- Следуйте за мной...
Шли залами, переходами, спускались и поднимались по лестницам, наконец Свердлов открыл обитую железом дверь и, распахнув, вошел первым. Вспыхнула тусклая лампочка. Это было какое-то подвальное помещение одного из кремлевских дворцов.
Подошел к старинному сейфу в углу, открыл тяжелую дверцу - она отодвинулась медленно и торжественно.
- Подойдите...
На полке сейфа Ильюхин увидел... знакомые банки. И головы в них. Свердлов, улыбаясь, попросил - словно фокусник перед исполнением самого "народного" фокуса:
- Выбирайте... Какую скажете - ту я и достану.
Ткнул в среднюю. В ней белело лицо Александры Федоровны. Волнения не чувствовал и только злился, что не может угадать - на кой черт все это понадобилось товарищу Свердлову.
Между тем тот опрокинул банку, жидкость вылилась на пол, голова показалась над краем банки кончиком носа. Яков Михайлович взглянул победно и... ухватил мертвую голову за смертно-белый нос. И часть этого "носа" осталась в пальцах...
- Фокус-покус, - весело рассмеялся Свердлов.
Обомлевший Ильюхин смотрел во все глаза и... ничего не понимал. Наконец выдавил с трудом:
- Это... не... оне?
- Это воск, воск! - расхохотался Свердлов. - Каково? Ну и то-то... Посерьезнел. - Мы уже сделали многое и продолжаем делать ничего себе, дабы судьба Романовых осталась неизвестной. На вечные времена.
Ильюхин улыбнулся.
- А я уж хотел по-простому спросить: а в соседнем шкафу - настоящие головы? В банках? Да?
Свердлов не смутился:
- Я обязан поблагодарить вас. Вы сделали всё, что могли, и хорошо, просто рас-пре-красно! Однако напоминаю, что за вами остается еще Петроград. Помните? Там еще жив историк, нумизматы всякие - помните? Ну так вот: они на вас. Докажите свое умение и свою верность. Дзержинскому я позвоню.
Феликс стоял у окна, выходившего на фонтан Лубянской площади, и с видимым удовольствием наблюдал за извозчиками, которые поили своих лошадей, за редкими автомобилями и прохожими, их, несмотря на тяжкое время, было не так уж и мало. Оглянулся, пристально посмотрел, улыбнулся:
- Сегодня немногие верят, что уже через десять лет здесь будут потоки автомобилей, а еще через двадцать площадь придется реконструировать - тесно станет. Магазины, счастливые, улыбающиеся лица... Какая жизнь настанет, товарищ Ильюхин! Жаль только, что не для меня. А вы... Вы ее увидите, обещаю!
Был на Феликсе френч с отложным воротником и офицерские брюки в сапоги. Только вытянутое лицо, усы и бородка выдавали не то мобилизованного интеллигента, не то военного доктора... Сел за стол, жестом пригласил сесть и Ильюхина.
- Вот что... Вы едете в Петроград. Особой надежды на товарища Зиновьева у нас нет. Наша служба особенная, многим она кажется жестокой, а товарищ Зиновьев - мечтатель. Он мнит построить Северную коммуну - как Чернышевский описал в романе "Что делать?". Огромный дом, комнаты, в одной половине: мужчины - токари и слесари, в другой: женщины - швеи и поварихи. Это общежитие социализма. Мы пока не спорим, пусть мечтает. Но вам надобно завершить замысел Владимира Ильича: ни одного Романова! А то - представьте себе - Зиновьев взял и отпустил Гавриила Константиновича. Ну вспомните: в Алапаевске вы ликвидировали его братьев - Игоря и прочих... Так вот: в крепости сидят и ждут конца Михаил, Павел, Дмитрий и Георгий. Остатки романовской шайки. Главные головы мы срубили. Срубите остальные...
"Сергей Ильюхин, палач, здравствуйте..." Это мысленно, а вслух:
- Дозвольте вопрос, товарищ Дзержинский.
- Не "дозвольте", а "позвольте". Что?
- Из ваших слов я заключаю, что все мертвы?
Феликс не ожидал. Он встал, отвернулся, нервно закурил.
- И еще: тех, из Екатеринбурга, обменяли на хлеб и паровозы? И Брестский мир? - Настаивал, понимая, что лучше не надо.
Феликс вернулся за стол, но остался стоять.
- Товарищ Ильюхин... Любая операция ВЧК сопровождается операцией "прикрытия", дезинформации. Лично вы блестяще справились со своей частью задачи. Это - всё.
Но Ильюхин не уходил.
- Каплан покусилась на Ленина. Чья это работа? Кто стоял за ней?
И снова прикурил Феликс - от предыдущей папироски.
- Товарищ Юровский - да, да! именно он! - не узнал этого от нее. И мы ее расстреляли. Это всё?
- Через три дня?
- Я понимаю, что вы имеете в виду. Вы - сравнительно молодой чекист. Уже через пять лет или даже раньше подобные вопросы будут невозможны, потому что мы все станем профессионалами. Я не знаю, кто стоял за этой дамой. Кто-то очень высокий. С большой должностью. Она этого человека не выдала, да? - И едва заметная усмешка промелькнула под усами предвэчека. Или... нет?
Ильюхин встал. Всё ясно, это "ясно" никуда не денешь.
- Что с Зоей Георгиевной и Кудляковым?
- Они погибли. Комиссия в Петрограде знает о вас и выполнит все ваши указания. По вышеназванным лицам. Помните: эффект должен быть "екатеринбургский". Туман, в котором гибнут все корабли и берега нет...
Через час курьерский поезд "Москва-Петроград" унес Ильюхина в бывшую столицу. Сидел у окна и безразличным глазом провожал перроны с редкими людьми, станционные здания, фабричные трубы. Жизнь летит, как поезд. К прошлому вернуться нельзя, а будущего просто нет. Когда он, Ильюхин, умрет или его убьют - так или иначе, - на этой бывшей территории будут жить особи, похожие на дрессированных цирковых зверей. И дрессировщики - они тоже вряд ли сохранят человеческие черты. Большой дом, слева бабы, справа самцы, по команде влезли-слезли, и нет ни солнца Завета, ни очей, ни-че-го...
Петроград... Здесь всё по-прежнему... У памятника Александру Третьему дохлая лошадь на рельсах. Постамент заклеен афишками и сообщениями власти. Прохожие бредут, словно покойники, вдруг и непонятно почему ожившие. Вот генерал - из Михайловской академии. Рядом седая жена и дурковатый сын-гимназист. В руке его папани ломоть черняшки. А женушка смотрит на пролетариат с трехрядкой. Ребята заловили пишбарышень и, судя по лицам компашки, - все подшофе. Идут куда-то. Да ведь и ясно - куда. Есть квартира, в ней койки. Зайдут, справят нужду по друг дружке и разойдутся навеки. Хорошо, если без дурной болезни...
Удивился себе. Пройди он здесь полгода назад - и бровью не повел бы, разве что - позавидовал этим мордатым коблам с завода пролетарской диктатуры. А теперь - нате подвиньтесь. До всего есть дело, все волнует, и все ясно, как божий день.
До крепости добрался скоро - часть пути на трамвае, часть пешком. Откозыряли, впустили, проводили завистливыми взглядами: такой как бы и никто, а нате вам: от самого-самого Дзержинского.
В крепости никогда раньше не был и, прежде чем направиться в тюрьму Трубецкого бастиона, решил зайти в собор. Да-а, таких впечатлений - острых, ярких и болезненных одновременно - у него раньше никогда не было. Вот они, мертвые цари, все до одного, а бедному Николаю Александровичу и этого не дозволили: упокоиться последним сном среди предков. Ходил по собору, как пьяный. Куда ни глянь - история, да какая! Вот царь-освободитель, священник о нем рассказывал, а ведь не пощадили, убили. А вот и Петр, великий, конечно, но злобный и психованный, убил всех, кого только смог.
- Ищете что-нибудь? - Тихий, вкрадчивый голос за спиной.
Оглянулся: мужичок с ноготок, в потрепанном костюмчике старинного покроя, седой, патлатый, бородастенький.
- Вот, смотрю...
- Идите сюда... - Мелким шажком засеменил ко второму входу, остановился под окном. - Это здесь.
Посмотрел под ноги, туда, куда указывал незнакомец.
- И... что?
- Государь приказал сделать здесь склеп. Себе и членам своей семьи, всего семь мест. И похоронить. Но - не похоронят. Никогда.
- Ну, вы этого знать не можете... - Поднял глаза - никого. А в голове свистит холодный ветер: всё, Ильюхин, допрыгался-доскакался. И дни твои закончатся в желтом доме...
...Охрана Трубецкого бастиона была суровой. Старший долго крутил в руках мандат, потом с тоской во взоре произнес:
- А черт тебя знает, парень. Я подписи тащдзержинского в жизни своей не видал... Ты поди-сходи в дом бывший градоначальника, тама - Чека, пусть они одним словом обмолвятся, я тогда тебя...
Отскочил, выдернул браунинг.
- Всем лечь! - заорал. - Лицами-харями - в землю! Стреляю без предупреждения!
Они улеглись беззвучно. Всем связал руки за спиной, повел.
- К коменданту... Или начальнику тюрьмы. Бегом!
Побежали беспрекословно. Когда ввел троицу в кабинет начальника, тот схватился за телефон, но, прочитав мандат, успокоился:
- Что поделаешь, браток... Дурачье и хамы. А работа здесь тонкая... Заприте их на трое суток, - распорядился. - Поставьте другую охрану. Этих вон! После отсидки...
Объяснил свою цель. Предупредил:
- Просто так, в одночасье, мы их губить не станем. Нужен общий повод. Ну, скажем - враг у ворот города, деваться некуда, не отдавать же эту сволочь белякам? А пока я продумаю - что и как. Теперь - по камерам. Я хочу познакомиться с ними.
И вот Николай Михайлович, пожилой уже, грузный, потрепанный, но тщательно выбритый. Всмотрелся в мятое лицо, в мешки под глазами, в кошку, которую великий князь держал на руках.
Представился, спросил:
- Вы приходитесь Николаю Александровичу...
- Я двоюродный дядя государя.
- Я к тому, что... племянник ваш и все присные его и люди его... мертвы.
Отвернулся, зарыдал, плечи дергаются, голова трясется. Да-а, весть не радостная...
Поднял на Ильюхина страдающие глаза, по дряблым щекам - слезы.
- Много лет назад... В Нескучном саду, в Москве - там дворец... Э-э, бог с ним, неважно. Знаете, вечерело, закат над Москвой-рекою, а мы с Никки - молодые-молодые - в траве... Сидим и смотрим на заходящее солнце. Сколько было надежд, и вся жизнь - впереди... Теперь в это так трудно поверить...
- Вы историк?
- Да... Откуда вы знаете?
- А что за книги у вас?
- О-о, много... Почему вас интересует? Впрочем - ладно. Что с нами будет?
- Вас расстреляют. Всех. Чем скорее в молитве вы примиритесь с этой неизбежностью - тем легче вам будет. Уж не взыщите за прямоту... И еще: все, о чем я здесь сказал, - исчезло. А вы - забыли.
...Обошел еще троих, одного за другим. "Выводным" приказывал оставаться в пяти шагах от дверей, дабы не смогли подслушать. Объяснял узникам:
- Вижу свой долг в том, чтобы приготовить вас всех к тому, чего не миновать. - У Георгия спросил: - А вот была у меня монетка в детстве, а на ней - говорил батюшка - сам Пугачев. Редкая, правда?
- Это подделка... - отвечал равнодушно. - Скажите, что с нами будет?
Объяснил...
Павел Александрович плакал:
- Пасынка моего, князя Палея, увезли на Урал. В городок какой-то... Может быть, вы случайно знаете что-нибудь?
Умом понимал, что отвечать нельзя, но... все рассказал с мельчайшими подробностями и деталями. Странно... У великого князя высохли слезы, он перекрестился, прочитал заупокойную. Сказал:
- Когда знаешь - легче. А нас - когда?
- Скоро. - Протянул золотые часы князя Палея. - Это у него перед... казнью отобрали. Пусть будут у вас.
Лицо Павла Александровича - узкое, длинное, вытянулось еще больше.
- Н-нет... - Взял трясущимися руками, едва не уронил, Ильюхин успел подставить ладонь.
- Осторожнее!
Павел стал нервно смеяться - захлебывался кашляющим смехом.
- Ос... тор... ож... нее.... Кх-кх-кх... Это - мне-то? Вы шутите, молодой человек... - Погладил крышку часов - нежно, со слезой. - Куда мне... Закопать - жалко. Возьмите. Вам... достались - пусть у вас и останутся...
Ильюхин убрал старцевский подарок в карман, вздохнул.
- Я вам напоследок всю правду... Что у вас - то и у меня... - Заметил, как приоткрылся рот Павла, его изумлению не было предела и, не дожидаясь, пока последует вопрос, закрыл за собою дверь.
...Дмитрий Михайлович отвернулся лицом к стене и ни на один вопрос не ответил. Когда Ильюхин уходил - сказал грустно:
- Желаю вам, молодой человек, никогда не пережить подобное. Будьте счастливы и храни вас Бог!
Больше здесь нечего было делать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88