Каждая боевая
машина должна быть готова повторить все сначала и в любую минуту. И оттого
гудит снова парк. Сотни машин одновременно заправляются. Каждому танку
минимум по тонне топлива надо. И бронетранспортеры тоже прожорливы. И
артиллерийские тягачи тоже. И все транспортные машины заправить нужно. Тут
же всем боевым машинам боекомплект пополнить надо. Снаряды танковые по 30
килограммов каждый. Сотни их подвезли. Каждая пара снарядов - в ящике.
Каждый ящик нужно с транспортной машины снять. Снаряды вытащить. Упаковку с
каждого снять. Почистить каждый, заводскую смазку снять, и в танк его. А
патроны - тоже в ящиках. По 880 штук в каждом. Патроны нужно в ленты
снарядить. В ленте пулеметной 250 патронов. Потом ленты нужно в магазины
заправить. В каждом танке по 13 магазинов. Теперь все стреляные гильзы
нужно собрать, уложить их в ящики и сдать на склад. Стволы позже чистить
будем. По очереди, всем взводом каждый танковый ствол, по многу часов
каждый день, повторяя это много дней подряд. Но сейчас нужно пока стволы
маслом залить. А вот теперь танки нужно помыть.
Это грубая мойка. Основная мойка и чистка будет потом. А вот теперь
солдат нужно накормить. Обеда не было сегодня, и поэтому обед совмещен с
ужином. А после все проверить нужно: двигатели, трансмиссии, подвеску,
ходовую часть, траки. В четвертом танке торсион поломан на левом борту. В
восьмом - оборачивающийся редуктор барахлит. А в первой танковой роте два
двигателя сразу менять будут. А с утра начнется общая чистка стволов. Чтобы
готово все было! Сокрушу! И вдруг чувствую я пустоту под сердцем. И вдруг
вспомнил я, что не придется мне с утра в моей роте проверять качество
обслуживания. Может быть, и не пустят меня завтра вообще в танковый парк?
Знаю, что все документы на меня уже готовы и что официально снимут меня не
завтра утром, а уже сегодня вечером. И знаю, что положено офицеру на снятие
идти в блеске, не хуже чем за орденом. И рота моя это знает. И потому пока
я с заправщиками ругался, пока ведомости расхода боеприпасов проверял, пока
под третий танк лазил, уже кто-то и сапоги мне до зеркального блеска
отполировал, и брюки выгладил, и воротничок свеженький пришил. Сбросил я
грязный комбинезон и быстро в душ. Брился долго и старательно. А тут и
посыльный из штаба полка.
Гремит парк. Через ворота разбитый бронетранспортер тягач тянет. Гильзы
стреляные звенят. Гудят огромные "Уралы", доверху пустыми снарядными
ящиками переполненные. Электросварка салютом брызжет. Все к утру должно
блестеть и сиять. А пока грязь, грязь кругом, шум, грохот, как на великой
стройке. Офицера от солдата не отличишь. Все в комбинезонах, все грязные,
все матерятся. И идет среди этого хаоса старший лейтенант Суворов. И
умолкают все. Чумазые танкисты вслед мне смотрят. Ясно каждому - на снятие
старший лейтенант идет. Никто не знает, за что слетел он. Но каждый
чувствует, что зря его снимают. В другое бы время и не заметили старшего
лейтенанта в чужих ротах, а если и заметили, то сделали б вид, что не
заметили. Так бы в двигателях и ковырялись, выставив промасленные задницы.
Но на снятие человек идет. И потому грязной пятерней под замусоленные
пилотки приветствуют меня чужие, незнакомые танкисты. И я их приветствую. И
я улыбаюсь. И они мне улыбаются, мол, бывает хуже, крепись.
А за стенами парка весь военный городок. Каштаны в три обхвата.
Новобранцы громко, но нестройно песню орут. Стараются, но неуклюжи еще.
Лихой ефрейтор покрикивает. Вот и новобранцы меня приветствуют. Эти еще
телята. Эти еще ничего не понимают. Для них старший лейтенант - это очень
большой начальник, гораздо выше ефрейтора. А что как-то особо сапоги у него
блестят, так это, наверное, праздник у него какой-то...
Вот и штаб. Тут всегда чисто. Тут всегда тихо. Лестница - мрамор. Румыны
до войны строили. Ковры по всем коридорам. А вот и полуовальный зал,
залитый светом. В пуленепробиваемом прозрачном конусе - опечатанное
гербовыми печатями знамя полка. Под знаменем часовой замер. Короткий
плоский штык дробит последний луч солнца, рассыпает его искрами по мрамору.
Я приветствую знамя полка, а часовой под знаменем не шелохнется. Он ведь с
автоматом. А вооруженный человек не использует никаких других форм
приветствия. Его оружие и есть приветствие всем остальным.
Посыльный ведет по коридору к кабинету командира полка. Странно это.
Почему не к начальнику штаба?
Стукнул посыльный в командирскую дверь. Вошел, плотно закрыв дверь за
собой. Тут же назад вышел, молча уступив - входите.
За командирским дубовым столом незнакомый подполковник небольшого роста.
Этого подполковника я сегодня в свите проверяющего полковника видел. Что за
черт, дивлюсь, где же батя, где начальник штаба? И почему подполковник в
командирском кресле сидит? Неужели по своему положению он выше нашего бати?
Ну, конечно, выше. Иначе не сидел бы за его столом.
- Садитесь, старший лейтенант, - не слушая рапорта предлагает
подполковник.
Сел. На краешек. Знаю, что сейчас громкие слова последуют, и оттого
вскочить придется. Оттого спина у меня прямая. Вроде в строю стою, на
параде.
- Доложите, старший лейтенант, почему вы улыбались, когда вас полковник
Ермолов с роты снимал.
Смотрю на подполковника, на свежий воротничок на уже неновой, но
чистенькой и выглаженной гимнастерке. А что ответишь?
- Не знаю, товарищ подполковник.
- Жалко с ротой расставаться?
- Жалко.
- Рота твоя мастерски работала. Особенно в конце. А со стенкой все
согласны: ее лучше сломать, чем полк под удар поставить. Стенку
восстановить нетрудно...
- Ее уже восстановили.
- Вот что, старший лейтенант, зовут меня подполковник Кравцов. Я
начальник разведки 13-й Армии. Полковник Ермолов, снявший тебя с роты,
думает, что он начальник разведки. Но он смещен, хотя об этом еще не
догадывается. На его место уже назначен я. Сейчас мы объезжаем дивизии. Он
думает, что он проверяет, а на самом деле это я дела принимаю, знакомлюсь с
состоянием разведки в дивизиях. Все его решения и приказы никакой силы не
имеют. Он распоряжается каждый день, а по вечерам я представляю свои
документы командирам полков и дивизий, и все его приказы теряют всякую
силу. Он об этом не догадывается. Он не знает, что его крик - это не более
чем лесной шум. В системе Советской Армии и всего нашего государства он уже
ноль, частное лицо, неудачник, изгнанный из армии без пенсии. Приказ об
этом ему скоро объявят. Так что его приказ о смещении тебя с роты никакой
силы не имеет.
- Спасибо, товарищ подполковник!
- Не спеши благодарить. Он не имеет права тебя отстранить от командования
ротой. Поэтому я тебя отстраняю.- И, сменив тон, он тихо, но властно
сказал:- Приказываю роту сдать!
У меня привычка давняя встречать удары судьбы улыбкой. Но удар оказался
внезапным, и улыбки не получилось.
Я встал, бросил ладонь к козырьку и четко ответил:
- Есть, сдать роту!
- Садись.
Сел.
- Есть разница. Полковник Ермолов снял тебя, потому что считал, что роты
для тебя много. Я снимаю тебя, считая, что роты для тебя мало. У меня для
тебя есть должность начальника штаба разведывательного батальона дивизии.
- Я только старший лейтенант.
- Я тоже только подполковник. А вот вызвали и приказали принять разведку
целой Армии. Я сейчас не только принимаю дела, но и формирую свою команду.
Кое-кого я за собой перетащил со своей прежней работы. Я был начальником
разведки 87-й дивизии. Но у меня теперь хозяйство во много раз больше, и
мне нужно очень много толковых исполнительных ребят, на которых можно
положиться. И штаб разведывательного батальона - это минимум для тебя. Я
попробую тебя и на более высоком посту. Если справишься... - Он смотрит на
часы. - Двадцать минут тебе на сборы. В 21.30 отсюда в Ровно, в штаб 13-й
Армии пойдет наш автобус. В нем зарезервировано место и для тебя. Я заберу
тебя к себе в разведывательный отдел штаба 13-й Армии, если завтра ты сдашь
экзамены.
Экзамены я сдал.
ГЛАВА II
1.
От офицерской гостиницы до штаба 13-й Армии - двести сорок шагов. Каждое
утро я не спеша иду вдоль шеренги старых кленов, мимо пустых зеленых
скамеек прямо к высокой кирпичной стене. Там, за стеной, в густом
саду-старинный особняк. Когда-то, очень давно, тут жил богатый человек.
Его, конечно, убили, ибо это несправедливо, чтобы у одних большие дома
были, а у других - маленькие. Перед войной в этом особняке размещалось
НКВД, а во время нее - Гестапо. Очень уж место удобное. После войны тут
разместился штаб одной из наших многочисленных Армий. В этом штабе я теперь
служу.
Штаб-это концентрация власти, жестокой, неумолимой, несгибаемой. В
сравнении с любым из наших противников - наши штабы очень малы и предельно
подвижны. Штаб Армии - это семьдесят генералов и офицеров, да рота охраны.
Это все. Никакой бюрократии. Штаб Армии может в любой момент разместиться
на десяти бронетранспортерах и раствориться в серо-зеленой массе
подчиненных ему войск, не теряя при этом руководства ими. В этой его
незаметности и подвижности - неуязвимость. Но и в мирное время он защищен
от всяких случайностей. Еще первый владелец - отгородил свой дом и большой
сад высокой кирпичной стеной. А все последующие владельцы стену эту
укрепляли, надстраивали, дополняли всякими штуками, чтобы начисто отбить
охоту через стену перелезать.
У зеленых ворот - часовой. Предъявим ему пропуск. Он его внимательно
рассмотрит и - рука к козырьку: проходите, пожалуйста. От контрольного
пункта самого здания не видно. К нему ведет дорога между стен густых
кустов. С дороги не свернешь - в кустах непролазная чаща колючей проволоки.
Так что иди по дороге, как по тоннелю. А дорога плавно поворачивает к
особняку, спрятанному среди каштанов. Окна его первого этажа много лет
назад замурованы. На окнах второго этажа - крепкие решетки снаружи и
плотные шторы внутри. Площадка перед центральным входом вымощена чистыми
белыми плитами и окружена стеной кустов. Если присмотреться, то кроме
колючей проволоки в кустах можно увидеть и серый шершавый бетон. Это
пулеметные казематы, соединенные подземными коридорами с подвальным
помещением штаба, где размещается караул.
Отсюда, от центрального дворика, дорога поворачивает вокруг особняка к
новому трехэтажному корпусу, пристроенному к главному зданию. Отсюда можно
наконец попасть в парк, который зеленой мглой окутывает весь наш Белый дом.
Днем на дорожках парка можно увидеть только штабных офицеров, ночью -
караулы с собаками. Тут же, в парке, совсем неприметный со стороны, вход в
подземный командный пункт, сооруженный глубоко под землей и защищенный
тысячами тонн бетона и стали. Там, под землей, - рабочие жилые помещения,
узел связи, столовая, госпиталь, склады и все, что необходимо для жизни и
работы в условиях полной изоляции.
Но кроме этого подземного КП есть еще один. Тот не только бетоном, сталью
и собаками защищен, но и тайной. Тот КП - призрак. Мало кто знает, где он
расположен.
До начала рабочего дня-двадцать минут, и я брожу по дорожкам, шурша
золотыми листьями.
Далеко-далеко в небе истребитель чертит небо, пугая журавлей, кружащих
над невидимым отсюда полем.
Вот офицеры потянулись к Белому дому. Время. Двинемся и мы. По дорожке, к
широкой аллее, мимо журчащего ручья, теперь обогнем левое крыло особняка,
вот мы снова на центральном дворике среди густых кустов, под тяжелыми
взглядами пулеметных амбразур из-под низких бетонных лбов сумрачных
казематов.
Предъявим снова пропуск козыряющему часовому и войдем в гулкий
беломраморный зал, где когда-то звенели шпоры, шелестели шелком юбки и за
страусовыми перьями вееров прятали томные взгляды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54