Дважды повторять не пришлось. Наемник кинулся следом за паном Казимиром и только на набережной перешел на шаг и убрал шпагу в ножны.
— Я не хотел его убивать, — хмуро сказал он. — Что мы теперь будем делать? Где твое приличное местечко, в котором подают хорошее вино и играют в кости?
— Какие кости? — вытаращил глаза Чарновский. — Ты сошел с ума! Если тебя задержат стражники, то уже утром накинут петлю на шею!
— За что? — искренне удивился Георг. — За этого мозгляка? Глупости! Он сам во всем виноват.
— Ты слишком долго пробыл на войне. — Казимир потянул его к причалу, где стояли лодки. — Они с удовольствием вздернут нас обоих. Нужно немедленно исчезнуть из города. Давай наймем лодку, спустимся по реке к морю и сядем на корабль.
Пожалуй, для него это был самый лучший выход из создавшегося положения. Наплевать на оставшиеся в гостинице вещи и лошадей! Надо спасаться, пока волей случая удалось ускользнуть от недреманного ока иезуитов.
— На корабль? — озадаченно переспросил немец. — Куда ты собираешься плыть?
— Лучше всего во Францию, — быстро решил Чарновский.
— Бурбоны, — скорчил кислую мину Георг. — Я их не очень люблю. Габсбурги обещали мне чин капитана.
— Лучше Бурбоны и чин лейтенанта, чем виселица в Риме, — резонно заметил лекарь. — Неужели два таких молодца, как мы, не отыщут себе достойное место в армии французского короля?
В конце концов, если наемник пожелает остаться, это его право. Естественно, еще до рассвета он окажется в лапах стражников, а следом появятся и шпионы отца Паоло. Тогда Георг будет вынужден сообщить им, куда отправился господин Карл Фридрих Ларс, а Чарновский, в свою очередь, учитывая это обстоятельство, будет вынужден изменить маршрут и вместо Франции плыть в Испанию, чего бы ему ни хотелось. От Франции значительно ближе до Польши, куда лекарь надеялся все-таки вернуться. Пусть и под чужим именем.
— Ладно, — вздохнул Георг. — Бурбоны так Бурбоны! Где тут лодочники? Наверное, эти свиньи уже спят?..
* * *
Из болота Илья и Павлин выбрались оголодавшими, изъеденными комарьем, полураздетыми и босыми. Тайными тропками, скрываясь от чужих глаз, Тархов привел «охотника» в Вязьму и поздним вечером стукнул в окошко знакомого дома. Там беглецов приняли, накормили и обогрели. В ту же ночь хозяин отправил в Москву верхового с письмом. Ответ оказался неожиданным. Вместе с возвратившимся посыльным в дом постучали четверо конных стрельцов, вооруженных саблями и ружьями. С ними прибыл и пятый — на большой телеге, запряженной парой крепких лошадей. Приказ дьяка гласил: пленника связать, никому его не показывать и везти на телеге прямиком в Москву, спрятав под какой-нибудь рухлядью. Дорогой нигде не останавливаться и поспешать, не щадя коней! Илье спутали руки и ноги крепкими сыромятными ремнями, заткнули рот и, для верности, еще закатали его в толстую рогожу. Потом уложили на дно телеги, сверху навалили сена, а на него поставили большие решета для просеивания муки. Стрельцы прыгнули в седла и погнали лошадей, свято соблюдая строгий приказ Бухвостова нигде не останавливаться на ночлег…
Их встречал Антипа. Телегу загнали во двор, сняли решета и, не разворачивая куль, унесли пленника в терем, где нетерпеливо прохаживался по горнице сам Никита Авдеевич. Поклонившись дьяку, Павлин вручил ему зашитую в кожу посылку Любомира, кратко рассказал о своих приключениях и отдал крест Ильи.
— Будет тебе награда, — похвалил его дьяк и тут же скрылся в своей спаленке.
Пленника извлекли из рогожи и сняли с него путы. К удивлению Тархова, Илью не увели за тын и не посадили в поруб, а оставили под стражей в тереме. Кормил его горбун Антипа, подавая яства со стола самого Никиты Авдеевича. Тут-то стрелец и узнал, что приключилось с Данилкой.
В горницу, неслышно ступая, словно большой сытый кот, вошел Петр-Рифат. Прищурил глаза и кивнул Павлину как старому знакомому. По губам молодого мурзы скользнула легкая, хитрая улыбочка. И тут же исчезла, словно не было ее вовсе. Поглядев на пленника, жадно уплетавшего угощение, татарин крутнулся на каблуках и, не сказав ни слова, вышел.
«Чудеса, — подумал стрелец. — Молодой мурза гоголем ходит да по-хозяйски щурится. Не иначе, обратал его Никита Авдеевич и приручил. Ну, да дьяку виднее, как поступать».
Вскоре вошел и сам Бухвостов. Илья глянул в хмурое лицо дьяка и поперхнулся куском, однако тот не удостоил его внимания и велел горбуну закладывать лошадей, Антипа, весело скаля зубы, от души треснул, ладонью по спине пленника, чтобы тот не давился, и, оставив его на попечение караульных стрельцов, горохом ссыпался по лестнице.
— Поди сюда. — Бухвостов поманил пальцем Тархова и шепнул: — Домой пока не отпущу. В светелке заночуешь. Там тебе и поесть подадут. Так надо.
Знакомый стрелец повел Павлина в светелку под самой крышей. Там их встретил другой вооруженный стрелец, распахнул дверь смежной комнаты и подтолкнул в нее Тархова:
— Отдыхай!
Со света Павлин не сразу разглядел, что он здесь не один. В полумраке, разорванном слабым огоньком лампады, кто-то заворочался на широкой кровати, и хрипловатый со сна голос спросил:
— Кто тут?
— Иван? — боясь ошибиться, негромко окликнул Тархов. — Ты?
— Пава! — Попов вскочил и кинулся обнимать друга: значит, Тархов дошел, значит, не зря рисковали? Или он вернулся ни с чем?
— Чего ты, под стражей? — чуть слышно шепнул Павлин. — Да и я с тобой оказался?
— Э-э, брат, — засмеялся Попов. — Тут такие дела!..
Тем временем Никита Авдеевич, держа под мышкой плотно увязанный в грубую холстину сверток, спустился во двор. У крыльца уже стоял возок. Рядом с Ним в чадном свете факелов угадывались верховые стрельцы, готовые сопровождать —дьяка в его ночной поездке: теперь Бухвостов редко выезжал один в темное время. Распахнулись ворота, вперед вырвались двое верховых с факелами в руках, следом покатил возок.
Миновали темные улицы с погруженными в сон домами москвичей и подкатили к черневшей во мраке громаде монастыря. Стрельцы забарабанили в ворота, требуя отворить. Вскоре заспанный пожилой монашек уже вел Никиту Авдеевича по запутанным переходам, освещая дорогу фонарем. Он остановился у двери одной из келий, поставил фонарь на каменный пол и, поклонившись, тихо молвил:
— Здесь.
Бухвостов отпустил провожатого и вошел в келью. У поставца с горящими свечами, держа книгу в руках, стоял высокий худой монах с узким горбоносым лицом и рыжевато-седой бородой. Увидев дьяка, он бледно улыбнулся:
— И тебе не спится? Неужели вспомнил о душе и приехал замаливать грехи?
— Нужда привела, — буркнул дьяк, разворачивая сверток. — А грехи мои Господь простит — не о себе радею.
— Ладно, — примирительно поднял ладони монах. — Показывай, что привез.
Никита Авдеевич вынул из свертка большой створчатый крест и молитвенник. Подал монаху. Тот ловко раскрыл крест и вытащил из него туго скатанную полоску плотной бумаги. Развернул и быстро пробежал глазами по строкам тайнописи.
— Совладаешь? — с затаенной надеждой спросил дьяк. Монах перелистал молитвенник и заложил бумагу с тайнописью между его страниц.
— Латиняне?
— Они.
— Неугомонные. — Монах зевнул и мелко перекрестил рот. — Совладаешь? — повторил Никита Авдеевич.
— Попробую, с Божьей помощью. Все это старо как мир. — Чернец погладил тонкой рукой переплет молитвенника. — Не может один человек создать такое, чего не в силах уразуметь другие. Кому сие написано, на каких языках?
— Молитвенник везли из Рима одному польскому пану, а крест везли сюда, на Русь.
— Ага. — Монах почесал лохматую бровь. — Через недельку наведайся. Если получится раньше, дам знать.
— Ты уж постарайся, — просительно заглянул ему в глаза дьяк.
— Я тоже не о себе радею, — усмехнулся монах…
Дома Никиту Авдеевича ждал верный Антипа. Он нетерпеливо слонялся по двору и, как только возок въехал в ворота, тут же кинулся к хозяину.
— Что?! Пленник? — встревожился дьяк, заметив необычное возбуждение горбуна. — Или татарин?
— Нет, человек к тебе прискакал от поляков.
— От поляков? — недоверчиво переспросил Бухвостов и поспешил в терем.
Кто бы это мог прискакать к нему из Речи Посполитой следом за Павлином? Какие еще вести привез неизвестный гонец? Что еще там стряслось в дальней стороне, неужто король приказал собирать войско, намереваясь вновь двинуть его на Москву? Тогда жди гонцов с дурными вестями и от Федьки Паршина: беда не приходит одна и вместе с поляками зашевелится Крымская орда, понукаемая из Константинополя. Ох, лишенько, удастся ли вздремнуть до утра?
В горнице навстречу ему поднялся с лавки насквозь пропыленный черноусый мужчина с осунувшимся лицом. Едва переставляя негнущиеся от долгой дороги в седле ноги, он подошел к Бухвостову и подал письмо:
— От Любомира. Это отправил в Рим тот пан, которому везли молитвенник.
— Знакомый вроде? — кольнул его взглядом дьяк. — Приезжал от Паршина? Фрол?
— Он самый, — подтвердил казак.
— А Любомир как там?
— Скачет.
— Куда? — удивленно поднял брови Никита Авдеевич.
— В Рим.
Бухвостов охнул и тяжело опустился в кресло, услужливо поданное горбуном. Вот это были новости…
Спать Илью уложили на лавке в той горнице, где накормили ужином, — рослый стрелец принес большой овчинный тулуп, постелил его на широкую лавку, кинул в изголовье подушку и уселся рядом, явно намереваясь ни на минуту не спускать глаз с пленника. У дверей устроился второй стрелец, вооруженный саблей и пистолетами. Но Илья и не помышлял о побеге: куда теперь бежать, если и те, кому он служил, чуть не лишили жизни? Попробуй, заявись к ним снова — враз удавят или сунут нож под лопатку. Однако и здесь тоже не медом намазано. Он прекрасно понимал, что скоро за него возьмутся по-настоящему и не будет больше ни тулупа под боком, ни сытного ужина с боярского стола. Возьмут на дыбу и кнутом выбьют все, что знаешь. А в перерывах между допросами отправят зализывать разорванные кнутом бока и опаленные огнями пятки в холодный поруб. Сколько раз ему приходило раньше на ум, что именно такова и будет расплата за службу полякам, за то, что связался в свое время с Данилкой Демидовым и подался к нему в шайку, бросив во время последней войны свое хозяйство. Но он заглушал страх вином и надеялся миновать сей горькой чаши, а она уже вот, у самых губ, и придется, видно, испить ее до дна.
Эх, глупый ты, пан Марцин Гонсерек! Знал бы, кому доверил сопровождать своего гонца к тайному человеку иезуитов в Москве! Облапошили тебя, как недоумка на торгу. Да шут с ним, с паном! Он далеко и в безопасности, а отдуваться придется бедному Илье.
Поворочавшись с боку на бок, он все же задремал — взяла свое усталость от долгой дороги, да и отяжелел после ужина. Однако долго поспать не удалось. Чужие грубые пальцы вцепились в плечо и встряхнули:
— Вставай!
Илья приоткрыл глаза и зажмурился от яркого света. Неужели уже утро? Нет, просто горница, ярко освещенная горящими свечами, а за окнами еще ночная темень. Сев на лавке, он с трудом разлепил припухшие веки и увидел напротив дородного хозяина дома, развалившегося в кресле. Стрельцы стояли у дверей. Пленник сразу подобрался, и сон как рукой сняло.
Некоторое время Бухвостов молча рассматривал Илью, который под его тяжелым взглядом опустил голову и уставился в пол. На душе у пленника было погано и муторно, мохнатый липкий страх сжал его ледяными объятиями, не давая свободно вздохнуть. Тишина, прерываемая лишь потрескиванием свечей и сопением хозяина, жутко давила на уши. Хотелось заорать во все горло и броситься головой в окно, чтобы убиться насмерть.
— Облегчишь душу? — нарушил молчание Никита Авдеевич.
— Чем? — почти прошелестел Илья и удивился, словно со стороны услышав свой слабый голос. Неужели это он сказал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114