнь моя, и эта ситуация… На что я надеялся, бросая вызов Хасану? На то, что отыграю золотишко? Я же ведь не игрок, я не умею хитрить. Я просто - псих… И вот результат: вечно лезу в приключения и оказываюсь в дерьме».
И тогда я поклялся никогда не брать в руки карты. Никогда! Ни при каких обстоятельствах! И в подтверждение этого решил - при первой же возможности - выколоть на плече своем крестовый туз. На этой именно карте я срезался в игре с татарином.
Близкий явственный шорох в кустах вывел меня из задумчивости и заставил насторожиться.
Из зарослей выдвинулась смутная женская фигура - замерла в полумгле, на границе света и тени. Постояла там и шагнула к костру. И я увидел Королеву Марго.
— Я за тобой, - сказала она, - вставай, пойдем.
Я распрямился радостно, но тут же присел, заслоняясь руками.
— Как же я пойду? - прошептал я. - Сама видишь…
— Вижу, - сказала она и засмеялась, всплеснув руками. - Ах ты, бедный мой… голенький… Как это тебя угораздило? - и быстро сняв с себя плащ, протянула мне его. - На вот, прикройся покуда.
— Послушай, Марго, откуда ты? - погодя спросил я, шагая с ней по темным улицам предместья. - Какими судьбами?
— Из Ростова, - сказала она.
— И давно ты здесь?
— Вчера приехала, - Марго помолчала, закуривая, - по делам…
— Как же ты обо мне-то узнала?
— Да случайно. Зашла в ресторан - а там урки… Пьют, шутят, тебя поминают. Я как услышала - сразу к тебе. Ты же там, думаю, пропадешь, застудишься, - Марго внимательно посмотрела на меня и добавила негромко: - Тебе сейчас первым делом крепкий чаек со спиртом. Вот что надо!
— Да-а, - проговорил я, - неплохо было бы. Только где его, спирт, найдешь среди ночи?
— Найдем, - весело сказала Марго, - все найдем!
— А где ты, кстати, живешь? - поинтересовался я.
— Здесь, - сказала она, сворачивая в переулок. - Уже пришли.
* * *
Потом, облаченный в женский мохнатый халат, я сидел на низкой ковровой тахте среди множества подушек. В комнате было тихо, уютно, тепло.
От чаю, от выпитого спирта меня развезло, поклонило в сон. Угревшийся и расслабленный, я покуривал, развалясь на подушках, и наблюдал за Марго.
Она прибрала на столе. Потом аккуратно задвинула штору, проверила дверной запор и, вздохнув, начала раздеваться.
Закинула руки - с трудом отстегнула тугие крючки на воротнике. Платье упало с тягучим шелестом. И, перешагнув через него, Марго сказала, подрагивая ресницами:
— Ну, что глядишь? Хороша?
Она стояла передо мной - рослая, с тяжелой грудью, вся залитая трепетным светом лампы. Свет струился по ее плечам, по матовой коже, по упругим бедрам. И, разглядывая их, я пробормотал, поднимаясь:
— Хороша…
Вся моя сонливость пропала: ее сняло как рукой.
— Хороша, - повторил я, - что говорить! Ты у меня настоящая королева!
— Ну, тогда подвинься, - сказала Королева, - айда клопов давить!
31
Разоблачение Хасана
На следующее утро я проснулся с головной болью, разбитый, в горячем поту.
— Грипп подхватил, - внимательно поглядев на меня, объявила Марго. - Готово дело! - и тут же захлопотала, поправляя мою подушку, подтыкая одеяло. - Теперь лежи смирно, не вставай. Пойду за лекарствами!
Вскоре она оделась и ушла, а вернулась вдвоем с подругой - известной грозненской проституткой по кличке Алтына.
Кстати, о кличках. В преступном мире, как известно, официальных собственных имен почти не существует. Попавший в блатную среду человек обретает как бы второе крещение и нарекается по-новому в соответствии с законами конспирации, а также в зависимости от профессии и от личных качеств. Так вот я, например, стал «Чумой». Здесь сыграл свою роль мой характер, моя бесшабашность и вспыльчивость…
Если же говорить о проститутках, то прозвища их издревле связаны с ремеслом.
В традиционных кличках проституток всегда присутствует некий налет иронии: «Мымра», «Шушера», «Алтына»… Алтыном, между прочим, на старорусском языке называется мелкая монета. Таким образом, как бы сразу обозначается цена.
По отношению к грозненской этой девке - подруге Марго - такое прозвище было, по-моему, дано неправильно, несправедливо. Зеленоглазая, рыжая, с нежным, осыпанным золотистыми веснушками лицом, Алтына, право же, стоила больше. Она выглядела вполне привлекательно: веснушки нисколько не портили се, скорее наоборот…
Я лежал в полузабытье, расслабленный и томный, дымил папиросой, лениво прислушиваясь к голосам, долетавшим из кухни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Ой- ей-ей-ей-ей-ей-ей-ей-ей.
Нет мне фарту и покоя нет!
Только дым костра над головой,
Только черный дым да белый свет…
Белый свет, белый свет,
Я бродил по нему - ну и что ж?
* * *
Хасан пришел как обычно, в закатный час, окруженный толпой прихлебателей и шестерок.
Шестерками (так по-блатному называются лакеи) были у него мальчики - четыре смазливых, хорошо раскормленных юнца. Ходили слухи, будто татарин пользуется их услугами не только днем, но и ночью. Что ж, это было похоже на правду! Они безропотно выполняли любое его приказание - старались изо всех сил! Во время игры мальчики сидели за его спиной; пересчитывали и укладывали выигранные тряпки, подносили хозяину вино и фрукты, кипятили на костре чаек. (Хасан был изрядный сноб и любил все делать с комфортом!) Иногда в гареме его возникала смутная возня: мальчики ссорились, перебранивались шепотом… Тогда Хасан поворачивался всем корпусом и медленно, грозно произносил одно только слово:
— Эй!
И тотчас юнцы замолкали, затаивались, трепеща. Взирая на все это, кто-то из урок сказал однажды:
— А ведь бабы им и в подметки не годятся, ей-богу, братцы! Если я когда-нибудь женюсь, то только на педерасте… Буду, по крайней мере, жить с человеком преданным, тихим.
Явившись на пруд, мальчики сразу же занялись делом: развели костер, очистили от мусора место под яблоней. В траве был разостлан простенький коврик. И Хасан уселся на этой подстилке.
Он уселся, скрестив ноги, опершись локтями о колени; с треском вскрыл запечатадную колоду карт и улыбнулся, собрав морщинки у раскосых запухших глаз.
Игра началась!
* * *
Вскоре я ушел на вокзал - на работу - и вернулся сюда уже поздней ночью.
Вокруг костра теснились и гудели блатные. Шаткие отсветы пламени скользили по лицам и отражались в пруду… Из толпы, пошатываясь, выбрался Кинто, стал над кромкой воды и выматерился глухо.
— Ну, как? - окликнул я его.
— Ох, не спрашивай, - ответил Кинто. И потом, вороша ладонью волосы, отводя глаза, проговорил с запинкой: - Слушай, Чума, ты мне друг?
— Ну, друг, - сказал я. - Дальше что?
— Понимаешь, какое дело вышло, - пробормотал он. - Я тут слегка запоролся; хотел отыграться, а спустил все. Все как есть! Не только свое, но и…
— И мое тоже?
— Да, брат. Прости. Так уж вышло.
— Но какое же ты имел право? - сказал я, накаляясь.
— Никакого, я сам понимаю. Но теперь все равно ничего уже не попишешь.
— Но золотишко, - спросил я с надеждой, - золотишко-то хоть не тронул?
— Эх, - сказал Кинто, покрутил головой и вздохнул натужно. - Эх, милый…
Я понял: он добрался до моего тайника (он единственный знал о нем!), и это взбесило меня окончательно.
— Что с тобой теперь делать? - процедил я. - Ну, что?
— Что хошь, - поник он, - прости…
— Ну, нет, - сказал я, - этого я не прощу! И ты не кореш мне больше, учти, скотина. - Я задохнулся, глотнул воздух. - Ладно. Потолкуем после. А сейчас я этим Хасаном сам займусь. Я им займусь!
Минуту спустя я уже был возле татарина; он сидел, держа в расставленных пальцах пиалу, прихлебывал чай и отдувался лениво.
— Хочешь проверить талию? - спросил он, скользнув по мне цепким, оценивающим взглядом.
— Хочу, - сказал я.
— Ну, приходи завтра.
— Нет, - сказал я, - сейчас.
— Но уже поздно. Игра кончена.
Я присел на корточки и взглянул в лицо его, в темные, узкие, убегающие зрачки.
— У меня к тебе особый счет. Имей это в виду, Хасан! Если ты сейчас со мной не сядешь…
Он помедлил в раздумье, отер платочком рот и шею, сказал, отставляя пиалу:
— Что ставишь?
— То, что на мне, - сказал я. - Пиджак, брюки, сапоги… Все идет, вплоть до трусов!
— Ну, что ж, - кивнул он, - три партии. Согласен?
— Согласен, - проговорил я, дыша хрипло и коротко, - на все согласен! И учти: обыграю тебя - зарежу!
— А если проиграешь? - дернул углом рта Хасан.
— Тогда душа с меня вон…
— Запомните, урки, его слова, - сказал Хасан, озираясь. - Запомните!
Потом передал мне колоду. И коротко бросил:
— Мечи!
Ох, зачем я полез в эту игру? Затея моя была безнадежной, бессмысленной. Все, что я делал и говорил в этот вечер, все было до крайности нелепым. Я понимал это, но справиться с собой уже не мог. Я весь был во власти гнева. И ослепленный, задыхающийся, не заметил даже - когда и как кончилась последняя партия.
Вдруг стало тихо. Сгрудившиеся вокруг нас люди примолкли выжидающе. И тогда раздался высокий, скрипучий голос Хасана:
— Ваша карта бита! Позвольте получить!
Угрюмо - при общем молчании - снял я пиджак. Достал из-за голенища финский нож, положил его рядом, в траву, и начал стаскивать сапоги.
Хасан сейчас же сказал, указывая глазами на нож:
— Дай-ка сюда это перышко!
— Зачем? - возразил я. - С какой стати?
— Ты что, - удивился он, - забыл уговор?
Подняв лицо, обращаясь к толпе, Хасан проговорил с ухмылкой:
— Напомните, братцы, какие были условия?
— Да чего тут толковать-то? - услужливо склонился кто-то, - условия ясные… Все - вплоть до трусов!
— Так, - кивнул татарин и посмотрел на меня пристально. - Слышал?
— Слышал.
— Ну, так плати. Все плати! Полностью! Пощады тебе нет. Понял?
Делать было нечего; пришлось уплатить; я швырнул ему нож. Разделся медленно. Хасан сгреб в охапку одежду мою и белье - передал все это мальчикам и поднялся, потягиваясь, катая в зубах изжеванную папироску.
— Ну, вот, - сказал он, - вот и все дела… А теперь, братцы, кто хочет - идем со мной в город, в кабак! Что-то мне весело нынче; душа разгула просит!
Он выплюнул окурок и зашагал во тьму. Толпа помаленьку рассеялась; кое-кто ушел вместе с Хасаном, другие отправились на вокзал.
В саду осталось несколько человек; сойдясь в кружок, они о чем-то беседовали негромко… Раздался взрыв хохота. Голос Кинто позвал из-за деревьев:
— Эй, Чума, как самочувствие? Может, что надо - скажи!
— Пошел, - яростно ответил я, - пошел от меня… Видеть никого из вас не хочу! Все вы тут, гады, прогнили. Вы же не воры - вы хасановские шестерки, челядь, порчаки!
Я долго так бранился, поносил без удержу блатных. Я чувствовал, что забалтываюсь, говорю лишнее, что ребята не простят мне этих слов. Чувствовал - и все же продолжал бушевать.
И в конце концов ребятам это надоело. Постояв, покурив в отдалении, они ушли, оставив меня одного.
— Чертов псих, - сказал на прощанье пожилой майданник по прозвищу Ботало, - не хошь по-доброму - хрен с тобой. Оставайся тут, сиди - в обезьяньем виде!
Когда в дебрях сада затихли его шаги, я как-то сразу остыл, успокоился и затосковал.
Я сидел у тлеющего костра, скорчившись, подтянув колени к подбородку. Лицо мне овевал едкий дым, а спине было зябко: по ней подирали мурашки. Мгла сгущалась, становилось все холоднее.
Белесоватый туман заваривался над прудом; оттуда тянуло знобящей сыростью, запахом тины и влажных трав.
Над кипящей листвой, над низкими кронами яблонь посверкивали крупные ледяные звезды. Красноватым пятном сквозил сквозь ветви щербатый месяц. И вдалеке, в предгорьях, слышался тягучий одинокий вой. Кто-то там томился и плакал в ночи, вероятно, шакал. А может быть, волк? И, глядя в зенит, в холодную бездну, мне тоже хотелось выть сейчас по-волчьи.
Я не знал, что мне делать, как быть? Добраться до дому в таком виде я не мог (мы жили с Кинто в центре города, у знакомого осетина). А сидеть и мерзнуть здесь нагишом было слишком уж обидно и глупо.
«Все глупо, - думал я, дрожа и ежась, - все у меня бездарно - и сама жизнь моя, и эта ситуация… На что я надеялся, бросая вызов Хасану? На то, что отыграю золотишко? Я же ведь не игрок, я не умею хитрить. Я просто - псих… И вот результат: вечно лезу в приключения и оказываюсь в дерьме».
И тогда я поклялся никогда не брать в руки карты. Никогда! Ни при каких обстоятельствах! И в подтверждение этого решил - при первой же возможности - выколоть на плече своем крестовый туз. На этой именно карте я срезался в игре с татарином.
Близкий явственный шорох в кустах вывел меня из задумчивости и заставил насторожиться.
Из зарослей выдвинулась смутная женская фигура - замерла в полумгле, на границе света и тени. Постояла там и шагнула к костру. И я увидел Королеву Марго.
— Я за тобой, - сказала она, - вставай, пойдем.
Я распрямился радостно, но тут же присел, заслоняясь руками.
— Как же я пойду? - прошептал я. - Сама видишь…
— Вижу, - сказала она и засмеялась, всплеснув руками. - Ах ты, бедный мой… голенький… Как это тебя угораздило? - и быстро сняв с себя плащ, протянула мне его. - На вот, прикройся покуда.
— Послушай, Марго, откуда ты? - погодя спросил я, шагая с ней по темным улицам предместья. - Какими судьбами?
— Из Ростова, - сказала она.
— И давно ты здесь?
— Вчера приехала, - Марго помолчала, закуривая, - по делам…
— Как же ты обо мне-то узнала?
— Да случайно. Зашла в ресторан - а там урки… Пьют, шутят, тебя поминают. Я как услышала - сразу к тебе. Ты же там, думаю, пропадешь, застудишься, - Марго внимательно посмотрела на меня и добавила негромко: - Тебе сейчас первым делом крепкий чаек со спиртом. Вот что надо!
— Да-а, - проговорил я, - неплохо было бы. Только где его, спирт, найдешь среди ночи?
— Найдем, - весело сказала Марго, - все найдем!
— А где ты, кстати, живешь? - поинтересовался я.
— Здесь, - сказала она, сворачивая в переулок. - Уже пришли.
* * *
Потом, облаченный в женский мохнатый халат, я сидел на низкой ковровой тахте среди множества подушек. В комнате было тихо, уютно, тепло.
От чаю, от выпитого спирта меня развезло, поклонило в сон. Угревшийся и расслабленный, я покуривал, развалясь на подушках, и наблюдал за Марго.
Она прибрала на столе. Потом аккуратно задвинула штору, проверила дверной запор и, вздохнув, начала раздеваться.
Закинула руки - с трудом отстегнула тугие крючки на воротнике. Платье упало с тягучим шелестом. И, перешагнув через него, Марго сказала, подрагивая ресницами:
— Ну, что глядишь? Хороша?
Она стояла передо мной - рослая, с тяжелой грудью, вся залитая трепетным светом лампы. Свет струился по ее плечам, по матовой коже, по упругим бедрам. И, разглядывая их, я пробормотал, поднимаясь:
— Хороша…
Вся моя сонливость пропала: ее сняло как рукой.
— Хороша, - повторил я, - что говорить! Ты у меня настоящая королева!
— Ну, тогда подвинься, - сказала Королева, - айда клопов давить!
31
Разоблачение Хасана
На следующее утро я проснулся с головной болью, разбитый, в горячем поту.
— Грипп подхватил, - внимательно поглядев на меня, объявила Марго. - Готово дело! - и тут же захлопотала, поправляя мою подушку, подтыкая одеяло. - Теперь лежи смирно, не вставай. Пойду за лекарствами!
Вскоре она оделась и ушла, а вернулась вдвоем с подругой - известной грозненской проституткой по кличке Алтына.
Кстати, о кличках. В преступном мире, как известно, официальных собственных имен почти не существует. Попавший в блатную среду человек обретает как бы второе крещение и нарекается по-новому в соответствии с законами конспирации, а также в зависимости от профессии и от личных качеств. Так вот я, например, стал «Чумой». Здесь сыграл свою роль мой характер, моя бесшабашность и вспыльчивость…
Если же говорить о проститутках, то прозвища их издревле связаны с ремеслом.
В традиционных кличках проституток всегда присутствует некий налет иронии: «Мымра», «Шушера», «Алтына»… Алтыном, между прочим, на старорусском языке называется мелкая монета. Таким образом, как бы сразу обозначается цена.
По отношению к грозненской этой девке - подруге Марго - такое прозвище было, по-моему, дано неправильно, несправедливо. Зеленоглазая, рыжая, с нежным, осыпанным золотистыми веснушками лицом, Алтына, право же, стоила больше. Она выглядела вполне привлекательно: веснушки нисколько не портили се, скорее наоборот…
Я лежал в полузабытье, расслабленный и томный, дымил папиросой, лениво прислушиваясь к голосам, долетавшим из кухни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60