Саид Алмади ждал на противоположной стороне улицы, со скучающим видом рассматривая в киоске красочные обложки журналов. Увидев графа, он двинулся к центру. Алексей Григорьевич быстро пересек проезжую часть улицы и теперь, соблюдая условленную дистанцию, шел за своим телохранителем. Непостижимым образом он понимал, чувствовал, что хотя Саид и не оглядывался, но все время держал ведомого в поле зрения. И еще граф Оболин обратил внимание на то, что многие женщины смотрят на Алмади с испуганным восторгом – сын гор был картинно, ярко красив, и красота его отдавала чем-то диким и хищным.
Было еще утро, хотя и позднее, однако навстречу валила порядочная толпа, пестрая и многоязычная. День начинался теплый, солнечный, ласковый. С озера летел легкий свежий ветер. Впереди, в тени деревьев, показалось открытое кафе всего на несколько столиков. Алмади замедлил шаг, обернулся, еле заметным кивком указал Алексею Григорьевичу на дальний столик у буфетной стойки, за которой в ленивой, скучающей позе стоял полный брюнет с черными усиками стрелкой.
За столиком сидели Забродин и Любин, которого, впрочем, граф Оболин не столько узнал, сколько догадался, что это он: темные очки, седые бакенбарды, густые рыжие волосы, яркий трехцветный шарф на шее… («Для чего такой маскарад?» – подумал он с удивлением.) Глеб и Кирилл потягивали из высоких стаканов холодный оранжад, дружески, хотя и буднично, улыбались Алексею Григорьевичу.
Граф Оболин посмотрел по сторонам. Саида Алмади нигде не было – растворился среди дефилирующих прохожих, растворился мгновенно, как только он и умел. Но граф знал – чеченец где-то здесь, рядом.
– Господи! – громко заговорил Алексей Григорьевич, подходя к столу. – Наконец-то вы здесь!..
– Присаживайтесь, граф, – пригласил Забродин. – И пожалуйста, без особых эмоций. Не стоит привлекать внимание.
Граф Оболин покорно сел на свободный стул, чувствуя себя виноватым. Забродин сделал знак буфетчику, показав на графа, – и через несколько мгновений перед Алексеем Григорьевичем стоял запотевший стакан с оранжадом.
– Дела у нас такие, – негромко заговорил Глеб. – Мы в Женеве второй день. Вас интересует, почему мы не сразу к вам? Дело в том, что здесь ваш дворецкий. Скорее всего, вместе с Дарьей.
Граф Оболин побледнел.
– Дело обстоит следующим образом, – продолжил Забродин. – Вы, граф, оказались правы. Ваш дворецкий – большой любитель яхт. Мы нашли его в Ниде, на Куршской косе, вместе с «Ольгой»…
– Мерзавец! – вырвалось у графа Оболина.
– Он принял наше предложение. При моей первой встрече с ним принял. Он передает вам купчую на «Золотую братину», а мы оставляем его в покое. Естественно, миллионы, полученные Толмачевым от Нейгольберга, станут его достоянием. Да, Никита Никитович согласился. Стал свертывать дело… Ведь он в Ниде приобрел яхт-клуб «Ольгерд». Пока искал нового покупателя… Кстати, он и вашу «Ольгу» продал. – Граф Оболин был настолько ошеломлен рассказом Глеба, что в буквальном смысле лишился дара речи. На все это и ушло время. Договорились ехать к вам вместе. То есть я и он. Кирилла Захаровича я вашему дворецкому не представлял.
– Почему?
На несколько секунд Глеб Забродин замешкался:
– Знаете, Алексей Григорьевич, я убедился: Никита Толмачев чрезвычайно осторожный человек, склонный к подозрениям. Зачем ему знать, что я не один. Ведь для него я ваш адвокат.
– Вот как? – удивился граф Оболин.
– Да. Учтите это обстоятельство. Возможно, мы с ним встретимся. И на судебном процессе, если он состоится, я ваш адвокат. Для Толмачева, естественно. Пока ведем переговоры…
Граф Оболин молчал, думал, наморщив лоб. Глеб продолжал:
– Однако мы просчитались. По пути в Женеву, еще в Германии, Никита Никитович исчез.
– Исчез?! – ахнул Алексей Григорьевич. – Он что, сам хочет подать в суд на этого отвратительного еврея?
– Ну что вы! – засмеялся Забродин. – Такую глупость Никита никогда не сделает. Он сам принесет вам купчую. – Забродин внимательно смотрел на Алексея Григорьевича. – И Толмачев что-то затевает. Вот только что? Вы, конечно, читали о подлинной стоимости «Золотой братины»?
– Разумеется, читал! Негодяи! Все негодяи! И Никита, и этот Арон Нейгольберг!..
– Успокойтесь, Алексей Григорьевич, – посоветовал Глеб. – Вы опять во власти эмоций. Итак, подведем итоги. Да, нет никакого сомнения, что Толмачев разработал свой план действий. Какой? Это мы скоро узнаем. Ясно одно: он хочет встретиться с вами один на один. Кстати, поэтому мы и не пришли к вам в отель, а сначала разыскали Алмади, притом через третьего человека.
– Вы уверены, что Никита явится ко мне?
– На сто процентов. – Посмотрев на Алексея Григорьевича, Забродин ободряюще улыбнулся: – Будьте спокойны, граф. Ваша жизнь в безопасности. Во всяком случае, до процесса. И с вами Алмади. Как вы? Подружились?
– Подружились. Саид великолепен. Когда он рядом, я спокоен. От вашего чеченца исходят сила и уверенность… – Граф Оболин впервые за всю беседу улыбнулся.
– Ну и славно… – Глеб с облегчением вздохнул. – Значит, будем ждать. И помните: мы рядом. Я уж не говорю об Алмади – он ваша тень. Связь будем поддерживать через него.
Женева, 3 ноября 1918 года
После завтрака Алексей Григорьевич обычно отправлялся на прогулку, долгую, неторопливую, бесцельную. В последнее время эти блуждания по городу, по берегу Роны, сидение в парке или на берегу озера стали раздражать, утомлять графа Оболина. Неопределенность, проклятая неопределенность!.. А теперь, после появления в Женеве Забродина и Любина, стало просто невмоготу. Неужели Никита здесь? И Дарья? Дарья – с Никитой? Нет, он не посмеет!.. У графа Оболина темнело в глазах. Да что он медлит, не идет?… Утром третьего ноября от дальней прогулки Алексей Григорьевич отказался: погода испортилась, небо заволокло тяжелыми грозовыми тучами, дул холодный ветер, резкими порывами налетая с Альп.
Было без четверти десять, когда граф Оболин, придерживая на голове соломенную шляпу, подходил к отелю «Империал». «Закажу в номер крепкого вина, – решил Алексей Григорьевич, – и напьюсь. Напьюсь по-русски, как скотина». В этот момент Саид Алмади, который сопровождал графа, следуя по противоположной стороне улицы, остановился, скучающе посмотрел на темное небо и, сказав себе: «Порядок! Алексея Григорыч дома», быстро, легко зашагал к дальней калитке в заборе, отгородившем отель «Империал» от улицы; за ней дорожка, посыпанная гравием, вела во флигель для прислуги, где жил Саид и где у него появились друзья.
Между тем граф Оболин миновал последнюю белую скамейку, впереди – каменные ступени, его уже заметил швейцар, намереваясь распахнуть перед знатным русским клиентом парадные двери.
– Алексей Григорьевич! – прозвучал сзади женский голос.
Граф Оболин резко обернулся – к нему бежала Дарья. Он увидел только глаза, полные слез, смятения, счастья и ужаса. Кажется, волосы были растрепаны ветром, кажется, длинное платье мешало ей бежать… Да, она бежала к нему, и он бросился ей навстречу. Могучая, неуправляемая сила толкнула их в объятия друг друга.
– Дарья… Дарьюшка… – Он целовал ее мокрые от слез щеки, глаза, губы.
– Алексей Григорьевич, – сквозь рыдания шептала молодая женщина, – кровинушка моя… Господи!..
Граф Оболин с силой оторвал Дарью от себя, схватил ее за руку. Теперь они бежали вместе. Швейцар еле успел распахнуть перед ними двери. В номере было душно, задернуты портьеры на окнах. Алексей Григорьевич подхватил Дарью на руки и понес в спальню, к широкой кровати.
– Нет! Нет!..
Дарья вырвалась и теперь, заплаканная, несчастная, прекрасная и желанная, стояла перед ним.
– Графушка! Алексей Григорьевич… Нельзя… Поганая я…
– Что?… – Реальность исчезла, распалась. – Ты?… С ним?… Он посмел?
– Алексей Григорьевич… Милый мой, ненаглядный… Никита обманом. И силой… Когда мы приехали в Мемель, сказал: вы отказались от меня, бросили… Я ничего не понимала! Вас нет, чужой город. А он… – Дарья прижала руки к лицу. – Куда мне справиться с ним!
Граф Алексей Григорьевич Оболин отошел к окну и, не оборачиваясь, произнес ровно и спокойно:
– Не плачь, Дарьюшка. Уймись. Мы с тобой поговорим еще. Обо всем. А теперь скажи: зачем он прислал тебя ко мне?
– Никита давно вас выследил. Дней пять как на улице встретил. Да все не подходил.
– Почему?
– Не знаю… А вот сегодня… Меня прислал. Велел передать: будет у вас в шесть вечера.
– Что же, я его жду. – Граф Оболин говорил ровным, монотонным голосом.
– Только одно условие. – Дарья уже не плакала. В ней произошла странная перемена – будто некий огонь, освещавший ее изнутри, погас, и она стала меланхоличной, вялой, сразу поблекла, увяла ее цыганская красота. – Условие такое… Чтобы вы были одни.
– Это я ему обещаю. Иди передай – жду. Дарья побежала к двери.
– Несчастная я… – В голосе Дарьи слышалась истерика. – Господи, за что? За что, Господи?…
Граф Оболин не обернулся. Хлопнула дверь. «Убью! Пристрелю как бешеную собаку». Алексей Григорьевич метнулся к шкафу, вытащил дорожный чемодан, щелкнул замками. Из-под одежды, которой был туго набит чемодан, граф Оболин достал револьвер. Шестизарядный, немецкий. Он купил его в Мемеле в тот же день, когда прочитал в газетах о готовящейся продаже «Золотой братины» Нейгольбергу «графом Оболиным». Тогда он решил: «В Берлин. Разыщу иуду и пристрелю». Но появились Любин и Забродин… Вороненая сталь рукоятки холодила ладонь. Граф Оболин снял предохранитель, подошел к письменному столу, выдвинул верхний ящик, положил в него револьвер, сверху накрыл оружие чистыми листами бумаги, приготовленными для писем. «Теперь пристрелю. Будь что будет».
Граф Оболин взглянул на часы. Было без четверти одиннадцать. «Еще семь часов. Целая вечность. Ладно. Вина заказывать не буду».
Алексей Григорьевич бесцельно походил по гостиной, чувствуя отвратительную мелкую дрожь во всем теле. В спальне раздвинул на окне шторы – над озером клубилось грозовое небо, по свинцово-серой воде бежали волны с белыми гребешками пены; на стекло легли первые капли дождя. Оболин, не раздеваясь, рухнул на кровать, утонув в мягкой перине, перевернулся на спину, заложил руки за голову. На потолке розовый амур целился в обнаженного юношу, который украдкой подглядывал за девушкой, подставившей кувшин под струю родника, бившего из отвесной скалы.
«Господи! Господи, прости меня!.. Когда же все это началось? Лет пять или шесть назад. Да, я уже был женат, Мария ждала ребенка. Мы собирались переезжать из Питера в Ораниенбаум, я отправился с Никитой, без семьи, чтобы подготовить дом. Был май, наверно, середина мая, зацветала черемуха».
Граф Оболин закрыл глаза, и жгучее воспоминание обрело реальность.
– …Это наша новая горничная, – представил Никита Толмачев. – Управляющий Иван Николаевич прислал. Из вашей деревни Рузово. Дарья Шишмарева.
Рядом с дворецким стояла девушка-подросток лет шестнадцати или семнадцати. Изваяние, статуэтка, в простом деревенском платье. Всю ее завораживающую красоту Алексей Григорьевич в ту первую встречу не увидел, не оценил – он встретил ее взгляд и утонул в двух черных омутах, не в силах вынырнуть из них и не желая этого делать…
– Рекомендации самые хорошие, – говорил между тем Никита Толмачев. – Умна, работяща, послушна…
«Послушна…» – повторил про себя Алексей Григорьевич, не в силах оторвать глаз от юной красавицы. А Дарья тоже открыто смотрела на молодого графа, и во взгляде ее был призыв. Ночью он пришел в ее комнату – дверь была не заперта. «Она ждала меня!» – понял Алексей Григорьевич, встретив в пепельно-голубой нереальности (начинались белые ночи) тонкие руки, протянутые ему навстречу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Было еще утро, хотя и позднее, однако навстречу валила порядочная толпа, пестрая и многоязычная. День начинался теплый, солнечный, ласковый. С озера летел легкий свежий ветер. Впереди, в тени деревьев, показалось открытое кафе всего на несколько столиков. Алмади замедлил шаг, обернулся, еле заметным кивком указал Алексею Григорьевичу на дальний столик у буфетной стойки, за которой в ленивой, скучающей позе стоял полный брюнет с черными усиками стрелкой.
За столиком сидели Забродин и Любин, которого, впрочем, граф Оболин не столько узнал, сколько догадался, что это он: темные очки, седые бакенбарды, густые рыжие волосы, яркий трехцветный шарф на шее… («Для чего такой маскарад?» – подумал он с удивлением.) Глеб и Кирилл потягивали из высоких стаканов холодный оранжад, дружески, хотя и буднично, улыбались Алексею Григорьевичу.
Граф Оболин посмотрел по сторонам. Саида Алмади нигде не было – растворился среди дефилирующих прохожих, растворился мгновенно, как только он и умел. Но граф знал – чеченец где-то здесь, рядом.
– Господи! – громко заговорил Алексей Григорьевич, подходя к столу. – Наконец-то вы здесь!..
– Присаживайтесь, граф, – пригласил Забродин. – И пожалуйста, без особых эмоций. Не стоит привлекать внимание.
Граф Оболин покорно сел на свободный стул, чувствуя себя виноватым. Забродин сделал знак буфетчику, показав на графа, – и через несколько мгновений перед Алексеем Григорьевичем стоял запотевший стакан с оранжадом.
– Дела у нас такие, – негромко заговорил Глеб. – Мы в Женеве второй день. Вас интересует, почему мы не сразу к вам? Дело в том, что здесь ваш дворецкий. Скорее всего, вместе с Дарьей.
Граф Оболин побледнел.
– Дело обстоит следующим образом, – продолжил Забродин. – Вы, граф, оказались правы. Ваш дворецкий – большой любитель яхт. Мы нашли его в Ниде, на Куршской косе, вместе с «Ольгой»…
– Мерзавец! – вырвалось у графа Оболина.
– Он принял наше предложение. При моей первой встрече с ним принял. Он передает вам купчую на «Золотую братину», а мы оставляем его в покое. Естественно, миллионы, полученные Толмачевым от Нейгольберга, станут его достоянием. Да, Никита Никитович согласился. Стал свертывать дело… Ведь он в Ниде приобрел яхт-клуб «Ольгерд». Пока искал нового покупателя… Кстати, он и вашу «Ольгу» продал. – Граф Оболин был настолько ошеломлен рассказом Глеба, что в буквальном смысле лишился дара речи. На все это и ушло время. Договорились ехать к вам вместе. То есть я и он. Кирилла Захаровича я вашему дворецкому не представлял.
– Почему?
На несколько секунд Глеб Забродин замешкался:
– Знаете, Алексей Григорьевич, я убедился: Никита Толмачев чрезвычайно осторожный человек, склонный к подозрениям. Зачем ему знать, что я не один. Ведь для него я ваш адвокат.
– Вот как? – удивился граф Оболин.
– Да. Учтите это обстоятельство. Возможно, мы с ним встретимся. И на судебном процессе, если он состоится, я ваш адвокат. Для Толмачева, естественно. Пока ведем переговоры…
Граф Оболин молчал, думал, наморщив лоб. Глеб продолжал:
– Однако мы просчитались. По пути в Женеву, еще в Германии, Никита Никитович исчез.
– Исчез?! – ахнул Алексей Григорьевич. – Он что, сам хочет подать в суд на этого отвратительного еврея?
– Ну что вы! – засмеялся Забродин. – Такую глупость Никита никогда не сделает. Он сам принесет вам купчую. – Забродин внимательно смотрел на Алексея Григорьевича. – И Толмачев что-то затевает. Вот только что? Вы, конечно, читали о подлинной стоимости «Золотой братины»?
– Разумеется, читал! Негодяи! Все негодяи! И Никита, и этот Арон Нейгольберг!..
– Успокойтесь, Алексей Григорьевич, – посоветовал Глеб. – Вы опять во власти эмоций. Итак, подведем итоги. Да, нет никакого сомнения, что Толмачев разработал свой план действий. Какой? Это мы скоро узнаем. Ясно одно: он хочет встретиться с вами один на один. Кстати, поэтому мы и не пришли к вам в отель, а сначала разыскали Алмади, притом через третьего человека.
– Вы уверены, что Никита явится ко мне?
– На сто процентов. – Посмотрев на Алексея Григорьевича, Забродин ободряюще улыбнулся: – Будьте спокойны, граф. Ваша жизнь в безопасности. Во всяком случае, до процесса. И с вами Алмади. Как вы? Подружились?
– Подружились. Саид великолепен. Когда он рядом, я спокоен. От вашего чеченца исходят сила и уверенность… – Граф Оболин впервые за всю беседу улыбнулся.
– Ну и славно… – Глеб с облегчением вздохнул. – Значит, будем ждать. И помните: мы рядом. Я уж не говорю об Алмади – он ваша тень. Связь будем поддерживать через него.
Женева, 3 ноября 1918 года
После завтрака Алексей Григорьевич обычно отправлялся на прогулку, долгую, неторопливую, бесцельную. В последнее время эти блуждания по городу, по берегу Роны, сидение в парке или на берегу озера стали раздражать, утомлять графа Оболина. Неопределенность, проклятая неопределенность!.. А теперь, после появления в Женеве Забродина и Любина, стало просто невмоготу. Неужели Никита здесь? И Дарья? Дарья – с Никитой? Нет, он не посмеет!.. У графа Оболина темнело в глазах. Да что он медлит, не идет?… Утром третьего ноября от дальней прогулки Алексей Григорьевич отказался: погода испортилась, небо заволокло тяжелыми грозовыми тучами, дул холодный ветер, резкими порывами налетая с Альп.
Было без четверти десять, когда граф Оболин, придерживая на голове соломенную шляпу, подходил к отелю «Империал». «Закажу в номер крепкого вина, – решил Алексей Григорьевич, – и напьюсь. Напьюсь по-русски, как скотина». В этот момент Саид Алмади, который сопровождал графа, следуя по противоположной стороне улицы, остановился, скучающе посмотрел на темное небо и, сказав себе: «Порядок! Алексея Григорыч дома», быстро, легко зашагал к дальней калитке в заборе, отгородившем отель «Империал» от улицы; за ней дорожка, посыпанная гравием, вела во флигель для прислуги, где жил Саид и где у него появились друзья.
Между тем граф Оболин миновал последнюю белую скамейку, впереди – каменные ступени, его уже заметил швейцар, намереваясь распахнуть перед знатным русским клиентом парадные двери.
– Алексей Григорьевич! – прозвучал сзади женский голос.
Граф Оболин резко обернулся – к нему бежала Дарья. Он увидел только глаза, полные слез, смятения, счастья и ужаса. Кажется, волосы были растрепаны ветром, кажется, длинное платье мешало ей бежать… Да, она бежала к нему, и он бросился ей навстречу. Могучая, неуправляемая сила толкнула их в объятия друг друга.
– Дарья… Дарьюшка… – Он целовал ее мокрые от слез щеки, глаза, губы.
– Алексей Григорьевич, – сквозь рыдания шептала молодая женщина, – кровинушка моя… Господи!..
Граф Оболин с силой оторвал Дарью от себя, схватил ее за руку. Теперь они бежали вместе. Швейцар еле успел распахнуть перед ними двери. В номере было душно, задернуты портьеры на окнах. Алексей Григорьевич подхватил Дарью на руки и понес в спальню, к широкой кровати.
– Нет! Нет!..
Дарья вырвалась и теперь, заплаканная, несчастная, прекрасная и желанная, стояла перед ним.
– Графушка! Алексей Григорьевич… Нельзя… Поганая я…
– Что?… – Реальность исчезла, распалась. – Ты?… С ним?… Он посмел?
– Алексей Григорьевич… Милый мой, ненаглядный… Никита обманом. И силой… Когда мы приехали в Мемель, сказал: вы отказались от меня, бросили… Я ничего не понимала! Вас нет, чужой город. А он… – Дарья прижала руки к лицу. – Куда мне справиться с ним!
Граф Алексей Григорьевич Оболин отошел к окну и, не оборачиваясь, произнес ровно и спокойно:
– Не плачь, Дарьюшка. Уймись. Мы с тобой поговорим еще. Обо всем. А теперь скажи: зачем он прислал тебя ко мне?
– Никита давно вас выследил. Дней пять как на улице встретил. Да все не подходил.
– Почему?
– Не знаю… А вот сегодня… Меня прислал. Велел передать: будет у вас в шесть вечера.
– Что же, я его жду. – Граф Оболин говорил ровным, монотонным голосом.
– Только одно условие. – Дарья уже не плакала. В ней произошла странная перемена – будто некий огонь, освещавший ее изнутри, погас, и она стала меланхоличной, вялой, сразу поблекла, увяла ее цыганская красота. – Условие такое… Чтобы вы были одни.
– Это я ему обещаю. Иди передай – жду. Дарья побежала к двери.
– Несчастная я… – В голосе Дарьи слышалась истерика. – Господи, за что? За что, Господи?…
Граф Оболин не обернулся. Хлопнула дверь. «Убью! Пристрелю как бешеную собаку». Алексей Григорьевич метнулся к шкафу, вытащил дорожный чемодан, щелкнул замками. Из-под одежды, которой был туго набит чемодан, граф Оболин достал револьвер. Шестизарядный, немецкий. Он купил его в Мемеле в тот же день, когда прочитал в газетах о готовящейся продаже «Золотой братины» Нейгольбергу «графом Оболиным». Тогда он решил: «В Берлин. Разыщу иуду и пристрелю». Но появились Любин и Забродин… Вороненая сталь рукоятки холодила ладонь. Граф Оболин снял предохранитель, подошел к письменному столу, выдвинул верхний ящик, положил в него револьвер, сверху накрыл оружие чистыми листами бумаги, приготовленными для писем. «Теперь пристрелю. Будь что будет».
Граф Оболин взглянул на часы. Было без четверти одиннадцать. «Еще семь часов. Целая вечность. Ладно. Вина заказывать не буду».
Алексей Григорьевич бесцельно походил по гостиной, чувствуя отвратительную мелкую дрожь во всем теле. В спальне раздвинул на окне шторы – над озером клубилось грозовое небо, по свинцово-серой воде бежали волны с белыми гребешками пены; на стекло легли первые капли дождя. Оболин, не раздеваясь, рухнул на кровать, утонув в мягкой перине, перевернулся на спину, заложил руки за голову. На потолке розовый амур целился в обнаженного юношу, который украдкой подглядывал за девушкой, подставившей кувшин под струю родника, бившего из отвесной скалы.
«Господи! Господи, прости меня!.. Когда же все это началось? Лет пять или шесть назад. Да, я уже был женат, Мария ждала ребенка. Мы собирались переезжать из Питера в Ораниенбаум, я отправился с Никитой, без семьи, чтобы подготовить дом. Был май, наверно, середина мая, зацветала черемуха».
Граф Оболин закрыл глаза, и жгучее воспоминание обрело реальность.
– …Это наша новая горничная, – представил Никита Толмачев. – Управляющий Иван Николаевич прислал. Из вашей деревни Рузово. Дарья Шишмарева.
Рядом с дворецким стояла девушка-подросток лет шестнадцати или семнадцати. Изваяние, статуэтка, в простом деревенском платье. Всю ее завораживающую красоту Алексей Григорьевич в ту первую встречу не увидел, не оценил – он встретил ее взгляд и утонул в двух черных омутах, не в силах вынырнуть из них и не желая этого делать…
– Рекомендации самые хорошие, – говорил между тем Никита Толмачев. – Умна, работяща, послушна…
«Послушна…» – повторил про себя Алексей Григорьевич, не в силах оторвать глаз от юной красавицы. А Дарья тоже открыто смотрела на молодого графа, и во взгляде ее был призыв. Ночью он пришел в ее комнату – дверь была не заперта. «Она ждала меня!» – понял Алексей Григорьевич, встретив в пепельно-голубой нереальности (начинались белые ночи) тонкие руки, протянутые ему навстречу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92