»
* * *
Любил ли я ее? Да, конечно. Мне было легко с ней, безоблачно и спокойно. Пожалуй, даже слишком безоблачно, чересчур спокойно. И в этом-то, вероятно, была вся беда! Ее заботливость, се теплоту и нежность я по неопытности принимал как должное, как нечто само собой разумеющееся… И потому не ценил. Не ценил точно так же, как все мы до поры до времени не ценим те простые блага, что дарует нам жизнь: воздух, которым мы дышим, зелень, которую портим и мнем.
И лишь теперь, после исчезновения Марго, понял я вдруг, что потерял что-то такое, чего никогда мне уж больше не обрести. Я словно бы сразу осиротел, почувствовал себя пустым и неприкаянным.
Я сравнивал Марго с другими женщинами, в частности, с Машей. У цыганки родился сын, весьма возможно - от меня. Мне очень хотелось их повидать… И все же я знал: никогда у меня с ней не было и не будет впредь - не может быть! - такой полноты единения, такой безыскусной близости, как с Королевой Марго. Ее не будет никогда, ни с кем! В этом смысле моя Королева - единственная…
И вот сейчас я утратил, упустил из рук единственный этот редкостный случай. Упустил по причинам, неясным мне самому. По глупости? По бездарности? Из-за странной душевной лени?
— Что же делать? - громко сказал я. И в тишине помраченных комнат голос мой прозвучал неожиданно хрипло и дико. - Что? Ехать за Марго вдогонку? Но куда? Где ее теперь искать? В ее распоряжении не один только Ростов - вся страна. И если уж она захочет скрыться по-настоящему, мне ее никогда не найти!
«А может, и не надо искать, - тут же подумал я. - К чему суетиться?! Во всем, что происходит, есть своя внутренняя логика… Я потерял всех, кого любил. И теперь меня ничто уже здесь не держит. Не пришла ли пора воспользоваться письмом?»
Я осмотрелся устало - и только сейчас заметил, что темнота иссякла, кончилась. В окна уже ломился рассвет. На полу и на клеенке стола лежали оранжевые квадраты. И ослепительно, и влажно светилось бутылочное, пронизанное солнцем стекло.
Невольно я потянулся к бутылке (там еще оставалось - на доброе похмелье), но сейчас же отдернул руку: к черту! Хватит распадаться! Пора, наконец, выходить из виража.
* * *
В первой же закусочной, куда я завернул позавтракать, мне встретилась знакомая шпана.
В основном, это были карманники, трамвайные ширмачи. Они начали с утра, чуть свет, и сейчас подкреплялись перед работой. Левка Жид - длиннолицый, рыжий и разбитной - помахал мне издали рукой и широким жестом пригласил к своему столу.
— Садись, Чума, - сказал он, - есть разговор, - и затем - со свистом обсасывая куриное крылышко: - Слушай, ты куда это запропастился? Тебя второй день ищут. По всей Одессе. С ног сбились.
— Кто ищет? - дернулся я. - Марго?
— Нет, мы.
— А Марго где?
— Уехала.
— Куда?
— Не знаю, - он облизал пальцы, отодвинул тарелку. - Мы к вам домой позавчера утром заходили - Марго как раз барахлишко увязывала, на вокзал спешила… Спросили про тебя - так она нас таким матюгом покрыла, ой-ой! Что это у вас стряслось? - Левка прищурился. - Поссорились?
— Поссорились, - подтвердил я уныло, - в общем-то, я сам во всем виноват. Запил, распустился, по девкам шляться начал…
— То-то мы тебя нигде разыскать не могли, - проговорил Левка с укоризной.
— А на что я вам? В чем дело?
— Так ты не в курсе? - хохотнул Левка. - Хорош, ну, хорош!
— Ладно, - сказал я, - ты - короче.
— Была всеобщая сходка.
— Так. И что же?
— Речь шла о том, кого послать на международную конференцию… Про это ты хоть знаешь что-нибудь?
Я знал кое-что, слышал давно, еще в бытность мою в Ростове. Солома, Чабан и другие старые урки частенько говорили о необходимости созыва такой конференции. Что-то они даже предпринимали тогда: рассылали письма, обсуждали организационные детали. Однако все это казалось мне несерьезным. И теперь я с удивлением узнал о том, что конференция эта - событие вполне реальное.
— Толковищс продолжалось два дня, - рассказывал Левка. - Шуму было - можешь себе представить! В общем, утвердили десять делегатов, в том числе и нас с тобой.
— За что ж такая честь? - усмехнулся я.
— Ну, меня решили послать потому, что я знаю языки, - пояснил Левка. - Немецкий знаю, польский, еще по-английски немного.
— А меня?
— Тебя, хоть ты и молодой еще, зеленый, выбрали за интеллигентность. Ты ведь, собака, грамотный - все книжки прочел. К тому же и сам сочиняешь… Сумеешь перед Европой выступить! Не ударишь в грязь лицом!
— Где это, кстати, должно происходить?
— Во Львове, - сказал Левка, ковыряясь спичкой в зубах.
— Во Львове, - медленно, изумленно проговорил я. - Ты шутишь, Левка?
— Нет, - он пожал плечами, - ничуть. А что такое? «Что ж, - подумал я, - вот все и решилось, устроилось само собой! Это рука судьбы! Теперь мне так или иначе Львова не объехать, не миновать».
— Одно мне только неясно, - помедлив, сказал я. - Почему именно там?
— Ну, это-то проще простого, - отозвался Левка, - это дважды два.
И он - почти слово в слово - повторил фразу, сказанную некогда Копченым:
— Львов - самый западный изо всех советских городов… Из крупных городов, конечно. Самый, по сути, европейский.
— Недавно присоединенный, что ли?
— Ну да. И находится он, заметь, недалеко от кордона. Кругом леса, болота, через границу ходить легко…
— Легко ли? - усомнился я. - Наши границы, сам небось знаешь, на замке.
— Знаю, - сказал, посмеиваясь, Левка. - Думаешь, ты один образованный? Я тоже иногда просвещаюсь, в кино хожу. Недавно вот видел картину… Забыл, какое заглавие… В общем, о пограничниках. Там все разъяснено! Чекисты там мудрые, стальные. А нарушители, конечно, идиоты, - он шевельнулся, осклабился мечтательно. - Все, как один, глупы и трусливы… Но, между прочим, - всегда при деньгах. При ба-альших деньгах! Это в кино хорошо показано… Эх, мне бы сюда хоть одного шпиона, хоть самого завалящего. Обожаю такую клиентуру! С детства мечтаю встретиться! Пощипать бы его, потрогать за вымя…
Левку понесло. Я знал эту его слабость - он мог о шпионах болтать часами - и потому поспешил прервать его излияния:
— Стой, погоди. Я с тобой - всерьез…
— Ну а если всерьез, - заметил Левка, - то все это, брат, не наша забота. Решаем не мы, решает кодла. Кодла знает, что делает. А от нас с тобой требуется одно: поспеть во Львов вовремя.
36
Воровская конференция
Идея созыва общеевропейской воровской конференции возникла среди российских урок довольно давно и неслучайно.
Преступный мир существует в любой стране, это общеизвестно. Однако отсюда вовсе не следует, что блатные обычаи везде одинаковы.
В Северной Америке, например, процветает преимущественно гангстерство (вооруженный грабеж). Причем каждая бандитская группа являет собою замкнутый мирок; это некий клан, живущий по собственным своим правилам и отъединенный от прочих. Такая обособленность зачастую приводит к взаимным конфликтам и распрям. Американский гангстер, по сути дела, враждует со всеми - с блюстителями порядка и с нарушителями его.
Италия, Польша и Россия, например, славятся своими карманниками и взломщиками: мастерами «ширмы», виртуозными «слесарями».
Тут уже мир не бандитский, а сугубо воровской!
В Западной Европе (так же, как и в Англии) все перемешано; четкое деление здесь отсутствует, единого стиля нет. Но все же воровское подполье преобладает…
А вот богатая, пресыщенная Скандинавия заметно отличается от всех этих стран: она поставляет в основном не блатных, а шулеров и мошенников.
Любопытно отметить, что социально-экономические условия всегда и очень явственно отражаются на характере преступного мира. Здесь все определяется общим жизненным уровнем. Чем этот уровень ниже, тем активней и изощреннее практика воровства. И наоборот! Закономерность эта прослеживается отчетливо; марксисты, в сущности, правы, утверждая, что бытие определяет сознание.
В соответствии с этим самым «бытием» издревле формировалась вся подземная жизнь, вся уголовная этика.
Этическими вопросами как раз и были теперь озабочены организаторы Львовской конференции. В чем же заключалась суть проблемы?
По российским законам профессиональный уголовник не имеет права где-либо служить или работать. Он не должен входить в контакт с властями - это строжайше запрещено! Зарабатывать себе на пропитание он может только с помощью своей специальности, с помощью воровского ремесла. Все это отлично выражено в классической - почти библейской - формуле: «Вор ворует, а фрайер пашет, - каждому свое!»
Данная формула неоспорима, она имеет силу закона. Она применима на воле точно так же, как и в лагерях. Имеется одна только разница: если на свободе фрайерская, легальная деятельность абсолютно запрещена, то в заключении существуют все же некоторые допущения. Блатной там может трудиться, но только не в зоне, а на «общих работах». Не в тепле, а на холоде. Не около администрации, а, наоборот, в стороне от нее.
Выходить с бригадой в тайгу, на мороз; рыть землю и трелевать баланы - все это можно. Необязательно, конечно, но вполне допустимо! Это не зазорно для честного блатного.
Другое дело - работать в зоне!
Осевшие там арестанты называются «придурками» - и это не случайно. Цепляясь за теплое место, человек поневоле начинает ловчить, приспосабливаться, всячески угождать начальству. Тут уже недалеко и до предательства (скрытого или явного), до активного пособничества властям.
В отличие от простых работяг им - придуркам - есть что терять. И потому заключенные относятся к ним с недоверием.
И вполне естественно, что любой, ставший придурком уркаган, тотчас же утрачивает блатные привилегии, делается отщепенцем, превращается в ссученного.
В послевоенные годы (когда условия в лагерях ухудшились и стали невыносимыми, когда пришло время «большой крови») уголовники поняли, что и им надо как-то приспосабливаться. После многих сомнений и споров было наконец решено сделать некоторые исключения из правил: блатные получили возможность, в случае надобности, становиться бригадирами и парикмахерами.
В этом был, конечно, свой резон. Бригадир всегда мог спасти и прокормить нескольких друзей; парикмахеру же открывался доступ к острорежущим предметам - к бритвам и ножницам. В период внутрилагерной сучьей войны обстоятельство это было немаловажным.
И все же исключения эти были редки; в конечном счете они лишь подтверждали правило, общее правило российского воровского подполья.
Российского - но никак не западного!
На Западе, в Европе, все обстояло иначе.
Даже в таких истинно воровских странах, как Польша и Италия, никогда не существовало подобных запретов. Человек там вполне мог совмещать несовместимое; мог быть одновременно чиновником и взломщиком касс, исправно служить в магазине или кафе и параллельно с этим шерстить ночные квартиры.
И тот же принцип существовал у них в заключении. Попав за решетку, блатной устраивался там, как умел. И если появлялась возможность заделаться «придурком», присосаться к начальству - он присасывался, не задумываясь. Он мог безбоязненно входить в контакт с администрацией - упрекать его было некому.
И вот здесь, в этом пункте, как раз и пролегла основная линия водораздела.
Случилось это в начале сороковых годов после того, как Россия и Запад соприкоснулись на поле сражения.
Мировая война перетряхнула весь Евразийский континент; границы распались, привычный уклад нарушился. Все на земле смешалось и спуталось. И вот тогда впервые русские уголовники познакомились с тюремным бытом зарубежья.
Некоторые старые урки (в основном одесситы) бывали в Европе еще до революции - гастролировали там и попадались порой. Но все это были отдельные, частные случаи. Теперь же хлынул поток. Блатные растеклись по оккупированной территории, а затем по всей Европе.
В свою очередь и европейские урки (немцы, болгары, румыны, поляки) успели за годы оккупации побывать на юге нашей страны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
* * *
Любил ли я ее? Да, конечно. Мне было легко с ней, безоблачно и спокойно. Пожалуй, даже слишком безоблачно, чересчур спокойно. И в этом-то, вероятно, была вся беда! Ее заботливость, се теплоту и нежность я по неопытности принимал как должное, как нечто само собой разумеющееся… И потому не ценил. Не ценил точно так же, как все мы до поры до времени не ценим те простые блага, что дарует нам жизнь: воздух, которым мы дышим, зелень, которую портим и мнем.
И лишь теперь, после исчезновения Марго, понял я вдруг, что потерял что-то такое, чего никогда мне уж больше не обрести. Я словно бы сразу осиротел, почувствовал себя пустым и неприкаянным.
Я сравнивал Марго с другими женщинами, в частности, с Машей. У цыганки родился сын, весьма возможно - от меня. Мне очень хотелось их повидать… И все же я знал: никогда у меня с ней не было и не будет впредь - не может быть! - такой полноты единения, такой безыскусной близости, как с Королевой Марго. Ее не будет никогда, ни с кем! В этом смысле моя Королева - единственная…
И вот сейчас я утратил, упустил из рук единственный этот редкостный случай. Упустил по причинам, неясным мне самому. По глупости? По бездарности? Из-за странной душевной лени?
— Что же делать? - громко сказал я. И в тишине помраченных комнат голос мой прозвучал неожиданно хрипло и дико. - Что? Ехать за Марго вдогонку? Но куда? Где ее теперь искать? В ее распоряжении не один только Ростов - вся страна. И если уж она захочет скрыться по-настоящему, мне ее никогда не найти!
«А может, и не надо искать, - тут же подумал я. - К чему суетиться?! Во всем, что происходит, есть своя внутренняя логика… Я потерял всех, кого любил. И теперь меня ничто уже здесь не держит. Не пришла ли пора воспользоваться письмом?»
Я осмотрелся устало - и только сейчас заметил, что темнота иссякла, кончилась. В окна уже ломился рассвет. На полу и на клеенке стола лежали оранжевые квадраты. И ослепительно, и влажно светилось бутылочное, пронизанное солнцем стекло.
Невольно я потянулся к бутылке (там еще оставалось - на доброе похмелье), но сейчас же отдернул руку: к черту! Хватит распадаться! Пора, наконец, выходить из виража.
* * *
В первой же закусочной, куда я завернул позавтракать, мне встретилась знакомая шпана.
В основном, это были карманники, трамвайные ширмачи. Они начали с утра, чуть свет, и сейчас подкреплялись перед работой. Левка Жид - длиннолицый, рыжий и разбитной - помахал мне издали рукой и широким жестом пригласил к своему столу.
— Садись, Чума, - сказал он, - есть разговор, - и затем - со свистом обсасывая куриное крылышко: - Слушай, ты куда это запропастился? Тебя второй день ищут. По всей Одессе. С ног сбились.
— Кто ищет? - дернулся я. - Марго?
— Нет, мы.
— А Марго где?
— Уехала.
— Куда?
— Не знаю, - он облизал пальцы, отодвинул тарелку. - Мы к вам домой позавчера утром заходили - Марго как раз барахлишко увязывала, на вокзал спешила… Спросили про тебя - так она нас таким матюгом покрыла, ой-ой! Что это у вас стряслось? - Левка прищурился. - Поссорились?
— Поссорились, - подтвердил я уныло, - в общем-то, я сам во всем виноват. Запил, распустился, по девкам шляться начал…
— То-то мы тебя нигде разыскать не могли, - проговорил Левка с укоризной.
— А на что я вам? В чем дело?
— Так ты не в курсе? - хохотнул Левка. - Хорош, ну, хорош!
— Ладно, - сказал я, - ты - короче.
— Была всеобщая сходка.
— Так. И что же?
— Речь шла о том, кого послать на международную конференцию… Про это ты хоть знаешь что-нибудь?
Я знал кое-что, слышал давно, еще в бытность мою в Ростове. Солома, Чабан и другие старые урки частенько говорили о необходимости созыва такой конференции. Что-то они даже предпринимали тогда: рассылали письма, обсуждали организационные детали. Однако все это казалось мне несерьезным. И теперь я с удивлением узнал о том, что конференция эта - событие вполне реальное.
— Толковищс продолжалось два дня, - рассказывал Левка. - Шуму было - можешь себе представить! В общем, утвердили десять делегатов, в том числе и нас с тобой.
— За что ж такая честь? - усмехнулся я.
— Ну, меня решили послать потому, что я знаю языки, - пояснил Левка. - Немецкий знаю, польский, еще по-английски немного.
— А меня?
— Тебя, хоть ты и молодой еще, зеленый, выбрали за интеллигентность. Ты ведь, собака, грамотный - все книжки прочел. К тому же и сам сочиняешь… Сумеешь перед Европой выступить! Не ударишь в грязь лицом!
— Где это, кстати, должно происходить?
— Во Львове, - сказал Левка, ковыряясь спичкой в зубах.
— Во Львове, - медленно, изумленно проговорил я. - Ты шутишь, Левка?
— Нет, - он пожал плечами, - ничуть. А что такое? «Что ж, - подумал я, - вот все и решилось, устроилось само собой! Это рука судьбы! Теперь мне так или иначе Львова не объехать, не миновать».
— Одно мне только неясно, - помедлив, сказал я. - Почему именно там?
— Ну, это-то проще простого, - отозвался Левка, - это дважды два.
И он - почти слово в слово - повторил фразу, сказанную некогда Копченым:
— Львов - самый западный изо всех советских городов… Из крупных городов, конечно. Самый, по сути, европейский.
— Недавно присоединенный, что ли?
— Ну да. И находится он, заметь, недалеко от кордона. Кругом леса, болота, через границу ходить легко…
— Легко ли? - усомнился я. - Наши границы, сам небось знаешь, на замке.
— Знаю, - сказал, посмеиваясь, Левка. - Думаешь, ты один образованный? Я тоже иногда просвещаюсь, в кино хожу. Недавно вот видел картину… Забыл, какое заглавие… В общем, о пограничниках. Там все разъяснено! Чекисты там мудрые, стальные. А нарушители, конечно, идиоты, - он шевельнулся, осклабился мечтательно. - Все, как один, глупы и трусливы… Но, между прочим, - всегда при деньгах. При ба-альших деньгах! Это в кино хорошо показано… Эх, мне бы сюда хоть одного шпиона, хоть самого завалящего. Обожаю такую клиентуру! С детства мечтаю встретиться! Пощипать бы его, потрогать за вымя…
Левку понесло. Я знал эту его слабость - он мог о шпионах болтать часами - и потому поспешил прервать его излияния:
— Стой, погоди. Я с тобой - всерьез…
— Ну а если всерьез, - заметил Левка, - то все это, брат, не наша забота. Решаем не мы, решает кодла. Кодла знает, что делает. А от нас с тобой требуется одно: поспеть во Львов вовремя.
36
Воровская конференция
Идея созыва общеевропейской воровской конференции возникла среди российских урок довольно давно и неслучайно.
Преступный мир существует в любой стране, это общеизвестно. Однако отсюда вовсе не следует, что блатные обычаи везде одинаковы.
В Северной Америке, например, процветает преимущественно гангстерство (вооруженный грабеж). Причем каждая бандитская группа являет собою замкнутый мирок; это некий клан, живущий по собственным своим правилам и отъединенный от прочих. Такая обособленность зачастую приводит к взаимным конфликтам и распрям. Американский гангстер, по сути дела, враждует со всеми - с блюстителями порядка и с нарушителями его.
Италия, Польша и Россия, например, славятся своими карманниками и взломщиками: мастерами «ширмы», виртуозными «слесарями».
Тут уже мир не бандитский, а сугубо воровской!
В Западной Европе (так же, как и в Англии) все перемешано; четкое деление здесь отсутствует, единого стиля нет. Но все же воровское подполье преобладает…
А вот богатая, пресыщенная Скандинавия заметно отличается от всех этих стран: она поставляет в основном не блатных, а шулеров и мошенников.
Любопытно отметить, что социально-экономические условия всегда и очень явственно отражаются на характере преступного мира. Здесь все определяется общим жизненным уровнем. Чем этот уровень ниже, тем активней и изощреннее практика воровства. И наоборот! Закономерность эта прослеживается отчетливо; марксисты, в сущности, правы, утверждая, что бытие определяет сознание.
В соответствии с этим самым «бытием» издревле формировалась вся подземная жизнь, вся уголовная этика.
Этическими вопросами как раз и были теперь озабочены организаторы Львовской конференции. В чем же заключалась суть проблемы?
По российским законам профессиональный уголовник не имеет права где-либо служить или работать. Он не должен входить в контакт с властями - это строжайше запрещено! Зарабатывать себе на пропитание он может только с помощью своей специальности, с помощью воровского ремесла. Все это отлично выражено в классической - почти библейской - формуле: «Вор ворует, а фрайер пашет, - каждому свое!»
Данная формула неоспорима, она имеет силу закона. Она применима на воле точно так же, как и в лагерях. Имеется одна только разница: если на свободе фрайерская, легальная деятельность абсолютно запрещена, то в заключении существуют все же некоторые допущения. Блатной там может трудиться, но только не в зоне, а на «общих работах». Не в тепле, а на холоде. Не около администрации, а, наоборот, в стороне от нее.
Выходить с бригадой в тайгу, на мороз; рыть землю и трелевать баланы - все это можно. Необязательно, конечно, но вполне допустимо! Это не зазорно для честного блатного.
Другое дело - работать в зоне!
Осевшие там арестанты называются «придурками» - и это не случайно. Цепляясь за теплое место, человек поневоле начинает ловчить, приспосабливаться, всячески угождать начальству. Тут уже недалеко и до предательства (скрытого или явного), до активного пособничества властям.
В отличие от простых работяг им - придуркам - есть что терять. И потому заключенные относятся к ним с недоверием.
И вполне естественно, что любой, ставший придурком уркаган, тотчас же утрачивает блатные привилегии, делается отщепенцем, превращается в ссученного.
В послевоенные годы (когда условия в лагерях ухудшились и стали невыносимыми, когда пришло время «большой крови») уголовники поняли, что и им надо как-то приспосабливаться. После многих сомнений и споров было наконец решено сделать некоторые исключения из правил: блатные получили возможность, в случае надобности, становиться бригадирами и парикмахерами.
В этом был, конечно, свой резон. Бригадир всегда мог спасти и прокормить нескольких друзей; парикмахеру же открывался доступ к острорежущим предметам - к бритвам и ножницам. В период внутрилагерной сучьей войны обстоятельство это было немаловажным.
И все же исключения эти были редки; в конечном счете они лишь подтверждали правило, общее правило российского воровского подполья.
Российского - но никак не западного!
На Западе, в Европе, все обстояло иначе.
Даже в таких истинно воровских странах, как Польша и Италия, никогда не существовало подобных запретов. Человек там вполне мог совмещать несовместимое; мог быть одновременно чиновником и взломщиком касс, исправно служить в магазине или кафе и параллельно с этим шерстить ночные квартиры.
И тот же принцип существовал у них в заключении. Попав за решетку, блатной устраивался там, как умел. И если появлялась возможность заделаться «придурком», присосаться к начальству - он присасывался, не задумываясь. Он мог безбоязненно входить в контакт с администрацией - упрекать его было некому.
И вот здесь, в этом пункте, как раз и пролегла основная линия водораздела.
Случилось это в начале сороковых годов после того, как Россия и Запад соприкоснулись на поле сражения.
Мировая война перетряхнула весь Евразийский континент; границы распались, привычный уклад нарушился. Все на земле смешалось и спуталось. И вот тогда впервые русские уголовники познакомились с тюремным бытом зарубежья.
Некоторые старые урки (в основном одесситы) бывали в Европе еще до революции - гастролировали там и попадались порой. Но все это были отдельные, частные случаи. Теперь же хлынул поток. Блатные растеклись по оккупированной территории, а затем по всей Европе.
В свою очередь и европейские урки (немцы, болгары, румыны, поляки) успели за годы оккупации побывать на юге нашей страны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60