Прижался лбом к холодному стеклу - там была бездна, а в ней, словно бледное воспоминание о мире сущем, - его, Ильюхина, воспаленное лицо с безумными глазами обитателя скорбного дома. "Однако... - подумал. - Довела служба... На товарища Войкова или там Голощекина посмотреть - они будто из бани только что вышли. А ты, брат, - как тот сеятель, что вышел сеяти семена свои, только ветер разметал все труды... И не будет урожая, и никто не насладится плодами земными. Скорбь, страдание и слезы - вот что впереди..."
Надо идти домой... В скучный сиротский приют. Войков любит говорить о том, что революционеру дом не нужен. Мол, отечество нам всем - весь мир. А дом... Это удел буржуазов. Но ведь сам обретается в барском особняке? И кушает стерлядок в соусе.
Скрипнула дверь великих княжон, на пороге появился Николай. Был он в нижней рубахе, взъерошенный, мятый, в глазах даже не беспокойство - испуг.
- Я так и понял, что это вы... - сказал тихо и протянул листок. Мелкие буквы, чужой язык - да ведь это...
- Письмо? - спросил шепотом. - От кого?
- Подписано - "офицер", - Николай пожал плечами. - Зайдем сюда, дочери уже спят, так что ничего... По этикету невозможно, да ведь какой теперь этикет. Только тише, хорошо?
Кивнул в ответ, вошли, под иконами горели лампады, сумрачно было, ни лиц, ни фигур - там, на кроватях.
- Вам незнаком этот почерк? - спросил Николай.
- Нет. Что в письме? Я смотрю - листок тетрадный, двойной. Просили отвечать на втором листке?
- Откуда... вы знаете?
- Все же, что в письме?
Растерянно пожал плечами.
- Нужно-де, чтобы одно из окон было отклеено, чтобы в "нужный момент" и прочее... Автор клянется Богом и совестью, что сделает все для нашего спасения...
- Отвечайте. Только не слишком обстоятельно. Отвечайте так, чтобы вас невозможно было заподозрить в желании убежать. Вы поняли, Николай Александрович?
- Я понял, понял, а вы что же - догадались, что отвечать надобно на втором тетрадном листке, причем не отрывая его?
- Догадался. И вы бы догадались. Не отрывая - это для того, чтобы при обыске у вас не нашли этого послания. А самое главное... - Задумался: говорить или нет? Может быть, подождать? - Самое главное в том, что в руках отправителя должны собраться все письма "офицера" и все ответы... вашего величества...
- Да ведь это понятно! - заволновался Николай. - Наши спасители должны изучить в решающий момент все! Это же понятно!
- Или... Или иметь в руках все нити вашего заговора. Всю паутину, которую сплели вы и ваши сторонники на воле...
Царь молчал, по его растерянному лицу было видно, что он ожидал чего угодно, только не подобного поворота.
- Как же быть? - спросил растерянно, и почудилось Ильюхину, что губы у царя дрогнули...
- Просто быть... Отвечайте. Только так, чтобы не могли вас обвинить в подготовке побега. Удовлетворяйте как бы праздное любопытство "офицера", и не более того.
Закивал мелко, потер лоб, зябко скрестил руки на груди. Все же он был потрясен.
- Зачем эта игра?
- Вы взрослый... Подумайте. - И жестко, почти жестоко: - Побег и в ваших тюрьмах и каторгах иногда карался очень тяжко. Или не знали?
- Не... интересовался. Наверное, зря... Я сожалею об этом.
- Получите другое послание - без меня ничего не решайте. А почерк... Я его запомнил. Я выясню - кто это писал.
Домой вернулся под утро. На ступеньках сидела Зоя Георгиевна, поджав колени к подбородку.
- Новые новости... - сказал, открывая дверь. - У вас-то что стряслось?
- Надо посоветоваться.
- О чем?
Повела плечами:
- Ну... хотя бы о том, как обаять Юровского.
- Его нельзя. Обаять. И ваши мечты лечь под него и сделать своим рабом - ерунда окаянная, вот что...
Потянула ручку двери.
- Что же мы на улице стоим? Открывайте...
Без особой охоты (что ей надо, стерве этой...) отворил и пропустил вперед. Она рассмеялась.
- Хочется быть галантным? Я понимаю. Но хозяин всегда идет первым. Он показывает дорогу. Что у вас тут? Горница? Что ж, бывало и хуже. Сядемте и поговоримте. Итак: почему же Якова Михайловича нельзя сделать рабом на почве сладостных утех? Для начала? Ведь позже можно незаметно-ненавязчиво доложить, подсунуть, отвлечь, скомпрометировать. Я не права?
- Он с вами не ляжет.
Удивилась:
- Как это? Не бывало. Все укладывались.
- Вы не поняли. Он был иудеем - верующим евреем. Потом, за границей, крестился, стал лютеранином. Кто-то считает, что из-за тактики какой-то там. Ан - нет. Он - ищущий. Он ищет веру, дело, которому можно отдать всю жизнь. Я смотрел на него, я размышлял, я думал, и я не ошибаюсь. Ваш путь паровозный тупик.
Подошла к настенному зеркалу, поправила прическу, тронула пальцем кончик курносого носа.
- Что вы предлагаете?
Ч-черт... То, что вынашивал долгими днями и ночами суеты и рваного, болезненного сна (не оставляла идейка с того самого мгновения, как показала она ему в театре романовских двойников), было таким невероятным, таким несбыточным, что даже себе не смел сказать: сделаем. И похуже бывало. Нет, вранье. Похуже не бывало. И сказочнее - тоже. А с другой стороны? Идею эту предложила именно она, так чего же скрывать? Он ведь только уточнил и развил.
- Рожайте, товарищ, - уселась на лавку у стола, опустила подбородок на ладонь. Она собиралась выслушать сказку.
Положил на стол планы первого и полуподвального этажей ДОНа и начал рассказывать.
- Нетрудно догадаться, - говорил, стараясь унять волнение, - что однажды ночью Юровский соберет всех Романовых в столовой и чего-нибудь наврет - в том смысле, что надо, мол, спуститься в полуподвальный этаж и там обождать. К примеру, авто для дальнейшей перевозки. Куда не то. Сонным людям будет не до вопросов, это понятно.
- А вы - аналитик... - И, заметив недоумение, объяснила: - Аналитик от слова анализ. Сдавали ведь на флоте мочу для анализа?
- А-а... - протянул, - а я и не сопоставил. Вот вам пример: Юровский однажды при мне сопоставил слово "постановили" со словом "становлюсь". Там общее - "стан". Мне бы и в голову не пришло...
- Вам другое пришло, как я понимаю... Более ценное. А "стан" ваш - это называется "корень". Юровский ничегошеньки не знает, но уловил созвучие. У него музыкальный слух. Так что же?
- Из столовой Юровский поведет всех в полуподвальный этаж - через две комнаты, через площадку перед кухней, по "стеклянной" лестнице вниз, потом во двор, а оттуда снова в дом. Там понадобится пройти еще четыре комнаты. Последняя - прихожая, перед выходом на улицу, это видно на плане...
- Я пока не улавливаю сути... - Торопливо закурила, видно было, что "аналитический" рассказ ее задел.
- Суть простая. Вы были в ДОНе?
- Да. И с наслаждением прочитала весь мат на стенах. И рисунки похабные рассмотрела.
Ильюхин раскрыл глаза.
- С... наслаждением?.. Да разве слова... разве они... дают?
- Слова - итог или предчувствие. Выражается крепко российский народ, и гуляет по свету метко сказанное русское слово...
Обомлел:
- Как красиво... Это вы сами... сочинили?
- Это другой сочинил. Дальше, дальше!
По Ильюхину выходило так, что во всем особняке есть только одна-единственная комната, в которой можно всех порешить, и при этом шума будет очень даже мало.
- Там окно.
- Оно забито досками или даже заложено кирпичом.
- Я все равно не понимаю. Ну, допустим: Юровский повторит ваш маршрут. А если нет?
- Посмотрите сами. А где же еще?
Да... Получалось так, что матросик безоговорочно прав.
- Но я все равно не улавливаю.
- А комната под нумером "три"? Здесь же дверь, не видите?
- Ну и что? И потом в этой комнате - вещи прежнего владельца? Это кладовка!
И вдруг лицо вспыхнуло, в глазах пробежали всполохи. Закусив нижнюю губу до крови (закапало на платье), она почти прокричала:
- Романовых проводим в дверь на улицу! Там уже ждет авто! Из кладовки выводим сонных и опоенных, заранее загримированных и одетых "лже". Весь фокус только в том, чтобы каким-то образом на время удалить Юровского и чтобы сопровождающая охрана не шла дальше лестницы.
- А расстрельная команда ожидала как бы естественно - в комнате за нумером "пять" - видите, она ближе к проспекту! Они ничего не увидят!
- Как удалить Юровского? Наверх, в его кабинет? В такой момент? - Зоя шумно потерла ладонь о ладонь.
- Ему должен позвонить Дзержинский! - крикнул Ильюхин.
- Чушь... Город на грани сдачи - будет в тот час... И связи с Москвой - рьен1... Я понятно говорю?
- Кто-то из Совета? Из Перми? - придумывал Ильюхин.
- Юровский на такой звонок не пойдет, - вздохнула.
Долго молчали. "Светлых" мыслей не было.
- Да просто все! - вдруг сказал Ильюхин. - Из Чека позвонит Лукоянов, трубку возьмет охранник, Лукоянов скажет: "Здесь Дзержинский! Юровского на связь! Немедленно!" Охранник - вниз, с криком: "Дзержинский! Дзержинский!" А когда Юровский возьмет трубку - там шум, треск, ничего или почти ничего не слышно. Он ничего не заподозрит. А мы успеем. Мы все успеем, товарищ Зоя!
Она встала, подошла, обняла за шею:
- Песенку такую знаешь? "Зоя, Зоя, кому давала стоя..."
Ильюхин покрылся пунцовым цветом.
- Завлекательно. Только щас я опустился в полшестого. Уж извиняйте, товарищ начальник.
Она фыркнула, оттолкнула, он отлетел к стене, с грохотом и треском рассыпалось зеркало, и, сползая спиной по известке, подумал - вдруг даже с некоторым уважением: "Напористая какая... Только неженственная совсем. Красивая, а гипсовая. Фефёла чертова..."
Стукнула входная дверь, и все смолкло.
Стал вспоминать, как говорит Феликс, когда волнуется. Вот! Акцент. Польский акцент! К примеру - так: "Товаржищ Юровски? Тутай Дзержински. Депешу може достаць?" И все! Разве засомневается Юровский? Ни в жизнь!
Как бы сказал командир "Дианы", капитан первого ранга Куртковский, преферанс1 плану сему...
Днем у ДОНа встретил Кудлякова, отвел вниз по переулку, остановились у забора, начал рассказывать о плане спасения. Кудляков слушал с нарастающим интересом, словно ребенок вечернюю сказку.
- Лихо... - кивнул. - Только не "достаць" - получить, а "пшиёнць" принять. А так все безупречно. Пока. На словах...
И почему-то заговорил о давней-давней России. Какие победы! Какие художники и писатели!.. Музыканты! А теперь? У рояля - товарищ Войков?
- А несправедливость?! - задорно выкрикнул Ильюхин.
- А сейчас ее нет? - усмехнулся Кудляков.
- Но есть надежда!
- И тогда она была... Крепостное право - пало. Бесконечная власть фабрикантов и заводчиков - тоже уменьшилась бы. Ты пойми: всякий хозяин в конечном счете заинтересован, чтобы работник отдавал все, но и получал много - чтобы ненависть не копить. К этому весь мир идет, и мы пришли бы раньше или позже.
- Во! И мы - для того же! Разве нет?
- Эх... - покачал головой. - Ты ведь не дурак, а говоришь глупости. То, что делаете вы, - дорога в никуда. Ваши дети и внуки поймут это.
- А... а твои?
- А я сгину, Ильюхин. Такие, как я, - честь истории. И мы погибаем - с надеждой, что нас поймут. Лет через сто... Не огорчайся. План хороший. Что с "перепиской"?
Рассказал о вчерашнем разговоре с царем. Кудляков слушал с таким восторгом, словно воплотились самые заветные его чаяния, сбылась мечта.
- Счастливый ты... - улыбнулся грустно. - Я государя видел только издали... Я сопровождал его в Чернигов в 1907 году. Было мне тогда двадцать лет, я только начинал - в филерской службе... Ладно. Почерк установить просто. Иди в Совет и проверь дела комиссариата продовольствия. Это Войков сочиняет. Ты не сомневайся...
Через пять минут, убедившись, что Юровский отсутствует, вошел, постучавшись, в комнату княжон. Они встретили его радостными возгласами, Мария подбежала и вдруг застыла - совсем рядом. Ильюхину показалось - на секунду, на мгновение, что она хочет броситься ему на шею. Но стесняется взглядов сестер.
- Барышни... - поднял руки, - я вам искренне рад, это чистая правда. Только тише, тише... Здесь и стены слушают и слышат... Не дай бог... А ведь если что - вам... трудно станет...
Хотел сказать - "плохо", но в последний момент передумал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88