Ни-че-го... Тогда зачем ехать, зачем?
- Он любит тебя! - Я не сдержался, крикнул и... пожалел о своей несдержанности. Лицо мамы посерело, сморщилось, как мятый листок.
- Ты не знаешь, что такое любовь... Не знаешь. Любимой женщине, мальчик, жертвуют всем, ей жизнь отдают, не дрогнув. А у вас у всех партия на первом месте! Борьба с врагами. С империализмом. Зачем вам любовь...
Лена, Лена... Это обо мне сейчас говорила мама. Она права. Мы любим не жизнь. Не женщин. Не... Ничего мы на самом деле не любим. Ибо то, что в дурных книгах называют любовью Ленина к Крупской или Арманд, Дзержинского к Софочке, еще кого-то к еще кому-то, - это на самом деле не любовь, а работа во имя и для блага. Пустота...
- Я видела Улю, - вдруг сказала мама. - На Невском, в Пассаже. Она покупала скалку для белья. Мы поговорили. Не знаю... Ты бы зашел к ней, что ли...
- У меня нет адреса.
- Жаль. Ладно. Прощай, Сережа. Передай Ивану привет. Объясни. Хотя... Что ты там сможешь объяснить... - Она повисла у меня на шее, сыпались мокрые поцелуи, щека моя стала влажной. Я вдруг понял, что эта добрая, мягкая, такая непрочная женщина - моя мать. И что другой у меня никогда не будет. И что мы в самом деле больше никогда не увидимся. Миг откровения... Я сунул руку в боковой карман, достал кольцо, протянул. Я видел, что мама не понимает - она вертела кольцо в пальцах и недоумение разливалось по ее лицу. И вдруг...
- Па... пино? - бросила беззвучно. - Нет... Нет!!!
Несколько долгих минут она рыдала в голос у меня на груди, я понял, что выбрал неподходящее место. Н-да... Дурак, как всегда. Сейчас она спросит - откуда оно у меня, и - что я скажу?
Взгляд у мамы погас, лицо посерело.
- Пусть успокоит Господь его светлую душу... Ты... нашел?
Я понял: она спрашивает о могиле.
- Нашел. Когда все кончится, мы его похороним. По-человечески.
- Кончится? Все? - Она снова зарыдала. - Нет, мальчик. Ты зря. Это не кончится никогда. Это навсегда.
Она медленно уходит и вдруг останавливается, я вижу как она надевает кольцо. Теперь у нее просветленное, исполненное любви лицо. Да. Мне не кажется. Это - так.
"Карту Соколова Званцев помнил хорошо. Другое дело, что на месте не был ни разу - зачем? Ведь он искал останки, а не трупы большевистских супротивников...
Шел первым, уверенно указывая дорогу (хотя какая тут уверенность? Так, предположение...). Вера оказалась медлительной, изнеженной, капризной. Все время вскрикивала, ойкала, один раз даже всплакнула. "Никаких бриллиантов не надо..." - стонала жалобно, Званцев обернулся: "И слава Богу! Возвращаемся?" Она взглянула ненавистно.
В три часа пополудни подошли к Ганиной яме. Воды в озере - как и указывал Соколов - не было, вдоль дна шел рубленый частокол, кажется, его называли "шегень". "Зунд" - яма для спуска воды - отсутствовал, видимо, завалился еще в те, дальние годы. Вокруг невнятно шумели деревья, душный сырой воздух мешал дышать; тучами носился над головой, налипая пеленой, гнус. Вера изо всех сил била себя по щекам, по лбу, по рукам и вскоре, утомившись, уселась на край озерка и расплакалась.
- У вас безобразный вид, - безжалостно заметил Званцев. - Вы похожи на только что отбитый бифштекс.
- Хам! - взъярилась Вера. - Ты спал со мной!
- Да, - кивнул. - У меня давно не было женщин и мне сильно захотелось. Это бывает. Но это не означает ровным счетом ничего. Вставайте, уже не долго...
Поднялась, отряхивая юбку от налипшей земли и хвои, сделала шаг и вскрикнула от боли.
- Я, кажется, вывихнула ногу!
- Здесь не танцы. Напрягитесь...
До места она шла, ругаясь площадно. Исчезла, растворилась очаровательная женщина из прошлого. Теперь это была одна из тех полупьяных баб, на которых насмотрелся еще в Гражданскую. Она раздражала его все больше и больше.
А лес густел и собирался в непроходимую чащу, идти становилось все труднее. Званцев уже и сам переставал верить, что отыщет отметку Соколова здесь, в бескрайней тайге. Но место отыскалось - невысокий, поросший травой и папоротником холмик. Званцев не заметил бы его, если бы не наткнулся взглядом на торчащий из сгнившей листвы офицерский полуистлевший сапог. Вера тоже увидела и вскрикнула, прижав кулачки к щекам.
- Испугались? - спросил насмешливо. - Не бойтесь. Живых здесь нет.
Она поежилась.
- Это... и в самом деле... они?
- А вот сейчас отроем... - сказал задумчиво и достал нож. - Тогда и узнаем.
Она не скрывала недоумения:
- Вот этим? Да на такие раскопки три дня уйдет!
Вот оно что... Ей под любым предлогом надобно слинять к начальникам и доложить об успехе. Ладно.
- Не уйдет, - покачал нож на ладони. - Через два-три часа все станет ясно.
- Что... узнаем? - спросила одними губами.
Взъярился:
- Что вы все придуриваетесь, сударыня? Станет ясно - есть ли... камушки. Вы ведь сюда за камушками пришли?
Покачала головой:
- Давайте теперь уйдем, мне худо, а завтра, поутру, отдохнув...
- Вы оповестите своих руководителей, - перебил язвительно. - Я не дурак, мадам. И это все. Теперь ждите. Других предложений нет...
Она покорно опустилась на траву.
Теперь нужно было убедиться, что в яме действительно тела расстрелянных. И если это так - незаметно подбросить бриллианты. Скорее всего, она возьмет их - тогда можно сказать, что из игры она вышла. Может быть, в НКВД слабы учет и контроль (нет оснований не верить "Федору Алексеевичу"), но бриллиантов из могилы Романовых (она ведь верит, что это - та самая могила) - ей не простят. Слишком значимо, слишком велико событие, чтобы можно было рискнуть и пойти на обман. Посмотрим - рискнет ли она...
Копал яростно, слава богу, земля оказалась рыхлой (уже дважды перерыта, подумал, - большевиками и Соколовым). На глубине сажени (считал по-старому, к советским мерам так и не привык) обнаружилась полуистлевшая офицерская гимнастерка без погон. "Если она знает, что семью бросили в яму в голом виде - тогда... Тогда игра окончится мгновенно. И мне не останется ничего другого..." Последнего слова не произнес даже мысленно. Мерзейшее словцо...
Теперь следовало подбросить бриллианты. Взглянул на Веру и почувствовал дурноту. Лицо ее пылало восторгом, глаза провалились, глазницы сделались черными. Она стала похожа на ведьму с картинки.
- Они, они... - слетало с губ. - Это они! Благодарю тебя, Господи!
- Да. Это они... - произнес скорбно. - Мы нашли.
- Бриллианты, бриллианты! - закричала диким голосом. - Они, они!
Ее гнусность не имела пределов...
- Да плевать я хотела на ваших Романовых! - Голос исчез, только яростный хрип. - Где, где бриллианты?! Дайте их! Дайте!
- И Кирилл вас искренне любил? Как наивны мужчины...
Бросилась с кулаками: она уже ничего не соображала.
- Успокойтесь... - схватил за руки, сжал. - Зачем вам царские драгоценности?
Оттолкнула, отряхнулась, словно курица, только что вылезшая из-под петуха.
- Тебе не понять... - сказала презрительно. - Успокойся, дурак. Я никогда не служила в ГПУ. СССР - пародия! Я служу фатерлянду. СД, разведка. Давай камни, и я исчезну навсегда... Ферфлюхтер... Идиот. Это - Романовы? В одежде? Да они голые, болван! Го-лы-е! Мы, русские, всегда учились у немцев логике и мудрости. Судя по тебе - мы так ничему и не научились.
Его не столько поразило это признание (черт ее знает... Хитроумный агент госбезопасности СССР и не такую отступную легенду придумать может. Верить ей нельзя...), сколько взбесила ее беспредельная наглость. Ишь ты, Зихерхай, СД, служба безопасности Третьего рейха... Что же, и Кирилл, и второй Веретенников, и Лена... Тоже? Не может быть! Они так искренни, так проникновенно добры... Не может быть.
- Ты о Кирилле и прочих? - улыбнулась сатанински. - Меня им подставили. Должен понимать, что это означает. А цель... Да ради бога! Моя задача - информация, осел! Скоро начнется война с жидо-большевиками! Мы должны остановить и мы остановим расползание еврейства по всему миру! Давай камни и пошел вон! Ну?
- У кого письмо? Для НКВД. У кого? Без письма ты не получишь ничего!
Усмехнулась, обнажила левую грудь:
- Как у Клеопатры! Мой начальник часто говорил мне это... И все время меня хотел. Меня все хотят, все, и ты, ты тоже хочешь, так оставь свою славянскую неполноценность и начнем! Я обопрусь вот об это упавшее дерево! Как славно! Как изначально! Так совокуплялись древние германцы! Попробуй по-нашему, славянин! Аллес гут!
- Письмо... Сначала - письмо.
Она приблизилась вплотную, обняла за шею.
- Когда это входит в это - тогда все заканчивается. Да? А письмо... Да нету никакого письма. Я придумала письмо, чтобы удержать тебя от необдуманных поступков. Начали...
- Плохо придумала... - ударил ножом под вздох, потом еще и еще раз. Она сползла с его груди, не вскрикнув. Долго смотрел на красивое, спокойное лицо. Ложь то была? Правда? Теперь не узнать. И дальнейшие события пойдут совсем по другому руслу.
И еще: кто же "Третий"? Взгляд упал на руку Веры, безжизненно свесившуюся в яму. На среднем пальце сверкнуло золотое кольцо. С некоторым усилием снял его - вторая фаланга припухла немного. Сразу увидел три небольших темно-синих сапфира. "Третий"? - подумал. - Третий... Псевдоним на кольце? Странная затея... Это не похоже ни на немцев, ни на НКВД. Кто же эта "Вера Сергеевна"? Завербованный немцами сотрудник НКВД? Или работник СД, внедренный в систему советской контрразведки? Какую-то роль в истории с Веретенниковым она играла. И это - раз. О ней ничего не знал "Федор Алексеевич" - два. Третье, самое главное: существует ли письмо, реальна ли гибель Веретенниковых? Если да - тогда почему, зачем это понадобилось ей?
Вспомнил Великий исход: дымили корабли на рейде, и плавно раскачивала волна лодки с солдатами и офицерами. "Мы скоро вернемся", - летело над палубами, лебедки поднимали лошадей, цивильная толпа давилась перед ощетинившимся кордоном, счастливцы, которым удалось пройти, сталкивали друг друга и срывались с трапов, следом плюхались в воду баулы и чемоданы, стон и крик стояли кладбищенские... А впереди был чужой берег, чужая, непонятная земля, голод, холод, страдание. Вместе с другим оказался в Галлиполи; когда вывели на поле и среди камней и сбивающих с ног ветров предложили разбить лагерь - даже суровый Кутепов дрогнул. Но - ничего, русский человек двужилен и преисполнен жаждой жизни. Приспособились. Строили армию - в робкой уверенности, что не без милости Господь; хоронили умерших, ставили кресты и даже часовню воздвигли из камней - исполняли долг, потому что без него нет армии...
Иногда удавалось вырваться в Стамбул. Суетный многоликий город чуть-чуть обрусел, доносился голос Вертинского: "Я сегодня смеюсь над собою..." Проститутки, вино, марафет - все бывало, одного только не было: милой родины. Однажды Званцев осознал: и не будет. Никогда. Потому что виновны. Тем, кровавым, с кровавым флагом, который пусть и невидим и невредим от пули - тем настанет свой черед, и они поплатятся за то, то вздыбили и раздавили Россию. Цена для них будет непереносимо велика. И сколько бы ни пытались забыть, свалить на "темные силы", никто и ничто не забудется. Никогда...
Но эти мысли не утешали - наоборот: чем больше ощущал Званцев, что прощения не будет, не будет исхода вечно длящемуся страданию - тем больше портилось настроение. Однажды, услышав, как с вершины минарета Айя-Софии кричит муэдзин: "Я свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет Пророк Его!" - подумал горестно: они живут. Они благоденствуют. Хотя ничтоже сумняшеся вырезали в одну ночь два миллиона ни в чем не повинных армян. А мы - мучаемся. За что?
И ответил: просто все. За то мучаемся, что д о п у с т и- л и. Прикосновение к Помазаннику дозволили. И этим сказано все...
...А смертный лес шумел, и плыли высоко в небе облака - жизнь продолжалась. Зачем? Те убийцы, и мы такие же, и оттого обречены.
И еще вспомнил: разговор с перевербованным НКВД Климовым. Как это он? "Агенту этому все доступно! Он... Она вне всяких подозрений!" Вот:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88