И тихо, без суеты.
— Хорошо, - сказала она. Моргнула растерянно и сразу посерьезнела. - Хорошо. Я - мигом.
Она скрылась за дверью. И почти тотчас же вернулась - уже вдвоем с Левицким.
— Ты чего тут околачиваешься? - удивится тот, увидев меня. - Тебя все ждут…
— Значит, есть причина, - ответил я. И повернулся к Вальке. - Иди пока, милая, иди. - И затем, когда мы остались с Костей вдвоем, сказал: - Боюсь, старик, нам всем хана… Ты знаешь, что за нами следят?!
— Как? Кто? - спросил, темнея лицом, Левицкий. Он цепко ухватил меня за ворот халата, притянул к себе, засопел, раздувая ноздри. - Кто следит? Ты шутишь?
— Какие, к черту, шутки! Я сейчас на улице засек стукача. Прямо под нашим окном. Причем я этого типа знаю, личность серьезная…
Я коротко объяснил Левицкому, кто таков Гусь, и добавил, сокрушенно разведя руками:
— Главное дело, у меня - как назло - ничего нет при себе: ни пера, ни пиковины. Я голенький; попал сюда ведь прямо из карцера. А Гуся выпускать живым нельзя! Послушай, старик, может, у тебя или у твоих ребят есть какой-нибудь инструмент, а? Дайте мне хоть на время, взаймы… Я все сделаю чисто.
— Нет, постой. Попробуем другой вариант, - хрипло выговорил Левицкий. - В данный момент самое важное - придержать здесь Гуся, увлечь его чем-нибудь, заинтересовать, чтобы он, упаси Бог, не ушел… И ты как раз послужишь приманкой!
— Это каким же образом?
— Войди сейчас в палату - спокойненько, как ни в чем не бывало. И заговори именно о нем, причем громко, отчетливо, так, чтобы Гусь наверняка услышал. Это его, конечно, заинтересует. Ну, а насчет остального - не беспокойся. Мы сами все провернем! Кстати, шепни мимоходом Вите: пусть он явится сюда, ко мне.
— Так ты хочешь, чтобы - Витя?…
— Какая тебе разница? - Левицкий поджал в усмешечке губы. - У тебя есть своя роль - вот и играй ее. Хорошо играй! От этого зависит многое. А Витя - что ж. Между прочим, этот Витя подковы гнет, как картонные, зубами гвозди перекусывает. Ему никакой инструмент и не надобен. Что вообще ты знаешь, дитя, о наших людях? Мы обычно мелким террором не промышляем. Но если уж подопрет…
Стремительный этот диалог занял не более минуты. Затем я начал играть свою роль: ввалился в комнату, стал у окна и шумно принялся разглагольствовать, понося сучню и поминая ее предводителя… Неожиданная эта речь привела собравшихся в изумление. Оболенский отложил перо; брови его полезли вверх, рот округлился растерянно. Борода поднял плечи и так застыл, не сводя с меня прищуренных глаз. А Сергей Иванович спросил, запинаясь и беспокойно вертясь:
— Что это? О чем? Позвольте, позвольте….
Меня несло. Я болтал без умолку. Я вопил и жестикулировал, исполненный мрачного вдохновения. И все время украдкою, искоса поглядывал в окошко.
Дымная полоса света падала из окна на снег и окрашивала его тепло и мягко. Освещенный участок был невелик и как бы заштрихован снегопадными хлопьями. И все же сквозь зыбкую эту голубоватую сеточку он просматривался неплохо. Он отчетливо проступал из мглы, и я видел: Гусь здесь! Он прикован к окну. Он слушает мои слова, слушает неотрывно.
Я видел не самого Гуся, а всего, лишь тень его; корявая, густо-лиловая, она перечеркивала световой квадрат, подрагивала и шевелилась слабо.
Потом что-то случилось; тень метнулась в сторону. Сейчас же рядом с ней обозначилась еще одна… Обе эти тени схлестнулись, сплавились, переплелись. Они обратились теперь в одно бесформенное пятно. Какое-то время пятно казалось застывшим, недвижимым. Вдруг оно уменьшилось, распалось. И в следующее мгновение возникло за окошком и вплотную приблизилось к морозному стеклу Витино лицо.
Витя стукнул ногтем в раму, мигнул мне и оскалился, раздвигая сухие тонкие губы.
Тогда я сказал, стирая со лба испарину и глядя на онемевших заговорщиков:
— Финита ля комедия. Тикайте, братцы! Рассасывайтесь по одному!
* * *
Событие это вызвало среди членов комитета переполох. Было тотчас же решено прекратить на время всякие сборища. Люди разошлись торопливо. А затем мы с Левицким отправились на место схватки.
Гусь был задушен - и хорошо задушен! Осмотрев его, Левицкий проговорил, мотнув головой:
— Постарался наш морячок. Мастер - ничего не скажешь! Обрати внимание: он сломал ему не только горло, но и шейные позвонки. Парализовал с ходу.
Я сказал, склонясь над убитым:
— Одно только обидно: кончил его Витя, чужой человек, а не я.
— Ну, ты бы так, мой милый, и не смог.
— Нечего, как-нибудь справился бы все же… Это ж ведь моя добыча, понимаешь? Лично моя! Мой куш! Я за ним больше года охотился. А получилось как-то не так, вроде бы не по правилам.
— Черт знает, какую чепуху ты городишь! - усмехнулся Левицкий. - Ну, если для тебя так важно, сними с него скальп! Все-таки утешение. Но торопись: через полчаса будет проверка, - при этих словах он помрачнел, усмешка слиняла, сошла с его губ. - Гуся наверняка хватятся, станут искать… И не дай Бог, если его найдут в этом месте, на больничной территории… Надо его куда-нибудь пристроить. Только вот куда?
— Послушай, - быстро сказал я, - здесь же ведь рядом баня. А возле нее - большая поленница дров. Спрячем в дрова - и все дела! Присыплем сверху снежком…
— Пожалуй, - согласился Левицкий. - Это идея. Ну, а снежком не надобно. Без нас присыплет. Ты гляди, какой буран разыгрывается!
Погода действительно ухудшилась. Снег валил теперь плотной массой, и это было нам на руку: мы могли действовать спокойно, не опасаясь сторонних глаз…
Оттащив убитого к бане, мы вернулись крадучись в больницу. И только я успел раздеться и юркнуть в постель - донесся дальний тягучий звон: сигнал вечерней проверки.
Ночью ко мне вошел Левицкий. Грузно уселся на постели, закурил, кутаясь в дым. Сказал, позевывая:
— Час назад я беседовал с кумом. Он, понимаешь ли, питает ко мне доверие. Я ведь пользую его жену: даю этой истеричке всякие лекарства. Ну, вот, - Левицкий шевельнулся, умащиваясь поудобнее. - Потолковали. Он сообщил мне, что найден труп Гуся и очень огорчался потерей столь ценного для него человека. Причем - и это самое забавное! - подозрение падает не на блатных, как можно было бы ожидать, а на парня из ихней же компании. Оказывается, при бане работает, колет дрова, один из ссученных. Когда-то у него с Гусем была ссора… Опер знал об этом и теперь решил, что здесь сведение личных счетов. Парня взяли, будут заводить на него дело. Кум назвал мне его кличку. Только я запамятовал… - Костя наморщился, жуя папиросу, катая ее в зубах. - Нелепая какая-то кличка, экзотическая…
— Может быть, Носорог? - предположил я, безучастно разглядывая облупленную краску на потолке.
— Вот, вот. Именно! Но постой… Ты знал, что он там работает?
— Н-ну,.в общем, да… А что?
— Стало быть, ты вспомнил тогда о дровах неспроста? Затеял все с расчетом?
— А какая тебе разница? - отозвался я, повторяя его же, Костины, недавние слова. - У тебя есть своя роль - вот и играй ее. А я играю свою.
— Ну, ты фрукт, - медленно проговорил он. - Объясни мне, пожалуйста: откуда у тебя, простого советского мальчика, такая склонность к блатной интриге?
— Эх, Костя, - сказал я. - Если зайца долго бить по голове - он спички зажигать научится.
— Да, да, разумеется, - пробормотал он. - И вообще, если вдуматься, не такой уж ты советский и не такой простой…
Тогда я спросил - уже с явным интересом:
— Кто же я по-твоему?
— Так сразу и не определишь. Слишком много в тебе перемешано. Конечно, ты - личность темная…
— Но, но, - сказал я, - не зарывайся, старик!
— Ну, подумай сам, - сказал Костя, - кто ты? Бродяга, авантюрист, один из руководителей воровской кодлы… Хотя, с другой стороны, в тебе чувствуется интеллигентность и талант. Ты, бесспорно, человек творческий. И если взять все вместе, получается весьма любопытный букет! А впрочем, что ж, - он легонько потрепал меня по колену. - Как бы то ни было, в тебе мы не ошиблись, ты годишься. Нам нужны люди с характером и с творческой фантазией. А ты именно таков. Со своими врагами ты умеешь расправляться мастерски! Взять хотя бы нынешний случай…
— Кстати, - заметил я, - этот Носорог не только мой враг, он еще враг общего нашего друга - автора романа «Наследник из Калькутты». Это ведь он когда-то покушался на Штильмарка! Так что сообщи Роберту при встрече: ему, наверное, будет приятно узнать.
— Вряд ли мне это удастся, - сказал Левицкий, сминая окурок. - Роберта уже нет…
— Как, то есть, нет? - я привстал, опираясь на локоть. - Что с ним?
— Угнали на этап.
— Когда?
— Позавчера. Я думал, ты в курсе…
— Что ж это он, - проговорил я с обидой, - даже не зашел проститься…
— Он вообще ни с кем проститься не успел. Все произошло неожиданно. И как-то очень быстро. Его вызвали из столовой во время завтрака, отвели на вахту, и оттуда он больше уже не вернулся. Даже вещи не дали забрать, - за ними потом прибегал в барак надзиратель.
— И куда угнали - не знаешь?
— Говорят, на какой-то штрафняк.
— Тут наверняка замешан Василевский, - заключил я мрачно. - Ему же необходимо избавиться от соперника, вот он и изощряется, гад ползучий! Убить - не вышло. Теперь он спихивает Роберта в омут, к штрафникам… Старший нарядчик многое может! Если б он узнал, что это я тогда выручал Штильмарка, он бы и ко мне ключи подобрал. Тем более что сейчас это нетрудно: судьба моя - на волоске. Опер, как ты знаешь, обвиняет меня в агитации…
— Да, кстати, - сказал Левицкий, - мы с кумом и об этом толковали, - он поднялся, потягиваясь, хрустнул суставами. - Кум на сей раз торчал у меня долго, был весь какой-то нервный, рассеянный. Начнет про одно - перескочит на другое… Вспомнил неожиданно о тебе - поинтересовался твоим состоянием.
— Заботливый кум, - проворчал я. - Может, он что-нибудь чует? Угадывает?
— Н-не знаю. Во всяком случае, ты его сильно интересуешь. И ты сам, и твои песни. О песнях мы как раз и говорили - в частности, о той, из-за которой тебя повязали…
Левицкий смолк, сморщил губы от сдерживаемой улыбки. Я сказал нетерпеливо:
— Ну и что же? Не томи, старик!
— Я обратил внимание кума на одну весьма существенную деталь. В той песне говорится о «ячейке ВКП большевиков» - ведь так? Ну, вот… Я резонно заметил, что это выражение устарелое, характерное лишь для дореволюционной поры. В наше время никто уже так о партии не говорит. И это неопровержимо доказывает, что автором данного текста не может быть такой зеленый юнец, как ты…
— Послушай, Костя, - сказал я растроганно. - Видит Бог, я твой должник навеки. Чем мне отплатить тебе за все?
— Ах, оставь, какие между нами могут быть счеты! - махнул он рукой и повернулся к дверям. - Будь верен общей нашей идее. Это самое важное. Ну, правда, если меня завтра выгонят, - он задержался на пороге, бегло глянул на меня через плечо, - если я потеряю в глазах начальства весь свой авторитет, тогда…
И тут я спросил, словно выстрелил ему в спину:
— А скажи, старик, откуда у тебя такой авторитет? На чем он держится? Кто ты?
— Врач, - сказал он, - кто же еще? Доктор медицины.
— Где же ты раньше работал?
— В германском армейском госпитале, - произнес он отчетливой скороговоркой.
— Всю войну?
— Нет, в самом конце… Ну-с, а первые годы служил в разных местах, в Восточной Пруссии. Прошел выучку у отличных профессоров! С пруссаками у меня связь кровная…
— Так ты что ли немец?
— Нет, - ответил он. - Не совсем… Я родом из Минска. Отец мой весьма известный минский хирург. А мать, это верно, - из старой прусской фамилии. Впрочем, предки ее перекочевали на восток два века тому назад и успели основательно обрусеть.
— Вот оно что! - протянул я. - И где ж ты служил в Пруссии?
— Неважно, - дернул он углом рта. - Какая тебе разница? Школу я во всяком случае прошел хорошую.
Костя стоял, топчась у порога, теребя дверную рукоять. Пальцы его подрагивали, трепетали: разговор этот, видимо, начинал его тяготить. Вдруг он шагнул ко мне, склонил худое, бровастое, остроугольное свое лицо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
— Хорошо, - сказала она. Моргнула растерянно и сразу посерьезнела. - Хорошо. Я - мигом.
Она скрылась за дверью. И почти тотчас же вернулась - уже вдвоем с Левицким.
— Ты чего тут околачиваешься? - удивится тот, увидев меня. - Тебя все ждут…
— Значит, есть причина, - ответил я. И повернулся к Вальке. - Иди пока, милая, иди. - И затем, когда мы остались с Костей вдвоем, сказал: - Боюсь, старик, нам всем хана… Ты знаешь, что за нами следят?!
— Как? Кто? - спросил, темнея лицом, Левицкий. Он цепко ухватил меня за ворот халата, притянул к себе, засопел, раздувая ноздри. - Кто следит? Ты шутишь?
— Какие, к черту, шутки! Я сейчас на улице засек стукача. Прямо под нашим окном. Причем я этого типа знаю, личность серьезная…
Я коротко объяснил Левицкому, кто таков Гусь, и добавил, сокрушенно разведя руками:
— Главное дело, у меня - как назло - ничего нет при себе: ни пера, ни пиковины. Я голенький; попал сюда ведь прямо из карцера. А Гуся выпускать живым нельзя! Послушай, старик, может, у тебя или у твоих ребят есть какой-нибудь инструмент, а? Дайте мне хоть на время, взаймы… Я все сделаю чисто.
— Нет, постой. Попробуем другой вариант, - хрипло выговорил Левицкий. - В данный момент самое важное - придержать здесь Гуся, увлечь его чем-нибудь, заинтересовать, чтобы он, упаси Бог, не ушел… И ты как раз послужишь приманкой!
— Это каким же образом?
— Войди сейчас в палату - спокойненько, как ни в чем не бывало. И заговори именно о нем, причем громко, отчетливо, так, чтобы Гусь наверняка услышал. Это его, конечно, заинтересует. Ну, а насчет остального - не беспокойся. Мы сами все провернем! Кстати, шепни мимоходом Вите: пусть он явится сюда, ко мне.
— Так ты хочешь, чтобы - Витя?…
— Какая тебе разница? - Левицкий поджал в усмешечке губы. - У тебя есть своя роль - вот и играй ее. Хорошо играй! От этого зависит многое. А Витя - что ж. Между прочим, этот Витя подковы гнет, как картонные, зубами гвозди перекусывает. Ему никакой инструмент и не надобен. Что вообще ты знаешь, дитя, о наших людях? Мы обычно мелким террором не промышляем. Но если уж подопрет…
Стремительный этот диалог занял не более минуты. Затем я начал играть свою роль: ввалился в комнату, стал у окна и шумно принялся разглагольствовать, понося сучню и поминая ее предводителя… Неожиданная эта речь привела собравшихся в изумление. Оболенский отложил перо; брови его полезли вверх, рот округлился растерянно. Борода поднял плечи и так застыл, не сводя с меня прищуренных глаз. А Сергей Иванович спросил, запинаясь и беспокойно вертясь:
— Что это? О чем? Позвольте, позвольте….
Меня несло. Я болтал без умолку. Я вопил и жестикулировал, исполненный мрачного вдохновения. И все время украдкою, искоса поглядывал в окошко.
Дымная полоса света падала из окна на снег и окрашивала его тепло и мягко. Освещенный участок был невелик и как бы заштрихован снегопадными хлопьями. И все же сквозь зыбкую эту голубоватую сеточку он просматривался неплохо. Он отчетливо проступал из мглы, и я видел: Гусь здесь! Он прикован к окну. Он слушает мои слова, слушает неотрывно.
Я видел не самого Гуся, а всего, лишь тень его; корявая, густо-лиловая, она перечеркивала световой квадрат, подрагивала и шевелилась слабо.
Потом что-то случилось; тень метнулась в сторону. Сейчас же рядом с ней обозначилась еще одна… Обе эти тени схлестнулись, сплавились, переплелись. Они обратились теперь в одно бесформенное пятно. Какое-то время пятно казалось застывшим, недвижимым. Вдруг оно уменьшилось, распалось. И в следующее мгновение возникло за окошком и вплотную приблизилось к морозному стеклу Витино лицо.
Витя стукнул ногтем в раму, мигнул мне и оскалился, раздвигая сухие тонкие губы.
Тогда я сказал, стирая со лба испарину и глядя на онемевших заговорщиков:
— Финита ля комедия. Тикайте, братцы! Рассасывайтесь по одному!
* * *
Событие это вызвало среди членов комитета переполох. Было тотчас же решено прекратить на время всякие сборища. Люди разошлись торопливо. А затем мы с Левицким отправились на место схватки.
Гусь был задушен - и хорошо задушен! Осмотрев его, Левицкий проговорил, мотнув головой:
— Постарался наш морячок. Мастер - ничего не скажешь! Обрати внимание: он сломал ему не только горло, но и шейные позвонки. Парализовал с ходу.
Я сказал, склонясь над убитым:
— Одно только обидно: кончил его Витя, чужой человек, а не я.
— Ну, ты бы так, мой милый, и не смог.
— Нечего, как-нибудь справился бы все же… Это ж ведь моя добыча, понимаешь? Лично моя! Мой куш! Я за ним больше года охотился. А получилось как-то не так, вроде бы не по правилам.
— Черт знает, какую чепуху ты городишь! - усмехнулся Левицкий. - Ну, если для тебя так важно, сними с него скальп! Все-таки утешение. Но торопись: через полчаса будет проверка, - при этих словах он помрачнел, усмешка слиняла, сошла с его губ. - Гуся наверняка хватятся, станут искать… И не дай Бог, если его найдут в этом месте, на больничной территории… Надо его куда-нибудь пристроить. Только вот куда?
— Послушай, - быстро сказал я, - здесь же ведь рядом баня. А возле нее - большая поленница дров. Спрячем в дрова - и все дела! Присыплем сверху снежком…
— Пожалуй, - согласился Левицкий. - Это идея. Ну, а снежком не надобно. Без нас присыплет. Ты гляди, какой буран разыгрывается!
Погода действительно ухудшилась. Снег валил теперь плотной массой, и это было нам на руку: мы могли действовать спокойно, не опасаясь сторонних глаз…
Оттащив убитого к бане, мы вернулись крадучись в больницу. И только я успел раздеться и юркнуть в постель - донесся дальний тягучий звон: сигнал вечерней проверки.
Ночью ко мне вошел Левицкий. Грузно уселся на постели, закурил, кутаясь в дым. Сказал, позевывая:
— Час назад я беседовал с кумом. Он, понимаешь ли, питает ко мне доверие. Я ведь пользую его жену: даю этой истеричке всякие лекарства. Ну, вот, - Левицкий шевельнулся, умащиваясь поудобнее. - Потолковали. Он сообщил мне, что найден труп Гуся и очень огорчался потерей столь ценного для него человека. Причем - и это самое забавное! - подозрение падает не на блатных, как можно было бы ожидать, а на парня из ихней же компании. Оказывается, при бане работает, колет дрова, один из ссученных. Когда-то у него с Гусем была ссора… Опер знал об этом и теперь решил, что здесь сведение личных счетов. Парня взяли, будут заводить на него дело. Кум назвал мне его кличку. Только я запамятовал… - Костя наморщился, жуя папиросу, катая ее в зубах. - Нелепая какая-то кличка, экзотическая…
— Может быть, Носорог? - предположил я, безучастно разглядывая облупленную краску на потолке.
— Вот, вот. Именно! Но постой… Ты знал, что он там работает?
— Н-ну,.в общем, да… А что?
— Стало быть, ты вспомнил тогда о дровах неспроста? Затеял все с расчетом?
— А какая тебе разница? - отозвался я, повторяя его же, Костины, недавние слова. - У тебя есть своя роль - вот и играй ее. А я играю свою.
— Ну, ты фрукт, - медленно проговорил он. - Объясни мне, пожалуйста: откуда у тебя, простого советского мальчика, такая склонность к блатной интриге?
— Эх, Костя, - сказал я. - Если зайца долго бить по голове - он спички зажигать научится.
— Да, да, разумеется, - пробормотал он. - И вообще, если вдуматься, не такой уж ты советский и не такой простой…
Тогда я спросил - уже с явным интересом:
— Кто же я по-твоему?
— Так сразу и не определишь. Слишком много в тебе перемешано. Конечно, ты - личность темная…
— Но, но, - сказал я, - не зарывайся, старик!
— Ну, подумай сам, - сказал Костя, - кто ты? Бродяга, авантюрист, один из руководителей воровской кодлы… Хотя, с другой стороны, в тебе чувствуется интеллигентность и талант. Ты, бесспорно, человек творческий. И если взять все вместе, получается весьма любопытный букет! А впрочем, что ж, - он легонько потрепал меня по колену. - Как бы то ни было, в тебе мы не ошиблись, ты годишься. Нам нужны люди с характером и с творческой фантазией. А ты именно таков. Со своими врагами ты умеешь расправляться мастерски! Взять хотя бы нынешний случай…
— Кстати, - заметил я, - этот Носорог не только мой враг, он еще враг общего нашего друга - автора романа «Наследник из Калькутты». Это ведь он когда-то покушался на Штильмарка! Так что сообщи Роберту при встрече: ему, наверное, будет приятно узнать.
— Вряд ли мне это удастся, - сказал Левицкий, сминая окурок. - Роберта уже нет…
— Как, то есть, нет? - я привстал, опираясь на локоть. - Что с ним?
— Угнали на этап.
— Когда?
— Позавчера. Я думал, ты в курсе…
— Что ж это он, - проговорил я с обидой, - даже не зашел проститься…
— Он вообще ни с кем проститься не успел. Все произошло неожиданно. И как-то очень быстро. Его вызвали из столовой во время завтрака, отвели на вахту, и оттуда он больше уже не вернулся. Даже вещи не дали забрать, - за ними потом прибегал в барак надзиратель.
— И куда угнали - не знаешь?
— Говорят, на какой-то штрафняк.
— Тут наверняка замешан Василевский, - заключил я мрачно. - Ему же необходимо избавиться от соперника, вот он и изощряется, гад ползучий! Убить - не вышло. Теперь он спихивает Роберта в омут, к штрафникам… Старший нарядчик многое может! Если б он узнал, что это я тогда выручал Штильмарка, он бы и ко мне ключи подобрал. Тем более что сейчас это нетрудно: судьба моя - на волоске. Опер, как ты знаешь, обвиняет меня в агитации…
— Да, кстати, - сказал Левицкий, - мы с кумом и об этом толковали, - он поднялся, потягиваясь, хрустнул суставами. - Кум на сей раз торчал у меня долго, был весь какой-то нервный, рассеянный. Начнет про одно - перескочит на другое… Вспомнил неожиданно о тебе - поинтересовался твоим состоянием.
— Заботливый кум, - проворчал я. - Может, он что-нибудь чует? Угадывает?
— Н-не знаю. Во всяком случае, ты его сильно интересуешь. И ты сам, и твои песни. О песнях мы как раз и говорили - в частности, о той, из-за которой тебя повязали…
Левицкий смолк, сморщил губы от сдерживаемой улыбки. Я сказал нетерпеливо:
— Ну и что же? Не томи, старик!
— Я обратил внимание кума на одну весьма существенную деталь. В той песне говорится о «ячейке ВКП большевиков» - ведь так? Ну, вот… Я резонно заметил, что это выражение устарелое, характерное лишь для дореволюционной поры. В наше время никто уже так о партии не говорит. И это неопровержимо доказывает, что автором данного текста не может быть такой зеленый юнец, как ты…
— Послушай, Костя, - сказал я растроганно. - Видит Бог, я твой должник навеки. Чем мне отплатить тебе за все?
— Ах, оставь, какие между нами могут быть счеты! - махнул он рукой и повернулся к дверям. - Будь верен общей нашей идее. Это самое важное. Ну, правда, если меня завтра выгонят, - он задержался на пороге, бегло глянул на меня через плечо, - если я потеряю в глазах начальства весь свой авторитет, тогда…
И тут я спросил, словно выстрелил ему в спину:
— А скажи, старик, откуда у тебя такой авторитет? На чем он держится? Кто ты?
— Врач, - сказал он, - кто же еще? Доктор медицины.
— Где же ты раньше работал?
— В германском армейском госпитале, - произнес он отчетливой скороговоркой.
— Всю войну?
— Нет, в самом конце… Ну-с, а первые годы служил в разных местах, в Восточной Пруссии. Прошел выучку у отличных профессоров! С пруссаками у меня связь кровная…
— Так ты что ли немец?
— Нет, - ответил он. - Не совсем… Я родом из Минска. Отец мой весьма известный минский хирург. А мать, это верно, - из старой прусской фамилии. Впрочем, предки ее перекочевали на восток два века тому назад и успели основательно обрусеть.
— Вот оно что! - протянул я. - И где ж ты служил в Пруссии?
— Неважно, - дернул он углом рта. - Какая тебе разница? Школу я во всяком случае прошел хорошую.
Костя стоял, топчась у порога, теребя дверную рукоять. Пальцы его подрагивали, трепетали: разговор этот, видимо, начинал его тяготить. Вдруг он шагнул ко мне, склонил худое, бровастое, остроугольное свое лицо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60