Его вытаскивали и строили мостик из шпал.
Я увидел снимок № 76. Проселок, слева редкий лесок, поперек дороги гать, шпальный ряд. Лобухин видел, как брали шпалы от его дома и уносили в лог.
"Что тут такого?" - спрашиваю я себя, но кто-то говорит мне: вот он, ответ...
Кто-то незримый бубнит, шепчет мне в ухо: задумайся... По этой самой дороге в ночь на семнадцатое прошел двадцатипятисильный, маломощный "фиат", нагруженный одиннадцатью телами расстрелянных (семьсот с лишним килограммов) и четырьмя (по меньшей мере!) охранниками с винтовками - это еще триста с лишним килограммов! Всего получается не менее тонны. Легко представить, как полз этот грузовичок, рассчитанный на перевозку сотни-другой килограммов оливок или бутылок кьянти.
Но 17-го грузовик не застрял!
Он застрял 19-го! Пустой.
И тогда вопрос: а в самом ли деле он был пуст? Или палачи, напугавшись местных жителей (те могли что-то увидеть), решили перевезти трупы в другое место, более надежное? Возможно, на обратном пути Люханов сдал на полметра вправо к болоту, и этого оказалось достаточно? Автомобиль застрял?
Возможно. Но пока это только домысел, предположение.
Так... Но ведь в пользу этого предположения говорят два обстоятельства: первое - Соколов ничего не нашел в урочище Четырех братьев, у Открытой шахты. А ведь с ним работали четыреста добровольцев с ВИЗа. Если бы большевики спрятали тела в шахте, у шахты, в Ганиной яме и где угодно еще в этом районе - тела бы нашли.
Но их не нашли...
И второе: я ведь не забыл рассказ учительницы в поезде. Она сказала: "Сожгли на обратном пути".
Но, может быть, Ермаков наврал, похвастал своей осведомленностью?
Исключено. Званцев писал о том, что нашел у Дитерихса (где-то в середине первого тома, кажется так?) фразу: "Вчера хоронили, сегодня перезахоранивали". Вчера - 17-е, сегодня - 19-е.
Все совпало. Если трупы Романовых не сожжены, не уничтожены каким-то иным способом (тем же, которым расправились с телами Михаила Романова и его людей) - они лежат под мостком из шпал на дороге Екатеринбург-Коптяки, метрах в ста от переезда. Соколов эту гать видел и стоял на ней, ее прошел и Званцев.
Итак, истина найдена... Теоретически.
Остается доказать, что практика и в самом деле критерий оной...
Пригородный поезд мчит к разъезду Шувакиш. Это в километре от переезда, который нужен нам. Едем в разных вагонах: я и Таня в первом, Карсавин и Валентин - соответственно во втором и третьем.
- Они похоронили Веру, - Таня произносит фразу пустым, безразличным голосом. - О покойниках не говорят плохо, но Вера была дрянь.
- Зачем же они рисковали?
Она улавливает насмешку.
- Они рисковали. Они ее спрятали. Навсегда. Риск был, если бы ее нашли. Все об этом. Ты уверен в своем открытии?
- Ваше доверие, товарищ, я оправдаю.
Она фыркает и отворачивается к окну. Как она непримирима... Это печально. Для меня.
Шувакиш, выходим, я помню карту Соколова - в книге. Мне кажется, что я уже был в этих местах. По сторонам железной дороги лес, идем вдоль насыпи, потом через поле. Вот и переезд...
Волнение нарастает. Валентин и Карсавин нервно закуривают. На них потертая рабочая одежда, в руках штыковые лопаты. Неглупая предосторожность...
Входим в ту часть дороги, которая спряталась в лиственном лесу. Он особенно густ в этом месте, солнце едва касается мокрой колеи дробящимися лучами. "Ишь, как разросся... - замечает Карсавин, оглядываясь. - Не иначе - на крови..."
Нарочито народная манера разговора неприятна мне. Ускоряю шаг и... вот он, мостик. Или гать. Какая разница...
Они потеряно ходят вокруг, у них побледневшие лица и запавшие глаза, я вижу, как в пальцах Валентина мелко подрагивает папиросный мундштук.
- Здесь? - недоверчиво произносит Карсавин. - Это невозможно! Чушь! Надо быть полным идиотом, чтобы швырнуть голых покойников в дороге!
- Или гениальным преступником... - вяло отзывается Валентин. - Мне не приходилось ни читать, ни слышать о подобном. Способе. Сокрытия следов...
- Давайте к делу, - Карсавин плюет на ладони. Надо же... Заправский дорожный рабочий. - Помоги...
Вдвоем с Валентином они оттаскивают в сторону три или четыре шпалы и начинают яростно копать. Через пять минут сдавленно звучит голос Валентина:
- Кусок железа... Что бы это значило...
Карсавин берет находку в руки и... роняет. На лице - ужас.
- Это... это...
Я уже понял, что это такое. Тазовая кость; она черно-зеленого цвета.
- Ну, вот... - говорю некстати. - Кто ищет - тот всегда... Да.
Они снова копают, и на краю ямы появляется мощный череп: черный, видны остатки волос, оскал сверкает... золотом.
- Боткин? - говорит Карсавин. - Нет. Скорее, Анна Демидова...
- Да оставьте вы свои глупости! - кричит Таня. - Оставьте. Нужны доказательства, а не болтовня!
- Доказательства есть, - Карсавин показывает челюсть с золотыми зубами. - Золото. А работа - ремесленная. Это же видно... Только служанка могла себе сделать такие...
И еще один череп. Зубы вставные. В отличие от первого, они сделаны из белого, совсем не потемневшего металла. И "работа"... Даже я вижу, что она - ювелирна. Дантист обладал несомненным талантом.
- Женщина... - бормочет под нос Валентин. - Лет пятидесяти или чуть меньше... Это не сталь, не серебро - тем более. Это - платина. Ясно.
- А почему не мужчина? - вопрошает Карсавин.
- Долго объяснять... Я окончил три курса медицинского, я понимаю... И зубы... Гений делал. Можно на выставке показывать...
- И это значит...
Я вижу, что Карсавин не в состоянии осмыслить случившееся.
- Это императрица... - тихо говорит Таня. - Господа, этим нельзя рисковать. Закапываем и уходим. Дома вы составите протокол, подпишем все. Это будет доказательством.
Валентин и Карсавин мгновенно забрасывают яму землей, ставят на место шпалы, присыпают их.
- Ты обратил внимание? - тихо спрашивает Валентин. - Мозг цел! Невероятно...
- Почему? - Карсавин в недоумении.
- Потому что взгляни на мои ботинки! - кричит Валентин.
В самом деле... Ботинки на глазах покрываются синим налетом. Синим, с радужной пленкой.
- Серная кислота. Все понял? Мозг должен был сгореть! А он остался! Это мощи, святые мощи, господа, как хотите...
Он крестится, истово, мы крестимся вслед. Карсавин читает молитву:
- Подаждь, Господи, оставление грехов убиенным безвинно рабам Твоим.
Уходим. Я вижу: они все время оглядываются. Только Таня идет с угрюмым, застывшим лицом. Молча.
Ждем поезда. Валентин спрашивает:
- Ты... поговорила с Сергеем?
- Нет. Но это не поздно и сейчас. Сергей... - Таня берет меня за руку. - Званцев в тюрьме. Почти год. Твой отчим - замнач управления. Ты обязан поговорить с ним.
И меня прошибает холодный пот. Вот оно... Мои недавние страхи оказались не напрасными. Вещими.
- О чем? - Голос сел, слова бессмысленны.
Она смотрит удивленно:
- Не валяй дурака. Пусть поможет освободить Званцева.
Однако... Но как трудно, невозможно даже поверить в то, что они все настолько глупы и примитивны... Как жаль. Конец еще одной иллюзии...
- Господа, я - ваш единомышленник и не один раз доказал это. Вы знаете: я убил человека, чтобы спасти Таню, Серафиму Петровну... Остальных. Я полагаю, вы верите мне...
- И что? - Карсавин явно раздражен. - Это разные вещи.
- Как хотите. Капитан госбезопасности Полюгаев - человек чести и присяги, верьте на слово! Он... - Голос снова сел, я хриплю.
- Там нет и не может быть людей чести! - Татьяна похожа на бродячую рассерженную кошку. Куда что девалось...
- Девочка права... - цедит Карсавин. - А вам, молодой человек, следует исполнять приказы.
- Я не в армии.
- Вы в РОВсоюзе!
- Его нет, вы это знаете не хуже меня. Я не стану подставлять порядочного человека. Следует искать другой способ.
Они говорят, перебивая друг друга. Брызжет слюна. Как переменилось все. Как вдруг все переменилось... Неужели они такие же, как и те, кто гонит их в лагеря, сажает в тюрьмы, ставит к стенке...
- Нет другого способа. Способ один: убедить или заставить Полюгаева освободить Званцева. Любой ценой, - изрекает Валентин.
- В том числе и ценой твоей жизни, - говорит Карсавин. - Пойми и не ерепенься... Выхода у тебя нет.
- Выход всегда есть... Черт с вами. Поговорю. Только как мне известить вас? Хитрость - оружие пролетариата.
- Просто. При разговоре будет присутствовать Таня. Если что не так она выстрелит. Полюгаев погибнет геройски. А тебе останется выбрать: получить вторую пулю или продать нас. Мы заранее предоставляем тебе такую возможность... - Карсавин улыбается. Лучше бы он не делал этого. Валентин протягивает Тане маленький браунинг...
Они предусмотрели все. Но как странно: и те, и эти, оказывается, рассчитывают только на страх? Неужели это правда?
Таня отводит руку с пистолетом. Слава Богу, еще не все потеряно. И для нее. И для меня. Валентин улыбается безнадежно:
- Мне будет жаль, если... Впрочем, это твое дело, девочка... Ладно. Не в силе Бог, а в правде. Идите...
Весь обратный путь мы молчим. Я не могу простить Тане походя брошенное "не валяй дурака". Так говорят только тому, кто совсем безразличен. Совсем. Мне хочется заплакать от обиды и унижения. Хотя...
Что это значит: "не могу простить"? Я, кажется, попался. Потому что не может простить только тот, кто не любит. Я всегда говорил себе: люблю. Люблю эту маленькую девочку с синими глазами. Не потому, что она напоминает, похожа на ту, ушедшую навсегда. А потому, что... Нет. Просто. Без всяких "потому". Любовь истинная не нуждается в обоснованиях. Она любовь...
Свердловск. Идем пешком. Мимо дома Ипатьева. Вот, бездна открыта. До конца. И разве не должна гибель безвинных соединить нас? Разве это не так?
Таня останавливается.
- Возвращайся домой. Скажи отчиму, что любимую женщину удерживают любой ценой, даже ценой собственной жизни. Пусть едет в Ленинград. Пусть упадет на колени перед Ниной Степановной. Пусть молит о прощении. Милый, милый Сережа... Вам не жить друг без друга. Остальное - мелочь, чепуха. А теперь прощай.
- Но... - Я пытаюсь что-то сказать, беру ее за руку, - почему ты говоришь о них? О них, а не о нас?
- Потому что у них есть будущее, а у меня - нет.
Ценой собственной жизни... Она права.
- Таня! - бросаюсь к ней, - Таня, не уходи, я люблю тебя!
- И я тебя люблю. Прости Сережа. Ты все поймешь. Не суди меня.
Она уходит. У меня каменные руки и ноги, я не могу сдвинуться с места, хотя и понимаю: рухнуло все. Все...
Я сдал все экзамены; когда Анна Петровна вручала мне свидетельство об окончании десятого класса - она улыбалась так искренне, так радостно, что я забыл на мгновение обо всем. Впереди открывалась другая, неведомая жизнь, я не мог ей радоваться, какая уж тут радость, но ведь то, что должно наступить, увлекает помимо воли, потому что оно - загадка.
Поговорил с Трифоновичем. Он слушал меня, темнея лицом, наконец сказал:
- Ты ведь мальчик еще... Откуда это в тебе?
- Это не во мне. Это в... Ладно, не имеет значения, потому что прошлое не поправить. Но ты еще можешь поправить все! - Спросил: - Что со... Званцевым? Если можешь - расскажи.
В глазах отчима буря. Но он умеет владеть собой.
- Ладно. Я даже не спрошу - откуда ты о нем знаешь. Крепкий мужик... Он вызывал невольное уважение. Странно... Они борются за фантом.
- Нет. Не за фантом. Они хотят знать - жива или мертва царская семья.
- Ты... сошел с ума...
- Нет. Для них это важно. Они надеются, что когда-нибудь здесь, у нас, все переменится. И тогда кто-то из тех, кто остался, - вернется, может быть...
- Кто... вернется?
- Новый царь. Все в руках Божьих. Так что с ним?
- Отправили в Москву. "Что с ним..." Догадайся... Так что же... Они узнали? Живы или мертвы... Романовы.
- Узнали. Романовы мертвы. Все.
Он смотрит не то удивленно, не то восхищенно.
- Ты плохо кончишь, Сергей.
- Скажи... Если, конечно, такой вопрос возникал. На подоконнике смертной комнаты кто-то сделал надпись из четырех странных знаков... - Я увидел, как он снова напрягся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88