Ожидая, когда мисс Берди закончит на кухне, я устало смотрю через маленькое зеленое пятно лужайки с грудой мешков на ней на свое жилище над гаражом. А я еще гордился, когда выторговал себе всего полтораста долларов арендной платы, теперь не знаю, такой ли уж я умник на самом деле и кто в конечном счете выгадал…
Помню, мне было даже немного стыдно, что я слегка наживаюсь на милой маленькой женщине. А теперь мне очень хотелось бы запихнуть ее в пустой мешок из-под иголок.
Если судить по древнему термометру, прибитому гвоздями к стене гаража, температура в час дня поднялась еще на пару градусов. В два часа спина у меня уже не разгибается, и я объясняю мисс Берди, что должен отдохнуть. Она грустно смотрит на меня, затем медленно поворачивается и изучает взглядом нисколько не уменьшившуюся груду белых мешков. Мы сделали в этой громаде едва заметную вмятину.
- Ну, если это так обязательно.
- Только часок, - умоляю я.
Она смягчается, но в три тридцать я снова толкаю перед собой тачку, а мисс Берди наступает мне на пятки.
После восьми часов изматывающей работы я высыпал семьдесят девять мешков иголок, меньше трети всего их количества.
Вскоре после ленча я намекнул в первый раз, что ровно в шесть вечера меня ждут в «Йогисе». Я, конечно, соврал. Мои часы работы в баре с восьми до закрытия. Однако мисс Берди этого не узнает, а я твердо намерен освободиться от иголок еще до наступления темноты. Но в пять я просто все бросаю и говорю, что с меня достаточно, что спина у меня отваливается, а мне еще работать вечером, и тащусь вверх по лестнице, а мисс Берди печально смотрит мне вслед. Она может отказать мне в жилье, но мне это уже безразлично.
Поздним утром в воскресенье я просыпаюсь от величественного грозового раската и лежу, словно оцепенев, под шум проливного дождя, барабанящего по крыше. Голова у меня в порядке - заступив вчера на работу в баре, я не пил. Однако все тело словно залито бетоном, и я не в силах пошевелиться.
Малейшее движение причиняет мучительную боль. Мне даже трудно дышать.
В какой-то момент вчерашней пытки мисс Берди спросила, не пойду ли я с ней сегодня в церковь. Посещение церковной службы не было включено в список обязательных условий моего здесь проживания, но почему бы, подумал я тогда, не пойти.
Если одинокая старая леди хочет, чтобы я посетил с ней службу, то это самое малое, что я могу для нее сделать из чувства благодарности. И уж мне это, конечно, никак не может повредить.
Поэтому я поинтересовался у нее, какую церковь она посещает. Церковь Благодати Господней, отвечает она, что в Далласе. Живи, опираясь на помощь ближних, - такой принцип исповедует она вместе с досточтимым Кеннетом Чэнддером в храме и среди собственных стен.
Сегодня я вымаливаю возможность остаться дома. Она, по-видимому, недовольна, но быстро смиряется.
Когда я был маленьким, еще задолго до того, как отец пристрастился к алкоголю и решил послать меня в военное училище, я от случая к случаю ходил в церковь вместе с матерью. Отец тоже бывал с нами пару раз, но все время ворчал и брюзжал, и мы с матерью предпочитали, чтобы он оставался дома и читал газеты. Это была маленькая методистская церковь с дружелюбно настроенным пастором, достопочтенным Хауи, который рассказывал разные забавные истории и умел внушить каждому, что он желанный и любимый прихожанин.
Я помню, как мама всегда была довольна его проповедями. В воскресной школе училось много ребят, и я не возражал, когда раз в неделю утром меня скребли мочалкой, надевали на меня рубашку с накрахмаленным воротничком и вели в церковь.
Однажды у матери была какая-то незначительная операция и она провела в больнице три дня. Конечно, все дамы-прихожанки знали об интимных деталях операции и в течение трех дней в дом потоком изливались приношения: печеное, тушеное, жареное, пирожные, пироги и тому подобное. Приносились горшки и блюда с таким количеством еды, которое нам с отцом и за год было не съесть. Дамы организовали дежурство у нас в доме. Они поочередно надзирали за порядком в кухне, убирали там, мыли, встречали все увеличивающееся количество посетительниц, которые приносили все больше кастрюль со съестным. В те три дня, что мать пробыла в больнице, и три дня после возвращения у нас в доме жила по крайней мере одна из дам, и мне казалось, что они сторожили еду.
Отец бесился. Он не мог потихоньку слинять и выпить в укромном уголке, нельзя же заниматься подобным, когда в доме с полдюжины богобоязненных дам. Мне кажется, они знали, что ему хочется приложиться к бутылке, и, раз уж им удалось ворваться к нам, они решили не допустить этого. Причем подразумевалось, что он неизменно будет радушным хозяином, а мой отец ну никак не годился на такую роль.
После первых двадцати четырех часов он стал проводить большую часть дня в больнице, но вовсе не хлопоча возле страждущей жены. Он пребывал в комнате для посетителей, смотрел телевизор и потягивал колу с джином.
Я с удовлетворением вспоминаю об этих днях. Никогда в нашем доме не царила такая теплая атмосфера, никогда не было столько замечательной, вкусной еды. Дамы суетились и дрожали надо мной, словно мать умерла, я наслаждался всеобщим вниманием. Они все были для меня добрыми тетушками и бабушками, которых я никогда раньше не знал. Вскоре после того как мать выздоровела, достопочтенный Хауи попался на каком-то неприличном поступке, сути которого я так до конца и не понял. В церкви разыгралась настоящая буря, все разделились на два лагеря. Кто-то оскорбительно отозвался о матери, и больше мы в церковь не ходили. Но, кажется, они с Хэнком, ее вторым мужем, иногда там бывают.
Некоторое время я по церкви скучал, а затем отвык от посещений. Мои друзья иногда приглашали пойти с ними вместе, но я вскоре ко всему этому очень охладел. Моя подружка в средней школе иногда брала меня с собой на мессу, особенно в субботу вечером, но я убежденный протестант и не понимаю сути этих ритуалов.
Мисс Берди робко упомянула о желательности работы в саду сегодня после ленча, но я объяснил ей, что нельзя работать в «святое воскресенье», когда Господь отдыхал от трудов праведных.
И она не нашлась что ответить.
Глава 14
Три дня без перерыва идет дождь, решительно отменяя мои обязанности подручного садовника. Во вторник в сумерках я прячусь в своем мезонине и готовлюсь к предстоящим экзаменам, когда вдруг раздается телефонный звонок.
Это Дот Блейк, и я понимаю: что-то неладно. Иначе она бы не позвонила.
- Только сейчас говорила по телефону с мистером Барри Ланкастером, - сообщает она. - Он сказал, что он мой адвокат.
- Это верно. Он очень большая шишка в моей фирме и ведет со мной ваше дело. - Полагаю, Барри потребовалось проверить какие-то детали.
- Но он не так говорит. Он позвонил узнать, не можем ли мы с Донни Реем приехать завтра к нему в офис, чтобы подписать еще какие-то бумаги. Я спросила про вас. А он ответил, что вы у них не работаете. Я хочу знать, в чем дело?
И я тоже хочу это знать. Секунду я что-то мычу, потом говорю, что это недоразумение, но желудок у меня словно стягивается в тугой узел.
- Дот, это большая фирма. А я новый служащий, понимаете? Он попросту забыл обо мне.
- Нет. Он о вас помнит. Он сказал, что вы работали у них, но больше не работаете. Знаете, это все здорово непонятно, правда?
Согласен. Я падаю на стул и стараюсь привести мысли в порядок. Уже почти девять вечера.
- Послушайте, Дот, успокойтесь. Я сейчас же перезвоню мистеру Ланкастеру и узнаю, что он имеет в виду. И через минуту снова свяжусь с вами.
- Я желаю знать, в чем дело. Вы уже подали в суд на этих подонков?
- Я вам перезвоню ровно через минуту, о'кей? Пока. - Я вешаю трубку, затем быстро набираю номер лейковской фирмы. У меня противное ощущение, что такое со мной уже было.
Телефонистка соединяет меня с Барри Эксом. Я решаю быть любезным, подыграть ему, если потребуется, и говорю самым сердечным тоном:
- Барри, это я, Руди. Вы смотрели мое заключение?
- Да, здорово сделано. Послушайте, Руди, у меня возникли небольшие осложнения относительно вашей должности.
Горло у меня перехватывает от волнения. Сердце замирает. Легкие почти перестают дышать.
- О… да? - выдавливаю я из себя.
- Да. Дело паршивое. Я виделся с Джонатаном Лейком сегодня к вечеру, и он не горит желанием одобрить мой выбор и принять вас.
- Почему же?
- Ему не нравится сама мысль, что адвокат находится на положении помощника. И теперь, когда я все обдумал, мне это тоже в конечном счете не улыбается. Понимаете, мистер Лейк думает, и я с ним согласен, что для дипломированного адвоката будет естественно в его положении попытаться силком, использовав любую лазейку, пролезть в ряды полноправных служащих. Но мы не одобряем такого образа действий.
Так поступать нехорошо.
Я зажмуриваюсь, мне хочется плакать.
- Не понимаю вас, - отвечаю я.
- Сожалею. Я старался изо всех сил, но он просто неумолим. Он правит фирмой железной рукой, и у него собственный метод. Говоря честно, он едва мне задницу не отъел за одну только мысль принять вас на работу.
- Я хочу поговорить с самим Джонатаном Лейком, - говорю я, как могу твердо.
- Ничего не получится. Он слишком занятой человек, а кроме того, он не хочет, и все тут. Он не собирается менять решение.
- Вы сукин сын.
- Послушайте, Руди, мы…
- Сукин сын! - кричу я в трубку и чувствую себя от этого лучше.
- Полегче, Руди.
- Лейк сейчас в офисе? - требую я ответа.
- Возможно. Но он не хочет…
- Приеду через пять минут! - снова ору я и шмякаю трубку на аппарат.
Через десять минут, взвизгнув тормозами, я резко останавливаюсь на площадке для парковки перед бывшим складом. Там стоят еще три машины, в здании горит свет. Барри не ждет меня у двери.
Я колочу в нее кулаками, но никто не открывает. Я знаю, что им слышно, как я стучу, но они слишком трусливы, чтобы выйти ко мне. И наверное, вызовут полицию, если я не уйду.
Но я не могу уйти. Я захожу с северной стороны и стучу что есть силы в другую дверь, затем та же самая история повторяется у запасного выхода с тыльной стороны здания. Я стою под окном кабинета Барри и осыпаю его руганью. В кабинете горит свет, но он на меня не обращает никакого внимания. Я возвращаюсь к главному подъезду и опять колочу в дверь.
Из темноты выступает охранник и хватает меня за плечо.
Я смотрю вверх. Он по крайней мере шести футов и шести дюймов роста, негр в черной фуражке.
- Тебе надо уходить, сынок, - говорит он мягко, басом. - Уходи-ка, прежде чем я вызову полицию.
Я стряхиваю его руку со своего плеча и ухожу прочь.
Я долго сижу в темноте на продавленном диване, который мне пожертвовала мисс Берди, и пытаюсь привести мысли в порядок, но мне это не удается. Выпиваю две банки теплого пива. Я проклинаю, ругаюсь и плачу. Я строю планы мести.
Подумываю даже о том, чтобы убить Джонатана Лейка и Барри Экса. Эти пронырливые, мерзкие подонки решили украсть у меня дело Блейков. И что мне теперь сказать своим клиентам? Как объяснить им все это?
Я шагаю из угла в угол, ожидая, когда взойдет солнце. В прошлую ночь я бы весело рассмеялся, если бы мне сказали, что я снова достану свой список фирм и опять начну обивать пороги. Я весь извиваюсь от стыда и скрежещу зубами при мысли, что опять придется звонить Маделейн Скиннер: «Это снова я, Маделейн, и снова ищу работу».
Наконец я засыпаю на диване, и кто-то меня будит сразу после девяти утра. Это не мисс Берди. Это двое полицейских в штатском. Они показывают свои жетоны, и я приглашаю их войти. На мне спортивные трусы и тенниска. Глаза у меня словно горят, я тру их и пытаюсь сообразить, почему я вдруг привлек внимание полиции.
Они могли бы сойти за близнецов, обоим около тридцати, не так уж намного старше меня. На них джинсы, кроссовки, у обоих черные усы, и ведут они себя, как пара посредственных телевизионных актеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93