на широком столе лежало обнаженное тело Микулина. Одна половина его лица опухла и посинела, остекленевшие глаза уставились в потолок, в волосах запеклись сгустки темной крови. Рядом, на широкой лавке, в беспорядке были свалены веши гонца.
— Ты! — Тархов сграбастал Данилу за грудки. — Гад!
— Нет! — Тот испуганно заверещал, захлебываясь словами. — Он сам! До смерти убился, как с коня упал. Прямо на камень головой! Когда тащили, уже хрипел. Никто его не пытал, сам он, сам! Мы только грамотку искали.
— Почему он здесь лежит? — Стрелец встряхнул Данилу.
— Куда же мертвяка в дом? — Главарь скривился.
Ему стало страшно, как никогда. Сейчас вполне свободно могут прикончить: полоснут кинжалом по горлу и бросят рядом со своим дружком. Или пристрелят подручные, запертые в людской, — они никому не дадут выехать со двора. Вот угораздило!
Павлин отпустил съежившегося Данилу и осмотрел тело Микулина. Разбойник не лгал: кроме раны на голове, у покойного не было других повреждений. Наверное, он действительно расшибся насмерть, когда ударился головой о камень.
— Уходить пора, — тихо напомнил Иван.
Тархов нашел мешок, сгреб в него лежавшие на лавке вещи погибшего и привязал к мешку его саблю. Потом завернул тело Терентия в овчину и вынес во двор. Из бойницы за ним настороженно наблюдали запертые в людской, но не стреляли. Павлин метнулся в дом, покряхтывая от натуги, выволок тюки с товаром и открыл ворота. Иван вывел из конюшни лошадей. Тюки сложили на телегу, коней впрягли цугом — сразу шестериком. Для такой упряжки оглобли были коротки, поэтому пришлось просто привязать к уздечкам длинные вожжи. В довершение Павлин притащил длинный лук, колчан со стрелами и пук пакли. Данилу бросили на дно телеги и сели сами, как щитом закрывшись тюками с товаром. Иван привстал, гикнул и хлестнул лошадей.
В бойницах немедленно появилось несколько ружейных стволов, и вразнобой грохнули выстрелы. Внутри людской, как в улье, загудели злые голоса:
— В лошадей! Бей, раззява! Уйдут, мать их!..
Но телега уже выскочила за ворота и помчалась по поляне. Сзади ударили залпом: одна из лошадей рухнула, телегу занесло. Павлин шустро соскочил и, не обращая внимания на щелкавшие рядом пули, обрубил постромки саблей. Потом схватил коней под уздцы и, делая огромные прыжки, потянул их к лесу.
Яростный рев раздался в охотничьем домике — разбойники поняли, что задержать стрельцов уже не удается: телега вломилась в кусты на опушке, здесь ее могла достать только шальная пуля.
— Ну, злыдни, — пробурчал Павлин, наматывая на стрелы паклю. — Иван, дай огня!
Попов чиркнул кресалом и раздул трут, Тархов поднес к нему намотанную на стрелу паклю, и она занялась. Он изо всех сил натянул лук и пустил оставлявшую дымный след стрелу в крышу дома. Не долетев, она впилась в тын.
— Ядри тя в корень! — Павлин сплюнул от досады и снова натянул лук.
Из дома вяло постреливали. Наверное, большая часть разбойников занялась дверью, стараясь побыстрее вырваться на волю. Как только это удастся, они немедленно кинутся в погоню: в конюшне стояли их кони — увести всех стрельцы не смогли.
Вторая стрела воткнулась в кровлю, и от нее потянулась тонкая струйка дыма, ясно видимая в ярком свете народившегося утра. Тархов пустил третью стрелу, четвертую.
— Кончай! — Иван выпряг из телеги лошадей, навьючил их тюками с товаром, а на спину одного из них взвалил крепко связанного Данилу. Чтобы пленник не орал, Попов заткнул ему рот шапкой.
— Занялось. — Павлин выпустил последнюю стрелу и забросил лук в кусты.
Стрельцы вскочили в седла и поскакали через лес туда, где оставили коней, взятых у Исая. Тархов вез завернутое в овчину тело погибшего Терентия. Лошадь, чуя мертвеца, испуганно всхрапывала и тревожно ржала. Кони оказались на месте. Поводья не отвязывали — чиркнули кинжалом и погнали дальше, к гати через болотину, потом по узкой лесной дороге, торопясь поскорее убраться подальше. Хорошо, если болотное гнездо загорелось буйным пламенем: тогда разбойникам не до погони. Но все же надо рассчитывать на худшее.
Когда достигли проезжей дороги, не сговариваясь, свернули к постоялому двору, однако, не доехав до него, вновь подались в лес, запутывая следы. В полдень сделали привал на маленькой полянке, затерявшейся в дремучей чащобе. Выбрав место под раскидистым кустом, Тархов саблей вырыл могилу. В глубокую яму опустили завернутое в овчину тело Микулина, засыпали его и прочли заупокойную молитву. Иван сладил из жердей крест и воткнул его в свежий холмик.
— Прости, Терентий, — глухо сказал Павлин. — Одежду твою нам придется забрать. Может, в ней грамотка зашита?
— Дальше чего будем делать? — Попов перекрестился и нахлобучил шапку. — Не ровен час, уже пошли по нашим следам.
— Разделимся, — подумав, предложил Тархов. — Я возьму вещи гонца, товар, заводных лошадей и двину дальше. А ты вези в Москву нашего пленника да расскажи, что приключилось.
— Надумал. — Иван невесело усмехнулся — Ну, положим, доберешься ты до Варшавы, а потом? Ты же человека тайного не знаешь, и где письмо, тебе неизвестно? Лучше вместе подаваться домой, раз такая петрушка вышла. Опять же вдвоем сподручнее Данилку доставить.
— Сподручнее, — согласился Павлин — А время? Его никто не вернет! Пока до Москвы доскачем, да пока нового гонца снарядят… Нет, разделиться надо! Приеду, открою торговлишку, вдруг нужный человек сам на меня выйдет? А дьяк — когда узнает, что случилось, пошлет кого-нибудь ко мне налегке. На крайний случай через неделю-другую сам возвернусь.
Иван покусывал травинку и молчал. Тархов отличался упрямством, и если он что-нибудь вдолбит себе в голову, спорить бесполезно: все равно настоит на своем. С другой стороны, в его предложении есть резон: время действительно очень дорого, а тайный человек Бухвостова, ожидающий гонца, сам может отыскать Павлина на торге.
Добираться до Москвы с пленником Попов не боялся: граница рядом, еще до вечера он будет в первом же русском городке, а там получит свежих лошадей и охрану из стрельцов. Павлину придется хуже — у него впереди долгие версты нелегких дорог по чужой земле.
— Все, братка. Спаси тя Христос! — Павлин обнял Ивана, поклонился могильному холмику и направился к лошадям.
— Дойдешь? — спросил Иван, глядя в его широкую спину.
— Дойду, — уверенно пробасил Павлин. — Прощай!
Через несколько минут поляна опустела. Один из стрельцов намотал на руку повод лошади с пленником и отправился к границе, а другой поскакал на запад…
Спустя несколько дней местные мужички увидели высокое зарево, поднявшееся над корчмой Исая. Когда прибежали на помощь, спасать было уже нечего: постоялый двор догорел, кровля обрушилась под натиском огня, а сам Исай, жутко высунув язык, висел на перекладине ворот. Казалось, он корчил гримасы, глядя остановившимися глазами на свое добро, уходившее дымом в небо. Куда делась его жена, так никто и не дознался…
* * *
Из Москвы Яровитов выехал в дурном расположении духа. Собирая его в дорогу, жена вдруг запричитала в голос, как по покойнику, дети висли на нем и никак не хотели отпускать, а младшенький все заглядывал в глаза и робко выспрашивал: когда тятя вернется? И его лепет как ножом по сердцу: что ответить малютке, если отец сам не знает, когда вернется и вернется ли вообще Небось не к теще на блины послал его дьяк!
Потом конь начал спотыкаться, словно не хотел нести седока прочь от родного дома А на соседней улице кто-то спугнул ворон, стая взлетела с жутким граем и черным облаком закружила над головой, навевая мрачные мысли. Не зря говорят, ворона каркает к несчастью! Вот и думай что хочешь, если над головой вьется черное воронье, конь спотыкается, жена рыдает перед разлукой, а ты сам отправился к татарскому ворону — Алтын-карге!
В сердцах Макар огрел коня плетью, но тот еще больше заартачился и, вместо того чтобы понестись вперед, начал взбрыкивать и вертеться, норовя укусить всадника за колено. Что за притча?
И тут Яровитов задумался: может, едет он на верную смерть по делу государеву и никогда больше не узнает милых сердцу радостей? А не поворотить ли коня в другую сторону, не поехать ли в знакомое подмосковное сельцо, где живет любушка-голубушка, молодая да ладная вдовушка Екатерина? Пусть корил его Бухвостов, пусть колол глаза тем, что слаб Макар до женских ласк, но сейчас, как приговоренному к смерти, ему все дозволено. Заскочит на часок проститься, скажет ласковое слово и поцелует теплые губы. Только и всего. Потерянное время? Эка невидаль, в дороге наверстает: разве привыкать проводить ночь в седле?
Больше не раздумывая, он погнал коня не на юг, а на север. И как будто чудо — жеребец стал послушен, по пути попалась баба с полными ведрами на коромысле, а это сулило удачу. И даже дождь миновал его стороной. На сердце полегчало. Яровитов приободрился, лихо заломил шапку и подумал, что скоро обнимет свою ненаглядную, будет целовать ее точеную шею, высокую грудь, белые плечи, а потом подхватит на руки и понесет на широкую кровать…
Макар не знал, что, повернув коня на север, он избежал верной смерти. По дороге на юг, в нескольких верстах от Москвы, укрывшись среди густых зарослей, его до рассвета ждала засада. Хмурые мужики всю ночь мокли под дождем, проклиная погоду и запропастившегося Яровитова, а утром выставили у дороги караульщиков и спрятались в сыром овраге. Их терпение было неистощимо: засада готовилась ждать до тех пор, пока не появится гонец…
Из жарких объятий вдовушки Яровитов вырвался только на рассвете. Отдохнувший конь резво принял с места. Прощальный взмах руки — и вот уже остались за пригорком сельцо и стройная фигурка у ворот. А Макар повернул не на юг, а на юго-восток, чтобы объехать Москву стороной: опасался встретить кого-нибудь из знакомых. Лучше сделать крюк, тем более он дал себе обещание наверстать упущенное время в дороге. Скакать глухими тропами через дремучие леса и переходить вброд реки он не боялся: за поясом заряженные пистолеты, а на боку — острая сабля. Вперед, пусть ветер свистит в ушах и развевается грива скакуна. И Макар пустился прямиком через поля, раскинувшиеся вокруг убогих деревенек. Пока конь не устал, пока всадник не свалился с седла, только вперед! На часок он сделал привал на лесной полянке, пустил жеребца пощипать сочной травы, а сам провалился в сон, потом снова прыгнул в седло — и вперед, вперед!
Заночевал он в лесу. Развел небольшой костер, сварил в маленьком походном котелке похлебку, перекусил и улегся спать. Постелью служил кафтан, подушкой — седло. А на рассвете снова в путь. Рязань Яровитов тоже объехал стороной, держась подальше от торного шляха. Он не знал, что, бросив вызов времени, он смело бросил вызов судьбе…
Засада ждала гонца три дня, и только убедившись, что дальше ждать напрасно, хмурые всадники исчезли, словно растворились в сыром предутреннем тумане, оставив лишь неясные следы на мокрой от росы траве да черную проплешину кострища на дне овражка…
Вторая засада ждала Макара за Рязанью. Разбившись на пятерки, два десятка человек перекрыли все дороги и тропинки на юг, но гонец как в воду канул. И как бы узнать, на дно какого омута нужно нырнуть, чтобы отыскать его след? Пришлось и этим возвращаться несолоно хлебавши…
А Яровитов упрямо гнал коня на юго-восток. Лишь отмахав больше сотни верст за Рязанью, он повернул на юг, даже не догадываясь, какой опасности избежал. Вскоре он уже стучался в ворота монастырской обители отца Зосимы. Пока собирались в дорогу старшие отроки, назначенные игуменом для охраны гонца в Диком поле, Макар успел перекусить и отдохнуть. Не прошло и нескольких часов, как он уже вновь был в седле и скакал через степь к Азову. Время отступило перед неутомимостью резвого коня и упорством всадника, а судьба решила сберечь удальца для новых испытаний…
Паршин принял Макара ласково.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
— Ты! — Тархов сграбастал Данилу за грудки. — Гад!
— Нет! — Тот испуганно заверещал, захлебываясь словами. — Он сам! До смерти убился, как с коня упал. Прямо на камень головой! Когда тащили, уже хрипел. Никто его не пытал, сам он, сам! Мы только грамотку искали.
— Почему он здесь лежит? — Стрелец встряхнул Данилу.
— Куда же мертвяка в дом? — Главарь скривился.
Ему стало страшно, как никогда. Сейчас вполне свободно могут прикончить: полоснут кинжалом по горлу и бросят рядом со своим дружком. Или пристрелят подручные, запертые в людской, — они никому не дадут выехать со двора. Вот угораздило!
Павлин отпустил съежившегося Данилу и осмотрел тело Микулина. Разбойник не лгал: кроме раны на голове, у покойного не было других повреждений. Наверное, он действительно расшибся насмерть, когда ударился головой о камень.
— Уходить пора, — тихо напомнил Иван.
Тархов нашел мешок, сгреб в него лежавшие на лавке вещи погибшего и привязал к мешку его саблю. Потом завернул тело Терентия в овчину и вынес во двор. Из бойницы за ним настороженно наблюдали запертые в людской, но не стреляли. Павлин метнулся в дом, покряхтывая от натуги, выволок тюки с товаром и открыл ворота. Иван вывел из конюшни лошадей. Тюки сложили на телегу, коней впрягли цугом — сразу шестериком. Для такой упряжки оглобли были коротки, поэтому пришлось просто привязать к уздечкам длинные вожжи. В довершение Павлин притащил длинный лук, колчан со стрелами и пук пакли. Данилу бросили на дно телеги и сели сами, как щитом закрывшись тюками с товаром. Иван привстал, гикнул и хлестнул лошадей.
В бойницах немедленно появилось несколько ружейных стволов, и вразнобой грохнули выстрелы. Внутри людской, как в улье, загудели злые голоса:
— В лошадей! Бей, раззява! Уйдут, мать их!..
Но телега уже выскочила за ворота и помчалась по поляне. Сзади ударили залпом: одна из лошадей рухнула, телегу занесло. Павлин шустро соскочил и, не обращая внимания на щелкавшие рядом пули, обрубил постромки саблей. Потом схватил коней под уздцы и, делая огромные прыжки, потянул их к лесу.
Яростный рев раздался в охотничьем домике — разбойники поняли, что задержать стрельцов уже не удается: телега вломилась в кусты на опушке, здесь ее могла достать только шальная пуля.
— Ну, злыдни, — пробурчал Павлин, наматывая на стрелы паклю. — Иван, дай огня!
Попов чиркнул кресалом и раздул трут, Тархов поднес к нему намотанную на стрелу паклю, и она занялась. Он изо всех сил натянул лук и пустил оставлявшую дымный след стрелу в крышу дома. Не долетев, она впилась в тын.
— Ядри тя в корень! — Павлин сплюнул от досады и снова натянул лук.
Из дома вяло постреливали. Наверное, большая часть разбойников занялась дверью, стараясь побыстрее вырваться на волю. Как только это удастся, они немедленно кинутся в погоню: в конюшне стояли их кони — увести всех стрельцы не смогли.
Вторая стрела воткнулась в кровлю, и от нее потянулась тонкая струйка дыма, ясно видимая в ярком свете народившегося утра. Тархов пустил третью стрелу, четвертую.
— Кончай! — Иван выпряг из телеги лошадей, навьючил их тюками с товаром, а на спину одного из них взвалил крепко связанного Данилу. Чтобы пленник не орал, Попов заткнул ему рот шапкой.
— Занялось. — Павлин выпустил последнюю стрелу и забросил лук в кусты.
Стрельцы вскочили в седла и поскакали через лес туда, где оставили коней, взятых у Исая. Тархов вез завернутое в овчину тело погибшего Терентия. Лошадь, чуя мертвеца, испуганно всхрапывала и тревожно ржала. Кони оказались на месте. Поводья не отвязывали — чиркнули кинжалом и погнали дальше, к гати через болотину, потом по узкой лесной дороге, торопясь поскорее убраться подальше. Хорошо, если болотное гнездо загорелось буйным пламенем: тогда разбойникам не до погони. Но все же надо рассчитывать на худшее.
Когда достигли проезжей дороги, не сговариваясь, свернули к постоялому двору, однако, не доехав до него, вновь подались в лес, запутывая следы. В полдень сделали привал на маленькой полянке, затерявшейся в дремучей чащобе. Выбрав место под раскидистым кустом, Тархов саблей вырыл могилу. В глубокую яму опустили завернутое в овчину тело Микулина, засыпали его и прочли заупокойную молитву. Иван сладил из жердей крест и воткнул его в свежий холмик.
— Прости, Терентий, — глухо сказал Павлин. — Одежду твою нам придется забрать. Может, в ней грамотка зашита?
— Дальше чего будем делать? — Попов перекрестился и нахлобучил шапку. — Не ровен час, уже пошли по нашим следам.
— Разделимся, — подумав, предложил Тархов. — Я возьму вещи гонца, товар, заводных лошадей и двину дальше. А ты вези в Москву нашего пленника да расскажи, что приключилось.
— Надумал. — Иван невесело усмехнулся — Ну, положим, доберешься ты до Варшавы, а потом? Ты же человека тайного не знаешь, и где письмо, тебе неизвестно? Лучше вместе подаваться домой, раз такая петрушка вышла. Опять же вдвоем сподручнее Данилку доставить.
— Сподручнее, — согласился Павлин — А время? Его никто не вернет! Пока до Москвы доскачем, да пока нового гонца снарядят… Нет, разделиться надо! Приеду, открою торговлишку, вдруг нужный человек сам на меня выйдет? А дьяк — когда узнает, что случилось, пошлет кого-нибудь ко мне налегке. На крайний случай через неделю-другую сам возвернусь.
Иван покусывал травинку и молчал. Тархов отличался упрямством, и если он что-нибудь вдолбит себе в голову, спорить бесполезно: все равно настоит на своем. С другой стороны, в его предложении есть резон: время действительно очень дорого, а тайный человек Бухвостова, ожидающий гонца, сам может отыскать Павлина на торге.
Добираться до Москвы с пленником Попов не боялся: граница рядом, еще до вечера он будет в первом же русском городке, а там получит свежих лошадей и охрану из стрельцов. Павлину придется хуже — у него впереди долгие версты нелегких дорог по чужой земле.
— Все, братка. Спаси тя Христос! — Павлин обнял Ивана, поклонился могильному холмику и направился к лошадям.
— Дойдешь? — спросил Иван, глядя в его широкую спину.
— Дойду, — уверенно пробасил Павлин. — Прощай!
Через несколько минут поляна опустела. Один из стрельцов намотал на руку повод лошади с пленником и отправился к границе, а другой поскакал на запад…
Спустя несколько дней местные мужички увидели высокое зарево, поднявшееся над корчмой Исая. Когда прибежали на помощь, спасать было уже нечего: постоялый двор догорел, кровля обрушилась под натиском огня, а сам Исай, жутко высунув язык, висел на перекладине ворот. Казалось, он корчил гримасы, глядя остановившимися глазами на свое добро, уходившее дымом в небо. Куда делась его жена, так никто и не дознался…
* * *
Из Москвы Яровитов выехал в дурном расположении духа. Собирая его в дорогу, жена вдруг запричитала в голос, как по покойнику, дети висли на нем и никак не хотели отпускать, а младшенький все заглядывал в глаза и робко выспрашивал: когда тятя вернется? И его лепет как ножом по сердцу: что ответить малютке, если отец сам не знает, когда вернется и вернется ли вообще Небось не к теще на блины послал его дьяк!
Потом конь начал спотыкаться, словно не хотел нести седока прочь от родного дома А на соседней улице кто-то спугнул ворон, стая взлетела с жутким граем и черным облаком закружила над головой, навевая мрачные мысли. Не зря говорят, ворона каркает к несчастью! Вот и думай что хочешь, если над головой вьется черное воронье, конь спотыкается, жена рыдает перед разлукой, а ты сам отправился к татарскому ворону — Алтын-карге!
В сердцах Макар огрел коня плетью, но тот еще больше заартачился и, вместо того чтобы понестись вперед, начал взбрыкивать и вертеться, норовя укусить всадника за колено. Что за притча?
И тут Яровитов задумался: может, едет он на верную смерть по делу государеву и никогда больше не узнает милых сердцу радостей? А не поворотить ли коня в другую сторону, не поехать ли в знакомое подмосковное сельцо, где живет любушка-голубушка, молодая да ладная вдовушка Екатерина? Пусть корил его Бухвостов, пусть колол глаза тем, что слаб Макар до женских ласк, но сейчас, как приговоренному к смерти, ему все дозволено. Заскочит на часок проститься, скажет ласковое слово и поцелует теплые губы. Только и всего. Потерянное время? Эка невидаль, в дороге наверстает: разве привыкать проводить ночь в седле?
Больше не раздумывая, он погнал коня не на юг, а на север. И как будто чудо — жеребец стал послушен, по пути попалась баба с полными ведрами на коромысле, а это сулило удачу. И даже дождь миновал его стороной. На сердце полегчало. Яровитов приободрился, лихо заломил шапку и подумал, что скоро обнимет свою ненаглядную, будет целовать ее точеную шею, высокую грудь, белые плечи, а потом подхватит на руки и понесет на широкую кровать…
Макар не знал, что, повернув коня на север, он избежал верной смерти. По дороге на юг, в нескольких верстах от Москвы, укрывшись среди густых зарослей, его до рассвета ждала засада. Хмурые мужики всю ночь мокли под дождем, проклиная погоду и запропастившегося Яровитова, а утром выставили у дороги караульщиков и спрятались в сыром овраге. Их терпение было неистощимо: засада готовилась ждать до тех пор, пока не появится гонец…
Из жарких объятий вдовушки Яровитов вырвался только на рассвете. Отдохнувший конь резво принял с места. Прощальный взмах руки — и вот уже остались за пригорком сельцо и стройная фигурка у ворот. А Макар повернул не на юг, а на юго-восток, чтобы объехать Москву стороной: опасался встретить кого-нибудь из знакомых. Лучше сделать крюк, тем более он дал себе обещание наверстать упущенное время в дороге. Скакать глухими тропами через дремучие леса и переходить вброд реки он не боялся: за поясом заряженные пистолеты, а на боку — острая сабля. Вперед, пусть ветер свистит в ушах и развевается грива скакуна. И Макар пустился прямиком через поля, раскинувшиеся вокруг убогих деревенек. Пока конь не устал, пока всадник не свалился с седла, только вперед! На часок он сделал привал на лесной полянке, пустил жеребца пощипать сочной травы, а сам провалился в сон, потом снова прыгнул в седло — и вперед, вперед!
Заночевал он в лесу. Развел небольшой костер, сварил в маленьком походном котелке похлебку, перекусил и улегся спать. Постелью служил кафтан, подушкой — седло. А на рассвете снова в путь. Рязань Яровитов тоже объехал стороной, держась подальше от торного шляха. Он не знал, что, бросив вызов времени, он смело бросил вызов судьбе…
Засада ждала гонца три дня, и только убедившись, что дальше ждать напрасно, хмурые всадники исчезли, словно растворились в сыром предутреннем тумане, оставив лишь неясные следы на мокрой от росы траве да черную проплешину кострища на дне овражка…
Вторая засада ждала Макара за Рязанью. Разбившись на пятерки, два десятка человек перекрыли все дороги и тропинки на юг, но гонец как в воду канул. И как бы узнать, на дно какого омута нужно нырнуть, чтобы отыскать его след? Пришлось и этим возвращаться несолоно хлебавши…
А Яровитов упрямо гнал коня на юго-восток. Лишь отмахав больше сотни верст за Рязанью, он повернул на юг, даже не догадываясь, какой опасности избежал. Вскоре он уже стучался в ворота монастырской обители отца Зосимы. Пока собирались в дорогу старшие отроки, назначенные игуменом для охраны гонца в Диком поле, Макар успел перекусить и отдохнуть. Не прошло и нескольких часов, как он уже вновь был в седле и скакал через степь к Азову. Время отступило перед неутомимостью резвого коня и упорством всадника, а судьба решила сберечь удальца для новых испытаний…
Паршин принял Макара ласково.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114