"Ну? - проговорил Званцев. - Расскажи, что видела?" Птичка чирикнула и упорхнула. Званцев рассмеялся: ведь сказала что-то. Может быть, самую страшную правду. Но понять смог бы только Пан. Или Дионис. Жаль...
Слева на дороге обозначилась поперечная тропка, потом еще одна - по схеме Соколова здесь начинались "свёртки" к шахтам и к главной среди них: Открытой. Именно в ней надеялся найти Романовых Николай Алексеевич. Для этого шахту заново выложили бревнами - чтобы укрепить. Теперь эти бревна точно укажут место. Была у Званцева и еще одна, вроде бы не обязательная программа: осмотреть площадку возле шахты. Соколов отработал ее не полностью.
Свернул, идти стало труднее, колеи заросли или исчезли совсем, то и дело между ними поднимались молодые крепкие деревья. "Давно тут никого не было... - подумал удивленно. - Впрочем... А кого могли интересовать эти проклятые Богом места? Люди, - непамятливые, тупые, жили своими мизерными заботами, свято соблюдая заповеданное от предков: день да ночь - сутки прочь".
Путь преграждали ямы, рукотворного происхождения овраги (догадался заброшенные выработки), наконец глаз ткнулся в неглубокий колодец, на дне его виднелись светлые бревна, сложенные в "лапу". "Она... - сжало сердце, исчезло дыхание. Стоял и хватал ртом распаренный, сырой воздух, больше похожий на пряную вату или пух, вдруг вылетевший из распоротой подушки. Наконец пришел в себя и опустился на корточки. "Внизу смотреть нечего... лениво ползло в голове. - Там все на ситах просеяно. А вот около..." И в самом деле, под слоем сгнивших веток и листьев обнаружилась довольно просторная утоптанная площадка. Небольшая ее часть смотрелась нетронутой, остальная была явно перекопана. Что ж... Там, где не успел Соколов, - стоит порыться. А если? А вдруг? Настроение возникло вполне мальчишеское.
Вынул нож, нажал кнопку, выскочило лезвие с зубчиками на обухе. Встал на колени и, не обращая внимания на сразу же промокшие колени, начал копать. Находки пошли сразу. Вначале кости животного происхождения, проржавевшие жестяные банки, попалась разбитая бутылка с давленой маркой "Ливадия. Имение Его Величества", потом лезвие вывернуло кусок сапожного голенища с красиво вырезанным верхом. Остаток явно принадлежал обуви высокого полета. Несколько мгновений вертел находку в руках, пытаясь догадаться, кому могли принадлежать эти сапоги, повернул изнанкой и сразу увидел полувытертую надпись, несколько букв: "...ей Ни..." "Алексей Николаевич..." - догадался, чувствуя, как грудь наполняется холодным распирающим месивом. Потемнело в глазах. "Э-э... - подумал язвительно, эдак я много здесь не накопаю..." Отдышался, стиснул зубы, в конце концов не могилу же он раскапывал? Вылетела белая перламутровая пуговица на две дырочки, за ней - еще одна, на четыре. Понял: жгли белье, остатки кострища разбросали. Когда в окостеневшем комке блеснуло золото, обмер. То была золоченая офицерская пуговица с шинели или кителя, фирмы "Бух". Края немного оплавились (каков же был жар в этом костре...), середина сияла невозбранно. Что ж... Золото есть золото. Оно вечно, нетленно, оно никогда не теряет блеска. Но это все равно странно: человека двадцать лет как нет на свете, а материальный мир, некогда окружавший его, остается, не исчезает, демонстрируя слабому уму некое материалистическое бессмертие.
Через четыре часа работы рядом со Званцевым появилась небольшая горка самых разнообразных предметов. Здесь были пуговицы, пряжки, пружины от дамских корсетов и даже скрученная в жгут оправа от иконки. "Богатые находки... - смотрел, словно сквозь стекло витрины в музее. - А вот хорошо бы все это в Брюссель, в храм-памятник государя..."
- Успешно работается? - послышался за спиной знакомый голос. - А я все жду, жду - когда же вы обратите внимание на любимую женщину?
Она. Вера Сергеевна. Поискал глазами - где же сопровождающие, она ведь не могла выследить его сама, рискнуть без прикрытия?
- Вы не любимая женщина, - сказал хмуро. - У вас это называется "неразборчивая связь", я это знаю. А где друзья-товарищи?
Она изобразила обиду:
- А еще офицер, дворянин, мужчина, наконец... Фи!
- Ладно, лирику в сторону. Какого черта вам надобно? Вы ведь не обниматься пришли...
- Кто знает... - протянула кокетливо. - Это зависит от вас.
Обозлился.
- От меня ничего не зависит. Говорите, зачем пришли, и приступим.
- К... любви?
- Да подите вы к черту! - закричал, уже не сдерживаясь. Ну? Где вы, комиссары ЧК или как вас там? Самое мерзкое - это ожидание. Ленин бы вас всех взял...
Она успокоительно махнула ладошкой и заговорила. Из рассказа неторопливого, уверенного, спокойного, следовало, что выследила его сама, никто не помогал, связь с госбезопасностью - да, имеется; оная кровно заинтересована в результате и оттого, надеясь, что лаской все же лучше, чем таской, предлагает: "сеть" - сдать. Место погребения Романовых - открыть. В награду - хорошие деньги и билет в Париж.
- Объясните... там, в Вечном городе, остаткам РОВсоюза, объясните, что тела и в самом деле сожжены без остатка, что вам удалось найти кострище, я вам его покажу, ну и в связи со всеми этими обстоятельствами РОВсоюзу и прочим незачем будировать тему российского престола. Прямых наследников не осталось, боковые линии по закону о престолонаследии прав не имеют ни на что!
Она говорила горячо, заинтересованно, это и насторожило. Может быть, она вещала так бурно именно оттого, что они... живы? И НКВД желало толкнуть эмиграцию на ложный, бесплодный путь?
Но она вдруг сказала, что на самом деле это задание она приняла с единственной целью: уговорить его показать место захоронения только ей, одной, и больше никому! Ведь чекисты утверждали, что в могиле лежит некоторая часть бриллиантов императрицы. Что волосы у Александры Федоровны и дочерей не осмотрели, а именно там и находились самые крупные бриллианты! Господи, какая мертвая чушь... Возражать не хотелось, но сказал: волосы? У девиц? Да они все только что перенесли тиф! И волосы у них отрасти не успели! Она крикнула яростно: "К черту дочерей! Значит - у Демидовой они были!"
- Ерунда... - сказал непререкаемо. - Вам бы, мадам, к могильщикам обратиться...
- Заткнись и слушай, - проговорила мертвым голосом. - Ты идиот! Я и в самом деле одна. Я убедила чекистов, что любовь вернее берет за горло, нежели иголки под ногти. Но: я знаю, с кем имею дело. Если я не вернусь в Ленинград через три дня - в Большой дом перешлют письмо. Веретенников, Лена - они погибнут. Решай...
Блеф? Званцев заколебался. Но ее глаза горели нечеловеческим огнем. Собачьим зеленым пламенем. Ее жадность была патологической, ради воображаемых "камушков" она могла продать, перепродать, загубить, спалить в безумном огне кого угодно...
- Ладно, - сказал, уже не скрывая омерзения. Подавись, чертова баба и исчезни. - Ты хочешь бриллиантов? Их есть у меня. Но кто будет копать? Это ведь не так просто, как может показаться..."
Таня сидела за столом, Серафима стояла у окна, спиной к нам.
- Званцев допустил ошибку... - Серафима горько вздохнула и перекрестилась. - Господи Ты Боже мой... Он не поверил, что она заготовила такое письмо. А она - заготовила, и человек отправил. И они все погибли...
Разрешилась загадка. Как страшно, как подло...
- Кто... этот... человек? - сейчас она назовет имя. Она его знает, я чувствовал это. И тогда я стану орудием в руках Господа...
- Ты удивишься. Федорчук. Вероятно, их соединила госбезопасность. Знаешь, я могла предупредить Федорчука. Я догадывалась: он стал мешать, с ним расправятся. Но пепел Лены и ее отца. Рвет мое сердце. И я сказала себе: пусть мертвые погребают своих мертвецов.
Что я мог ответить? Промысел Божий решает лучше нас.
- Что же теперь?
- Сделаем то, что не успел Званцев, - сказала Таня. - Найдем...
Мы распрощались, договорившись о новой встрече, у меня. Мама не помешает. Три дня назад она аккуратно собрала свои вещи и переехала к начальнику сапожной мастерской НКВД.
...А на столе еще с утра лежало письмо из Свердловска. Я хотел распечатать и прочитать, но не смог, не хватило духа. Теперь, когда Серафима и Таня ушли, собрался с силами. Что ж, говорил я себе, маме это письмо вряд ли понадобится.
Оно было коротким: "Милые мои, дорогие - Нина и Сережа! Радостная новость: я получил наконец квартиру. Две уютные комнаты на проспекте Ленина, недалеко от службы. Тихо, воздух свежий, по утрам слышно, как поют птицы. Теперь вы можете приехать, и мы заживем замечательно. В конце концов, ведь не город важен, а искренние чувства. И я говорю вам, родные мои: я скучаю без вас, я жду вас. Ваш Иван Полюгаев".
Он все же был очень славным, мой отчим. Я не ошибся в нем. Ведь это так редко бывает, чтобы два совсем разных, во всем, человека сошлись, понравились друг другу; мама, мама, ты совершила большую ошибку...
В школе я взял справку о пройденных в четвертой четверти предметах, об отметках. "Отлично", "хорошо", ни одного "удовлетворительно". Я все же способный - вопреки всему и несмотря ни на что мне удается учиться. Я стараюсь делать это как можно лучше. Я не знаю, зачем большевикам "все богатства, которые выработало человечество", но мне эти богатства крайне нужны. Я хочу понять мир и людей, я хочу найти свое место в странной, ложной, политой кровью жизни. Кто даст ей определение, кто поймет, почему этот болотный пар так совпадает - будто калька - с насквозь лживыми, но такими подчас увлекательными советскими фильмами... Мы все живем не на самом деле, и наше удивительное кино будто продлевает иллюзию бытия...
Директор долго уговаривал меня: "Это глупость, ты сможешь поступить в любой вуз!" - "Они и в Свердловським есть", - ответствовал я, не дрогнув; бедный директор смотрел на меня во все глаза, он, верно, думал, что я сошел с ума.
Встретились с Таней, поехали в Центральные кассы за билетами. Деньги дала Серафима. Поезд через неделю, прощай, нелепый, страшный город. Зачем лицемерить? Здесь остается только прошлое, которого больше нет. Впереди будущее - его еще нет. Но все равно: оно притягательно и загадочно.
Таня сказала:
- Надвигается война, теперь не до нас. Но мне тревожно. Я давеча сказала тебе, что Званцев... убрал Веру... Я ничего не знаю о нем. Уже год.
Я промолчал. В отличие от Тани, я был убежден, что госбезопасность не оставит нас. Но я надеялся, что смогу в какой-то момент получить хотя бы скудную информацию. Иван Трифонович не сможет мне отказать.
Я думал так, но понимал отчетливо, что обращаться к отчиму не следует. Не потому, что можно нарваться на отказ. А потому, что не следует "подставлять" хорошего человека. "Самому надобно, Сергей Алексеевич, самому..." - бормотал я себе под нос, но легче не становилось. Затея наша сильно припахивала мальчишеским авантюризмом. Все могло плохо кончиться.
Я позвонил маме, сказал, что уезжаю. Она вскрикнула отчаянно, жалобно, и решимость моя дала широкую трещину. Оставить маму невозможно. Нельзя. Надолго ли этот сапожник... А кто будет потом? Она ведь пропадет, вот и все.
Мы встретились в Летнем, она сидела на скамейке у домика Петра и встала, увидев меня, и побежала навстречу, словно девочка... Мы обнялись, она заплакала, я тоже не сдерживал слез. Мы оба вдруг поняли, что видимся последний раз в жизни...
- Поезжай, - говорила мама, торопливо глотая слезы, - поезжай и не беспокойся ни о чем. Каждому свое, мальчик. Я ничего не могу с собою поделать... - заглянула мне в глаза, вымученно улыбнулась. - Да и не хочу, если по совести. У каждого свой путь. Мне всю жизнь не хватало любви, ласки, внимания. Знаешь, я ведь совсем обыкновенная женщина. Приготовить обед, постирать, подать завтрак и сходить в кино. И конечно, обновы. Туфли, платья... А у моих мужей всегда была своя суетная, скорбная жизнь. В этой жизни никогда не было места для моих мелких страстей... Я устала, Сережа. Разве трудно понять? Ну, приеду я к Ивану в Свердловск и что переменится?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88