- А-а, та-ащ Ильчухин, собственной персоной! Давно не виделись, Силантий Викентьевич?
- Я - Сергей Иванович, - уронил хмуро. Эта дурацкая манера не то шутить, не то общаться привела в ярость еще в прошлый раз.
- Да Адонаи с ним совсем, тащ мой дорогой. Я вот к чему: сегодня ввучеру моя дает отходную...
- Помирает, что ли? - решил пошутить и Ильюхин.
- Не умеете, не получается у вас! - почему-то обрадовался Войков. Учитесь у меня, таращищщ Кучухин. Посидим, потанцуем, там есть одна... М-м-м... - поцеловал сжатые кончики пальцев. - Умрете из-под нее, на ней и сбоку, ручаюсь. Она вас приметила и вся из себя. Страдает, значит. В восемь вечера. Ждем.
Подумал: а что? Уклоняться от такого - слабость проявлять. Их замыслы открываются незаметно и в самых разных местах и обстоятельствах. Пойду.
Не заметил, как о недавно еще самых родных и близких вдруг стал говорить "они", "их", "у них". Отделил себя.
- Ладно. А... Адонаи... Это что?
- Это кто, товарищ. Так евреи называют своего бога. А что?
- Любопытно.
- Вы еще от своего Христа не избавились, а уже заинтересовались Адонаи. Вы склонны к мистицизму, товарищ. В чем урок? А в том, что все эти иеговы, адонаи, махметы и аллахи, а также и христы-кресты - чушь собачья! Запомните и не подавайтесь! Товар Ульянов все это пре-зи-ра-ет! И мы должны.
Рассказал Кудлякову. Тот поморщился:
- У нас в Охране евреев полагали источником всех бед. Не знаю... Я не склонен так думать. К примеру: самые лучшие, самые талантливые наши агенты были евреи. С одной стороны, большинство этого народа сеяло революцию и участвовало в ней. И участвует. Страшно участвует, сам знаешь. С другой... Был, скажем, один такой, член союза офицеров этой национальности. При Временном правительстве многие евреи стали офицерами. Так вот: большевики его арестовали, посадили в Таганскую тюрьму, а он захватил автомобиль во дворе тюрьмы, расстрелял охрану и бежал. Так-то вот... Помнишь, Христос сказал: "По делам их узнаете их..."
Вечером Ильюхин погладил брюки и форменку, почистил ботинки и отправился на бал.
Нынче манер был другой, заметил сразу. Супруга стояла у входа, величественно подняв красиво посаженную голову, в руке у нее была винтовка со штыком, приходящие отдавали честь и насаживали на штык мятые николаевские купюры.
- Проходите, товарищ... Проходите... А почему вы рвете о штык советскую ассигнацию?
- У меня нет другой... - затрепетал совслуж, наверное - из Совета, но "часовая" была неумолима.
- Это акция по дестабилизации советской денежной системы! Взять его!
И то ли взаправду, серьезно, то ли в шутку, в поддержку театрального действа, два чекиста в кожанках уволокли бедолагу в дом напротив.
Подошел, поздоровался, пожал плечами.
- У меня денег вообще нет. Никаких.
Она отдала честь:
- Вас приказано безденежно. Проходите, товарищ Папухин.
"И черт бы вас всех взял..." - миновал тамбур, и сразу же наткнулся на хозяина. Тот расцвел, как роза.
- Трищ Почепухин! Аллюр полкреста! Атас, Атос и всяко-разно! Я счастлив. У нас вечер революционного сопровождения! Прошу!
Оркестр играл "Марсельезу", несколько пар пытались танцевать, но не получалось, немыслимый ритм сбивал с толку.
- А вы, вы сможете? - Войков заморгал.
- А вы? - выдавил улыбку. Жердяк хренов. Петрушка чертова...
- А ну-ка... - Войков подхватил под талию, облапил, поволок, раскачиваясь, словно маятник каких-то немыслимых часов, и вдруг ощутил Ильюхин, что... получается. Вихляющий, ломкий, спотыкающийся танец самым необыкновенным образом укладывался в гимн революционной Франции.
- Вот, - назидательно поднял палец, отпуская Ильюхина. - Из чего мы делаем вывод о том, что все полы... пола?.. полы имеют реальную возможность к сожительству! Но вас, товарищ, я не совращаю, нет. Слишком ответственна ваша задача... А вот и ваша фифочка, какова?
От стены отделилось некое существо в красном платке и пестрой ситцевой кофточке, огненно-рыжие взлохмаченные волосы жестко закостенели в изначально приданной им форме, губы ярче флага, брови цвета сажи - она была образцовой девкой революции, только с панели.
- Чего тебе? - ощерился. - У товарища Пуйкова живот пучит?
- Иди за мной, идиот с "Авроры"...
Вихляя довольно пухлым задом, начала подниматься по лестнице вверх, вверх - знакомый путь...
- К диванчику, что ли? - осклабился Ильюхин. - Я свой... не на помойке нашел, чтоб ты себе имела.
- Во-о, дурак... - Она покачала головой. - Если ты не разыгрываешь спектакль - то я не понимаю, что в тебе нашли... наши люди...
- Ваши? - обомлел и даже отступил в угол знакомой ниши.
- Наши-ваши, садись, глупец безмозглый...
- Не дерзи, а то...
- Медицина, олух! - Ухватила за причиндалы, да так крепко, что взвыл, отпустила, поморщилась. - Я права. Есть за что подержаться. А это, согласно Гиппократу, означает: здесь - много, - показала, - там - пусто, - постучала Ильюхину по голове. - Но это только преамбула...
- Пре... Чего?
- Вступление, умник. Я от Феликса.
- Ну?
- Он просил передать, что...
- Ну? - сделал нарочито глупое лицо. Рожу. Она взбеленилась:
- Не играй, артист... Третья стража.
- Ну?
- Что "ну"?
- Это вы от ВЦИКа, товарка.
- Пароль общий для всей операции.
- Я пошел...
Схватила за руку, вывернула, стало так больно, что вполне всамделишно застонал.
- Феликс и это предусмотрел. Так вот: он велел сказать тебе, недоверчивому, напомнить велел... Ты взял со стола, из пачки листов, один. И подал Феликсу. На этом листочке Феликс нарисовал схему ВЧК.
Вот это да... И крыть нечем.
- Какое задание? И зачем этот маскарад?
- Слушай сюда! Войков - он как многие. Ни туда, ни сюда. Жуир, прожигатель жизни. Здесь Юровский ничего искать не станет. А задание... Вот, послушай. Есть мнение найти похожих на Романовых, на всю семью - он, она, четыре сестры, мальчик. Людей одурманить. Расстрелять и закопать. Настоящих - вывести из дома и вывезти из города. Если надо - до поры спрятать.
- Поговорим... - План показался диким, несбыточным. - Ты лучше скажи, под каким соусом ты заявилась в этот дом?
- Да просто все... Неделю назад представилась купеческой дочкой Варфоломеевой, из Златоуста. Подарила "на революцию" его жене золотой сервиз - вилки, ложки, ножи и прочее на двадцать четыре персоны. Сказала, что "следю" за тобой давно, желаю в объятья. Она и устроила.
- Это все... ради нашей... встречи?
- Любимый, хочу! Прямо сейчас! - завопила дурным голосом и, повалив Ильюхина на диван, начала покрывать его лицо безумными поцелуями.
- Какая страсть, какая страсть... - проворковал Войков с предпоследней ступеньки. - Зной, восторг и маргазм, или как там?
- Спасибо тебе, тариванищ! - проорал Ильюхин. - Не забуду по... гроб и мать родную - тоже!
- Продолжайте, товарищи! - Войков ушел, видимо ничего не заподозрив.
Она поднялась, отдуваясь.
- А ты на баб падкий... - сказала равнодушно. - Чувствуется и ощущается. У вас все мгновенно затвердело, ситуайен1 Ильюхин. Завтра утром я ожидаю тебя у театра. Оберегайся. Ты должен прийти без хвоста.
Переспрашивать не стал, догадался: "хвост" - люди Юровского.
Ах, как не хотелось вставать... Разводить полудохлый примус, кипятить чай, доедать вчерашнюю горбушку с затвердевшей рыбиной неизвестного происхождения. "Вот, - думал, - нехорошо вышло. Пробил голову хозяйке и некому теперь разогреть, подать, убрать и купить. Что мы, мущины, без женщин? Пусто дело, как ни крути. И срамной вопрос... Удобно было. Неудобно стало. А удобство - оно превыше всего!" Но поднялся, умылся, взглянул на часы - до театра топать минут пятнадцать, так что пора. Отправился не евши, не пивши, в самом дурном расположении духа. Где теперь заправиться? Негде. И пропади все пропадом...
Пришел вовремя, она уже ждала. Узнал по стреляющим глазам, пронзительным и бездонным. А вот одежда была совсем иная. Перед ним стояла не то учительница из реального, не то курсистка. Препятственная дамочка, жаль, что призыв Войкова отведать сладенького был только выдумкой...
- Ступай за мной... - Открыла дверь служебного входа, начала подниматься по лестнице. Послушно двигался следом, понял: лишние разговоры ее раздражают. Наконец вошли в какую-то залу. Здесь у огромного, во всю стену, зеркала дергали ногами девицы в коротеньких юбочках, Ильюхину они показались совсем голыми.
- Сейчас... - осторожно приоткрыла двери, заглянула и поманила пальцем: - Смотри...
На длинном диване сидели: купец в старинной одежде, его жена в сарафане, четверо дочерей в старинных платьях и сыночек лет четырнадцати в солдатской одежде. Все они позировали художнику. Тот суетился у мольберта видимо, рисовал семейный портрет.
- Есть картина художника Рябушкина: "Семья купца". Не видел? - Ильюхин не успел даже рта раскрыть, как она уже оглядывала его с головы до ног сквозь прищуренный глаз и гадко улыбалась. - Хотя что это я? Ты вообще хоть одну картину в жизни видел?
Ильюхин рассвирепел: шалава, дешевка чертова.
- В одна тысяча пятнадцатом был я в Петрограде, в увольнительной. Оказался на набережной, у Зимнего. Дай, думаю, зайду...
- Ты мне макароны не развешивай... И встретил тебя сам государь и повел, повел, а ты...
- Не государь. Не знаю кто. Но пустили. Всех в этот день пускали. И я смотрел и смотрел... - Вгляделся в лицо "шалавы". - А я еще вчера заподозрил, что ты на одно лицо с этой... как ее? Дева Мария, только у итальянцев?
- Мадонна? - спросила, каменея.
- Вот! Мадонна Литта! На одно лицо. Только у тебя обиход поганый и похабный. Вчера. Сегодня уже получше...
- Одарил, матросик. Ладно. Вглядись...
Он почувствовал, что пол уходит из-под ног. Купец и царь - на одно лицо. Приодеть - так и вовсе. Жена... Помоложе царевой, конечно, но ведь всякие там пудры, то-се... Девочки... Не слишком, но сходство есть. А вот байстрюк... Он самый-самый...
- Есть контакт. И что?
- Мне подсказал Федя. Ну - Лукоянов. Он тут всех знает...
- Значит, он понял - для чего это все нужно?
- Он наш человек. Понял-не понял... Он в обморок от ужаса упал. Невинные люди, все же... Но, матрос, - ре-во-лю-ция! Раз. Спасение миллионов - два. Сам Ленин посоветовал: пусть-де погибнут еще тысячи, но страна будет спасена! Так-то вот... Да и потом: тебе, что ли, стрелять? На это другие есть...
Спросил: придумали или - как? Ответила: придумали. Понял: пока ничего не скажет. И правильно, наверное. Чтобы голова не болела... Но рассуждения о безвинных, столь необходимых большевизму жертвах - не убедили. И раньше сомневался. А теперь и вовсе взяло за душу. Как? Жил человек, был, страдал, существовал как мог - и нате вам. Пожалуйте бриться. Справедливо это? Никак! Но с другой стороны - кто был ничем и так далее? На всех все равно не хватит. Но ведь Ленин и другие всегда говорили о чуждых рабочему классу помещиках, капиталистах и богатеях. А эти - кто? Жаль, не спросил... Наверняка невелики шишки, раз согласились за сиротские совзнаки позировать этому маляру...
Здесь он задал себе прямой вопрос: а готов ли ты и впредь стрелять, стрелять, стрелять? А может, это в тебе червоточина или попросту червь от буржуазов завелся? Эдакий глист в душе, который, подобно искушающему дьяволу, шепчет, шепчет... Ленин ведь щастия хочет. Миллионам. Может, и в самом деле смерть этих - пусть несчастных, да-да, к чему лукавить, - есть славная жертва на алтарь всеобщей и отдельной радости?
А на душе было мутно и тяжко, тревожно было, и тревога эта все нарастала и нарастала.
Юровский ходил по кабинету-номеру, засунув по-ленински большие пальцы под мышки.
- Я чего тебе вызвал, Ильюхин... Сейчас ты войдешь в соседний чулан, вон его дверь. И будешь сквозь щель слушать мой и товарища Федора Лукоянова разговор с доктором Деревенко. Ты спросишь меня: а кто это такой? И я тебе отвечу: врач семьи Романовых еще с петроградских времен. А зачем он нам понадобился? Вот, слушай, впитывай, тебе пригодится...
Ушел в чулан, через мгновение в кабинете появился высокий, полный человек в цивильном, борода у него была рыжая, клинышком, усы тоже рыжие, роста он был высокого и носил пенсне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88