Наконец мотор заработал. Гремя и лязгая, машина отошла. Взорам людей открылась улица, дом напротив, дверь магазина… И все увидели, что дверь эта - без пломбы!
Двадцати минут вполне хватило для взломщиков; у них все было продумано и учтено заранее. Одетые в синие халаты (такие же, как у продавцов), они вышли из ресторана, легко открыли магазинную дверь. Уложили золото и брошки в простые хозяйственные сумки. Безбоязненно вынесли их наружу и, погрузившись в машину, скрылись.
Добра было украдено много - на огромную сумму! Однако воспользоваться им ребята не смогли.
История эта путаная, мрачная… Известно только, что машину их (угнанный со стройки самосвал) сутки спустя обнаружили за городом, на развилке пути. А в пяти километрах от этого места - в лесу, на заброшенной даче - погоня нашла их трупы.
Все они, включая шофера, были убиты выстрелами в упор. Кто их перестрелял там? Куда подевалась добыча? Это и поныне остается неясным.
Предположение о том, что они прикончили друг друга в ссоре во время дележа, представляется сомнительным. Не такой это был народ. Кроме того, на даче не было заметно никаких следов борьбы, а в случае ссоры без этого бы не обошлось. Трупы располагались возле стола, на котором мирно покоилась бутылка коньяка, стояли недопитые стаканы.
Был, несомненно, кто-то еще, появившийся неожиданно, тут же расправившийся с ними и безнаказанно унесший драгоценные сумки.
Некоторые блатные высказывали вполне резонную мысль, что сделать это могли сами милиционеры - те, кто участвовал в погоне.
Первыми набрели на лесную дачу трое местных лягавых грузин. Вот они-то, вероятно, и постарались. Отобрав у ребят похищенное добро, увидев, какую ценность оно представляет, лягавые решили присвоить его себе. А для этого им в первую очередь необходимо было ликвидировать самих похитителей. Дело, таким образом, безнадежно запутывалось, концы уходили в воду.
Что ж, возможно, так оно все и произошло. А может, и нет, кто знает? Преступная жизнь темна; в практике взломщиков случается всякое… И, поразмыслив, я понял: эта профессия не для меня.
Если работа карманников связана со скандалами и публичным срамом, то «слесарное» ремесло слишком уж часто пахнет кровью.
24
Выбор сделан

Исполненный сомнений и маяты, я однажды встретился с Соломой. (Старый этот «ценитель Есенина» был, между прочим, известным медвежатником - специалистом по сейфам.) Мы разговорились. И я небрежно, как бы в шутку, высказал желание пойти к нему в ученики… Он усмехнулся в ответ, затем сказал, прихлебывая пиво:
— Что ж, если нравится - ради Бога. Только имей в виду, малыш: занятие наше непростое. Учиться надо долго. Я, например, начинал еще при покойном Маркелыче. Слышал о нем? Строгий был старик, царство ему небесное, ох, строгий. Большой мастер! Он меня восемь лет вот так держал, - Солома с хрустом стиснул костлявый свой кулак. - К самостоятельной работе не допускал ни в какую. Восемь лет! Приучайся, говорил, постигай. Я тебя, говорил, в инженеры готовлю. И прав был, конечно! Сейфы колупать, мой милый, это не на базаре вертеться, - и, взглянув на увядшее, вытянувшееся мое лицо, добавил добродушно: - Так что подумай, малыш, пораскинь мозгами. Если подойдет это дело - скажешь! Толковый пацан мне, в общем, нужен.
Нет, дело это явно не подходило мне; восемь лет учебы равнялось, по существу, двум институтским курсам.
— Слишком долго, - заявил я с огорчением, - слишком хлопотно! Затратить все эти годы на ремесло, а потом, в один день, погореть, попасть за решетку…
— Да-а-а, - протянул он задумчиво. - Медвежатников, кстати, не щадят, дают им полную катушку. Только что ж об этом… Такая наша жизнь. Сейчас мы с тобой пивком наслаждаемся, природой дышим, а завтра - в любой момент небо в крупную клетку увидим.
И он, вздохнув, процитировал есенинские строки:
Затаилась Русь в Мордве и Чуди.
Нипочем ей страх.
И идут по той дороге люди,
Люди в кандалах.
Все они убийцы или воры…
Мы сидели в привокзальном скверике в холодке, в тенистом и замусоренном пивном павильоне. Был полдень - тихий час. Посетителей в пивной почти не было, только за дальним столиком, в углу, копошилась компания калек, нищенствующих в здешнем районе. Багровые лица монстров мелькали там: перекошенные пасти, пустые глазные впадины, провалившиеся носы и покрытые струпьями щеки.
Нищие играли в кости, пили и сквернословили.
— Вот кто промышляет почти без риска, - покосившись на них, пробормотал Солома.
— У них ведь и промысел такой, - сказал я, - нищенский.
— Да нет, - возразил Солома, - они не только просят, они иногда и сами берут. И как еще берут-то! А на суде им всегда снисхождение; инвалиды, мол, страдальцы, герои войны…
Калеки загомонили вдруг, задвигались и, гремя костылями, потянулись гурьбою к выходу.
Задержавшись у нашего столика, один из них - горбатый, низенький, с темным старушечьим лицом - почтительно окликнул медвежатника. Они о чем-то поговорили быстро, перекинулись невнятными фразами. Смысл я почти не уловил, понял только, что речь идет о какой-то конторе, о плане помещения, сделанном нищими по просьбе Соломы.
— Зайди на Богатьяновскую, к Генеральше, - уходя, сказал Горбун, - все там лежит, тебя дожидается.
— Но имей в виду, - Солома поднял палец, - главное - точность!
— Да уж будь покоен, - проговорил, подмигивая, Горбун. И в этот миг он почему-то напомнил мне ведьму, которую я видал когда-то в армии, в глуши Полесских лесов.
— Жутковатый тип, - сказал я, провожая его взглядом.
— Этот еще ничего, - заметил Солома, - этот миляга.
А вот у него приятель был - так он в прошлом году на весь Ростов прогремел. Мокрым делом занимался! Подлавливал по ночам пьяных и душил их бинтами.
Я уже слышал про этого душителя, но неотчетливо, вскользь. И теперь попросил Солому рассказать о нем поподробнее… Беседе нашей, однако, помешал Гундосый.
Он явился загорелый, обветренный, пропыленный - только что с поезда! По обыкновению суетясь и мелко хихикая, сообщил, что приехал из Ташкента, что собирается теперь на Кавказ…
— Начинается курортный сезон, - пояснил он, - для майданников - самая золотая пора! Самая урожайная!
Он шумно высосал пиво из кружки. Отдулся медленно. Слизнул пену с губ. И затем, уставясь на меня, сказал:
— Слушай, Чума, едем со мной, а? Посмотришь, как майданники живут. Я давно хотел тебе предложить. Ну что ты на своем базаре видишь? Толкучка, грязь, суета… Скучно, старик! А у нас житуха веселая, все время на колесах, в дороге. Завтракаем в Ташкенте, ужинаем в Баку.
Дорожная эта поездная жизнь показалась мне заманчивой; она пахла романтикой и новизной.
Мы ударили по рукам и договорились о точной дате отъезда.
Гундосый подозвал официанта, заказал еще пива и по сто пятьдесят граммов водки на каждого. Мы дружно сдвинули стопки. Затем Солома сказал, потягиваясь и поправляя узел галстука:
— Пойдемте-ка, ребятки, на воздух! Надоело мне в этом гадюшнике…
Весь этот день и вечер мы провели вместе; шатались по городу и пили еще. Потом (уже в сумерках, накануне ночи) отправились на Богатьяновскую, к Генеральше.

* * *
В каждом крупном городе страны имеется блатной район - свое «дно».
В Тбилиси, например, это Авлабар; в Одессе - Пересыпь и Молдаванка; в Киеве - Подол; в Москве - Сокольники и Марьина Роща… Средоточием ростовского преступного мира является с незапамятных времен нахичеванское предместье, а также Богатьяновская улица.
Улица эта знаменитая! Издавна и прочно угнездились тут проститутки, мошенники, спекулянты. Тут находится подпольная биржа, черный рынок. И мало ли еще что находится на экзотической этой улице! Она исполнена своеобразного колорита и овеяна легендами. О ней сложено немало забавных частушек и песен. «На Богатьяновской открылася пивная, - сообщается в одной из таких песен, - где собиралася компания блатная. Где были девочки Маруся, Рита, Рая. И с ними Костя, Костя-шмаровоз». (Шмара - по-блатному - своя баба.)
Блатные компании собираются здесь во множестве! Для этой цели существует - помимо пивных - немало укромных мест; всякого рода ночлежки, потайные притоны и ямы.
«Ямами» называются дома, где орудуют скупщики краденого - «барыги». Есть у этих скупщиков и другое, библейское прозвище - «Каины». Мне оно кажется гораздо более точным.

* * *
«Яма», в которую мы забрели, принадлежала величественной даме - генеральской вдове. Вдова владела собственным домиком: небольшим четырехкомнатным особняком, доставшимся ей по наследству от мужа, крупного армейского снабженца, скончавшегося во время Отечественной войны.
Расположен был особнячок удобно, в глубине двора, среди зарослей сирени. Двор окружал высокий забор; помимо главного входа здесь имелись еще и боковые калитки, выводящие в соседние переулки. Через одну из таких калиток мы и проникли в сад.
— Все предусмотрено, - бормотал Солома, ведя нас к дому и разгребая на ходу влажные, тяжело и сладко пахнущие кусты, - все сделано с умом. И главное - со вкусом…
Он сорвал веточку сирени, понюхал ее. И словно бы даже всхлипнул от умиления:
— Классная женщина. Она вам, ребятки, понравится. Прирожденная уголовница! К тому же еще и начитана, культурна, - Солома вздохнул. - Эх, не был бы я онанистом…
Он угадал: вдова нам понравилась!
Дебелая эта рыхлая дама в кружевной пелерине, в шелестящем шелковом платье приняла нас радушно и угостила превосходной домашней наливочкой.
— Ежели не спешите, - сказала она с улыбкой, - оставайтесь ужинать! Будут блины со сметаной и хорошие девушки…
После ужина я выбрался во двор. Зажег папиросу, медленно обошел вокруг дома и остановился, прислонясь к стене, бездумно прислушиваясь к шорохам ночи.
Я стоял под окошком, раскрытым и занавешенным шторами. Зеленоватый мутный свет проникал сквозь ткань и мягко расплескивался по траве и кустам.
Внезапно сирень посветлела, сделалась ярче, подробно и выпукло проступили из полумрака густые зернистые гроздья. Я поднял голову и увидел в окне мужскую незнакомую фигуру.
Отодвинув штору, кто-то разглядывал меня; разглядывал пристально, настороженно…
Был он немолод и лысоват, в железных очках, с запавшими щеками, с неряшливой и жидкой бородкой. Поскребывая ее ногтями, он погодя спросил стесненным, сдавленным шепотком:
— Вы кто? Вы из этих… Из уркаганов… Да?
— Из этих, - сказал я.
Вопрос показался мне странным, да и тон, каким он был задан, тоже. Он никак не вязался с обстановкой, с характером всей этой «ямы».
«Хотя, с другой стороны, - подумал я тут же, - стиль здесь особый, замысловатый… Возможно, это кто-нибудь из друзей Генеральши, такой же, как и она, «начитанный» жулик?!»
И я, в свою очередь, спросил, придвинувшись к окну:
— А вы кто?
— Это неважно, - проговорил он быстро, - не имеет значения. - И потом, усевшись боком на подоконник, добавил: - Закурить есть? Будьте так добры…
— Найдется, - ответил я и протянул ему пачку «Беломора».
Он торопливо вытряхнул из пачки папиросу и долго прикуривал, ломая спички зыбкими, вздрагивающими пальцами. Наконец задымил, затянулся жадно и сказал, остро вглядываясь в заросли сада, в сырую, шевелящуюся тьму:
— Не спится. Да и как уснешь? Все время кто-то ходит, дышит, шуршит… Вот сейчас - слышите?
Остроугольное, исполосованное продольными морщинами лицо его кривилось и подергивалось, глаза были расширены; там, в глубине их, не было видно никакого движения мысли - только страх, один только страх, тоскливое и болезненное смятение.
— Слышите, слышите! Вон там - слева, у калитки… Вам не кажется?
— Нет, - сказал я, - не кажется. Да кого вы, собственно говоря, так боитесь?
— Их, - ответил он.
— Кого - «их»?
— А вы будто не понимаете? - прищурился он, поправляя очки.
— Чепуха, - отозвался я, - здесь место надежное. Все сделано с умом и со вкусом.
— Ну по поводу вкуса можно было бы поспорить, - пробормотал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60