И… и за братиной…
– Не отдам! – Хозяин ресторана сорвался с места, ринулся было к золотой братине, висевшей на стене… но получил второй короткий удар по шее, вернувший его в кресло.
– Ну вот, Никита Никитович Толмачев, – сказал Забродин, – сам себя выдал.
– Еще доказать надо… – прохрипел тот.
Глеб Кузьмич взглянул на часы – было две минуты четвертого. Он сделал знак Анатолию Семеновичу.
– Шестой канал.
Вспыхнул экран телевизора.
Возникла фотография во весь экран: Толмачев в форме обер-лейтенанта войск СС на краю рва, заваленного трупами, в упор стреляет в человека. Лицо Никиты Никитовича исказила гримаса ужаса и бессильной ярости. На него было страшно смотреть.
– У тебя, Толмачев, здесь друзья, – сказал Глеб Кузьмич, – и у нас – друзья.
Он посмотрел в окно на молодых людей возле двух легковых машин. Туда же перевел затравленный, безумный взгляд владелец ресторана и яхт-клуба.
Снимок на экране телевизора отодвинулся в сторону. За круглым столом двое: женщина-метиска («Чем-то она похожа, – успел подумать Забродин, – на эту, изображенную на картине») и респектабельный мужчина европейского вида. Женщина говорила своему собеседнику:
– Военный преступник Никита Толмачев в Германии в рядах войск СС действовал под именем Пауля Кауфмана… – Анатолий Семенович, стоя за спиной Забродина, наклонившись, тихо переводил ему, шепча в ухо, – дослужился до чина обер-лейтенанта, в последние годы гитлеровского режима командовал охраной замка Вайбер, куда по приказу Геринга свозили произведения искусства, награбленные в России. На снимке вы видите массовый расстрел советских военнопленных, которые строили бункер, предназначенный…
– Выключи! Выключи!.. – закричал Толмачев.
– Сейчас эту передачу, Никита, смотрит вся Боливия, – сказал Глеб Кузьмич. – Но… не дрожи так. Еще немного жизни у тебя осталось: судить предателя Родины Толмачева будут не здесь. Судить тебя будут в России.
Из окон кабинета «Валентина Иннокентьевича Дунаева» все находящиеся в комнате увидели: возле ресторана «Емеля» остановилась полицейская машина. Из нее вышли лейтенант, очень решительный на вид, и двое полицейских. Все трое быстро направились к дверям ресторана. В руках лейтенанта поблескивали наручники.
Похищение музейной реликвии
Глава 48
На борту «Сергия Радонежского»
Поезд прибыл точно по расписанию, и у ступенек вагона Мирова встречал Николай Корчной.
– Здравствуйте, Вениамин Георгиевич. Как доехали?
– От Арчила что-нибудь есть?
– Есть. Звонил из Таллина перед вылетом. Сейчас уже летит. – Николай Николаевич взглянул на часы: – Прибытие в восемь тридцать пять. В аэропорт послали машину.
– Слава тебе, Господи! – вырвалось у следователя по особо важным делам.
– Есть еще одна новость. Пришел ответ из Интерпола. Ночью. Ночью же ребята перекинули сюда, для вас с Арчилом. Сейчас в машине прочтете.
– Отлично. Едем на Морской вокзал.
...
«Интерпол. Париж. Франция.
Ян Капаньский, Ян Казимирович Лохов, Лях, Бешеный. Родился в Польше, в Желязовой Воле.
Родители: мать – русская, дворянка, Мария Никаноровна Благая, родилась в Варшаве, подданная Польши; отец – поляк Казимир Капаньский, ксёндз, во время Второй мировой войны офицер Армии Крайовой, два года в эмиграции в Англии, с 1944 года – в Польше, расстрелян советскими спецслужбами в 1945 году.
Ян Капаньский после гимназии – студент Варшавского университета, филологический факультет, два года, по обмену, студент Московского университета. Кроме польского, владеет русским и английским языками. В1952 году возвращается в Польшу, нанимается матросом на грузовое судно „Адам Мицкевич“. В 1953 году совершил убийство капитана и его помощника, когда „Адам Мицкевич“ стоял в Лиме (Перу), похищает кассу судна и контейнер с ценным грузом (предположительно наркотические вещества). В Польше объявлен в розыск, после обращения польской стороны в Интерпол объявлен во всеевропейский розыск, а после того как следы Яна Капаньского обнаружены в Южной Америке, – в мировой розыск.
Скорее всего, после убийства капитана и его помощника в Европу не возвратился, остался в Южной Америке, и тут в 1953–1954 годах на него выходит полиция ряда южноамериканских стран (Перу, Боливии, Венесуэлы) как на главаря одной из мощных группировок, занимающихся наркобизнесом. Подозревается в ряде убийств, в том числе офицера полиции Перу; становятся известны его клички – Лях, Бешеный.
В эти годы сотрудникам Интерпола с помощью местных коллег удается выяснить одно странное (если иметь в виду логику жизни объекта) обстоятельство: оказывается, уже несколько лет Ян Капаньский сотрудничает в ряде русских эмигрантских изданий, выступая под псевдонимом Ян Лохов. Это был единственный момент, когда разыскиваемый неуловимый объект был совсем рядом. Но кто-то его предупредил об опасности, и литературная деятельность Яна Капаньского прекратилась навсегда.
С тех пор, очевидно в конце пятидесятых годов, интересующий вас объект исчез. Но так как сведений о смерти Яна Капаньского не поступало, его розыск продолжается».
Двухпалубный теплоход «Сергий Радонежский» был приобретен недавно частным туристическим бюро «Север – Юг» у корабелов Польши. Небольшой (всего на двести пятьдесят мест в каютах трех классов и люкс), комфортабельный, пожалуй, излишне роскошный по своей отделке и дизайну, этот сверкающий теплоход отправлялся погожим летним утром в свое первое плавание. Предстоял круиз вокруг Европы. «Сергий Радонежский» стоял у пятого пирса Морского вокзала, отправление ему было определено в десять двадцать, а стрелки на всех часах показывали без четверти десять. Еще тридцать пять минут и – да здравствуют странствия!
Преобладала здесь особая публика – те, кого несколько условно называют «новыми русскими». В праздничной сутолоке на всех палубах мелькали русские, кавказские, азиатские, семитские и прочие лица. Смех, возгласы, мерцали голубые вспышки фотоаппаратов; провожающие внизу махали руками, что-то кричали, посылая воздушные поцелуи, а матросы, несущие вахту у трапа, уже не пускали их на корабль.
– Дамы и господа, провожающие своих друзей! – разнесся вежливый женский голос. – Просим покинуть теплоход. Мы ждем вас в следующий круиз, который состоится через месяц. Следите за рекламой.
Работали бары и буфеты на всех палубах, и уже появились в толпе первые путешественники, изрядно принявшие на грудь. Уже выстроился на верхней палубе маленький духовой оркестрик – как только в десять двадцать, оторвавшись от пирса, «Сергий Радонежский» даст прощальный гудок, оркестрик грянет гимн новой, демократической России. И во всей этой праздничной сутолоке, в атмосфере веселья, радости бытия, предвкушения новизны, ярких впечатлений почти никто не заметил появления за спинами провожающих на пирсе молодых людей, хотя и в штатском, но, судя по выправке, военных… Они быстро и умело организовали оцепление причала № 2, к которому был пришвартован новенький туристический теплоход.
Без пяти десять к трапу подошли семеро: Вениамин Георгиевич Миров, Арчил Табадзе, Николай Корчной и четверо его ребят. Все, естественно, в штатском, все спокойные, сдержанные, вежливые. Миров показал двум матросам свое удостоверение, развернув его и не выпуская из руки, что-то сказал тихо.
– Минуту! – почему-то вытянувшись по стойке смирно, рявкнул один из матросов, – наверное, старший. – Я только доложу помощнику капитана.
В это время за стойкой бара на второй палубе, уютного, прохладного, затененного и, главное, пустого, сидели на высоких стульях Ян и Очкарик. Они потягивали из высоких бокалов холодный лимонный сок. Очкарик не употреблял алкоголя. И в кафе на Арбате, ожидая сексота Марика, водку «Смирнофф» глушил один Кол, Царство ему Небесное. Только примут ли заблудшую душу Небеса? Вот в чем вопрос…
– Значит, так, Мишель, – тихо говорил Ян. – Обо всем мы с тобой договорились. Сейчас я общаюсь с тобой последний раз. Больше меня скорее всего ты не увидишь на этой земле. Ты меня не знаешь. Ни меня, ни Батю, ни…
– Да что повторять одно и то же несколько раз! – поморщился Очкарик.
– Ты слушай и молчи, – продолжал Ян тихо и спокойно. – Ты все забыл. Это на тот случай, если тебя достанут…
– Достанут? – с удивлением перебил Очкарик.
– Да, достанут. После того как достанут нас. Если достанут… Этот вариант развития событий пока сохраняется. Поэтому ты плывешь с нами. Но – запомни! – без нас. Сейчас мы выйдем из бара и больше не знаем друг друга. Твоя задача проста: убедиться, что мы благополучно прибыли в Италию и в Неаполе сгрузили два наших контейнера. Все! После этого ты свободен. – Ян усмехнулся и провел рукой по своей лысой голове. – Той суммы в баксах, которая лежит в Варшаве в банке на твоем счету, хватит тебе на всю оставшуюся жизнь сверх головы. Советую употребить ее с умом. Открой свое дело.
– Ну… – Очкарик-Мишель подыскивал слова. – А если что-то случится?
– Вот! Поэтому ты и оставлен. Наверно, тебе это без разницы, но все-таки имей в виду – это я.
– Что?
– По моей просьбе ты оставлен. Единственный из всех – ты это знаешь. Не самая радостная истина: мертвые молчат. Если ты у них заговоришь… Помни… – Ян помедлил, – ведь твоя старшая сестра, Марыся, учится в университете в Кракове. Так?
– Да…
– Если, оказавшись у них в руках, ты заговоришь, с Марысей может все случиться.
– Какие же вы гады!..
И опять Ян Капаньский усмехнулся.
– Это уже не мы… Мы для тебя будем не страшны. Только ты знай: если они нас достанут… На воле остались люди Бати. Они тебя знают. И если понадобится, найдут.
– Для чего?
– Ты еще не понял? Для продолжения дела Бати после того, как нас не станет. Все просто, Мишель. Люди смертны, а «Золотая братина» вечна, и она должна принадлежать тем, кто на нее имеет право.
– Вы сумасшедшие… – прошептал Мишель.
– Я вижу, ты понял, в каком случае тебя найдут люди Бати. И тогда ты соберешь новую стаю – для повседневной работы. Вообще, Мишель, ты тянешь на стопроцентного и первоклассного вора в законе. Но послушай меня: не вставай на этот путь. Все у тебя в жизни пока идет хорошо. Моли Бога, чтобы и у нас до Неаполя не было осложнений… – Ян взглянул на наручные часы: – До отправления пятнадцать минут. Пошли!
Из бара было два выхода – на палубу и по лесенке вниз, в коридор с дверями кают. Если бы они вышли на палубу, с которой хорошо было видно оцепление вокруг пирса, события наверняка развивались бы по-другому – Ян быстро бы оценил обстановку. Но они вышли в коридор. Ян протянул руку Очкарику.
– Прошай, Мишель. Как бы ни развивались события… ты видишь меня в последний раз.
Очкарик, пожимая руку Яну, промолчал.
– Ты знаешь, Мишель, почему я оставил тебя?
– Нет. Почему?
– Ты п?ляк, и я п?ляк. Все! Ступай!
Господин Капаньский сильно подтолкнул Очкарика в спину, прочь от себя.
В это самое время в каюте капитана теплохода находились двое: хозяин каюты Евгений Андреевич Лебединский, крепкий высокий мужчина лет тридцати пяти, и представитель туристического бюро «Север – Юг» Анатолий Константинович Бейкин, полнеющий брюнет с толстой золотой цепочкой на шее. Было держателю основного пакета акций акционерного общества закрытого типа «Север – Юг» не более двадцати пяти лет, и на его круглом, сытом, чисто выбритом лице, благоухающем заморским мужским одеколоном «Арена», недвусмысленно прочитывалось: «Весь мир принадлежит мне». Господа сидели в мягких креслах, и перед ними стояли бутылка мартини, тоник, ваза с виноградом и персиками и два недопитых бокала.
– Что же, Анатолий Константинович, – сказал капитан, поднимаясь из кресла, – мне пора на мостик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
– Не отдам! – Хозяин ресторана сорвался с места, ринулся было к золотой братине, висевшей на стене… но получил второй короткий удар по шее, вернувший его в кресло.
– Ну вот, Никита Никитович Толмачев, – сказал Забродин, – сам себя выдал.
– Еще доказать надо… – прохрипел тот.
Глеб Кузьмич взглянул на часы – было две минуты четвертого. Он сделал знак Анатолию Семеновичу.
– Шестой канал.
Вспыхнул экран телевизора.
Возникла фотография во весь экран: Толмачев в форме обер-лейтенанта войск СС на краю рва, заваленного трупами, в упор стреляет в человека. Лицо Никиты Никитовича исказила гримаса ужаса и бессильной ярости. На него было страшно смотреть.
– У тебя, Толмачев, здесь друзья, – сказал Глеб Кузьмич, – и у нас – друзья.
Он посмотрел в окно на молодых людей возле двух легковых машин. Туда же перевел затравленный, безумный взгляд владелец ресторана и яхт-клуба.
Снимок на экране телевизора отодвинулся в сторону. За круглым столом двое: женщина-метиска («Чем-то она похожа, – успел подумать Забродин, – на эту, изображенную на картине») и респектабельный мужчина европейского вида. Женщина говорила своему собеседнику:
– Военный преступник Никита Толмачев в Германии в рядах войск СС действовал под именем Пауля Кауфмана… – Анатолий Семенович, стоя за спиной Забродина, наклонившись, тихо переводил ему, шепча в ухо, – дослужился до чина обер-лейтенанта, в последние годы гитлеровского режима командовал охраной замка Вайбер, куда по приказу Геринга свозили произведения искусства, награбленные в России. На снимке вы видите массовый расстрел советских военнопленных, которые строили бункер, предназначенный…
– Выключи! Выключи!.. – закричал Толмачев.
– Сейчас эту передачу, Никита, смотрит вся Боливия, – сказал Глеб Кузьмич. – Но… не дрожи так. Еще немного жизни у тебя осталось: судить предателя Родины Толмачева будут не здесь. Судить тебя будут в России.
Из окон кабинета «Валентина Иннокентьевича Дунаева» все находящиеся в комнате увидели: возле ресторана «Емеля» остановилась полицейская машина. Из нее вышли лейтенант, очень решительный на вид, и двое полицейских. Все трое быстро направились к дверям ресторана. В руках лейтенанта поблескивали наручники.
Похищение музейной реликвии
Глава 48
На борту «Сергия Радонежского»
Поезд прибыл точно по расписанию, и у ступенек вагона Мирова встречал Николай Корчной.
– Здравствуйте, Вениамин Георгиевич. Как доехали?
– От Арчила что-нибудь есть?
– Есть. Звонил из Таллина перед вылетом. Сейчас уже летит. – Николай Николаевич взглянул на часы: – Прибытие в восемь тридцать пять. В аэропорт послали машину.
– Слава тебе, Господи! – вырвалось у следователя по особо важным делам.
– Есть еще одна новость. Пришел ответ из Интерпола. Ночью. Ночью же ребята перекинули сюда, для вас с Арчилом. Сейчас в машине прочтете.
– Отлично. Едем на Морской вокзал.
...
«Интерпол. Париж. Франция.
Ян Капаньский, Ян Казимирович Лохов, Лях, Бешеный. Родился в Польше, в Желязовой Воле.
Родители: мать – русская, дворянка, Мария Никаноровна Благая, родилась в Варшаве, подданная Польши; отец – поляк Казимир Капаньский, ксёндз, во время Второй мировой войны офицер Армии Крайовой, два года в эмиграции в Англии, с 1944 года – в Польше, расстрелян советскими спецслужбами в 1945 году.
Ян Капаньский после гимназии – студент Варшавского университета, филологический факультет, два года, по обмену, студент Московского университета. Кроме польского, владеет русским и английским языками. В1952 году возвращается в Польшу, нанимается матросом на грузовое судно „Адам Мицкевич“. В 1953 году совершил убийство капитана и его помощника, когда „Адам Мицкевич“ стоял в Лиме (Перу), похищает кассу судна и контейнер с ценным грузом (предположительно наркотические вещества). В Польше объявлен в розыск, после обращения польской стороны в Интерпол объявлен во всеевропейский розыск, а после того как следы Яна Капаньского обнаружены в Южной Америке, – в мировой розыск.
Скорее всего, после убийства капитана и его помощника в Европу не возвратился, остался в Южной Америке, и тут в 1953–1954 годах на него выходит полиция ряда южноамериканских стран (Перу, Боливии, Венесуэлы) как на главаря одной из мощных группировок, занимающихся наркобизнесом. Подозревается в ряде убийств, в том числе офицера полиции Перу; становятся известны его клички – Лях, Бешеный.
В эти годы сотрудникам Интерпола с помощью местных коллег удается выяснить одно странное (если иметь в виду логику жизни объекта) обстоятельство: оказывается, уже несколько лет Ян Капаньский сотрудничает в ряде русских эмигрантских изданий, выступая под псевдонимом Ян Лохов. Это был единственный момент, когда разыскиваемый неуловимый объект был совсем рядом. Но кто-то его предупредил об опасности, и литературная деятельность Яна Капаньского прекратилась навсегда.
С тех пор, очевидно в конце пятидесятых годов, интересующий вас объект исчез. Но так как сведений о смерти Яна Капаньского не поступало, его розыск продолжается».
Двухпалубный теплоход «Сергий Радонежский» был приобретен недавно частным туристическим бюро «Север – Юг» у корабелов Польши. Небольшой (всего на двести пятьдесят мест в каютах трех классов и люкс), комфортабельный, пожалуй, излишне роскошный по своей отделке и дизайну, этот сверкающий теплоход отправлялся погожим летним утром в свое первое плавание. Предстоял круиз вокруг Европы. «Сергий Радонежский» стоял у пятого пирса Морского вокзала, отправление ему было определено в десять двадцать, а стрелки на всех часах показывали без четверти десять. Еще тридцать пять минут и – да здравствуют странствия!
Преобладала здесь особая публика – те, кого несколько условно называют «новыми русскими». В праздничной сутолоке на всех палубах мелькали русские, кавказские, азиатские, семитские и прочие лица. Смех, возгласы, мерцали голубые вспышки фотоаппаратов; провожающие внизу махали руками, что-то кричали, посылая воздушные поцелуи, а матросы, несущие вахту у трапа, уже не пускали их на корабль.
– Дамы и господа, провожающие своих друзей! – разнесся вежливый женский голос. – Просим покинуть теплоход. Мы ждем вас в следующий круиз, который состоится через месяц. Следите за рекламой.
Работали бары и буфеты на всех палубах, и уже появились в толпе первые путешественники, изрядно принявшие на грудь. Уже выстроился на верхней палубе маленький духовой оркестрик – как только в десять двадцать, оторвавшись от пирса, «Сергий Радонежский» даст прощальный гудок, оркестрик грянет гимн новой, демократической России. И во всей этой праздничной сутолоке, в атмосфере веселья, радости бытия, предвкушения новизны, ярких впечатлений почти никто не заметил появления за спинами провожающих на пирсе молодых людей, хотя и в штатском, но, судя по выправке, военных… Они быстро и умело организовали оцепление причала № 2, к которому был пришвартован новенький туристический теплоход.
Без пяти десять к трапу подошли семеро: Вениамин Георгиевич Миров, Арчил Табадзе, Николай Корчной и четверо его ребят. Все, естественно, в штатском, все спокойные, сдержанные, вежливые. Миров показал двум матросам свое удостоверение, развернув его и не выпуская из руки, что-то сказал тихо.
– Минуту! – почему-то вытянувшись по стойке смирно, рявкнул один из матросов, – наверное, старший. – Я только доложу помощнику капитана.
В это время за стойкой бара на второй палубе, уютного, прохладного, затененного и, главное, пустого, сидели на высоких стульях Ян и Очкарик. Они потягивали из высоких бокалов холодный лимонный сок. Очкарик не употреблял алкоголя. И в кафе на Арбате, ожидая сексота Марика, водку «Смирнофф» глушил один Кол, Царство ему Небесное. Только примут ли заблудшую душу Небеса? Вот в чем вопрос…
– Значит, так, Мишель, – тихо говорил Ян. – Обо всем мы с тобой договорились. Сейчас я общаюсь с тобой последний раз. Больше меня скорее всего ты не увидишь на этой земле. Ты меня не знаешь. Ни меня, ни Батю, ни…
– Да что повторять одно и то же несколько раз! – поморщился Очкарик.
– Ты слушай и молчи, – продолжал Ян тихо и спокойно. – Ты все забыл. Это на тот случай, если тебя достанут…
– Достанут? – с удивлением перебил Очкарик.
– Да, достанут. После того как достанут нас. Если достанут… Этот вариант развития событий пока сохраняется. Поэтому ты плывешь с нами. Но – запомни! – без нас. Сейчас мы выйдем из бара и больше не знаем друг друга. Твоя задача проста: убедиться, что мы благополучно прибыли в Италию и в Неаполе сгрузили два наших контейнера. Все! После этого ты свободен. – Ян усмехнулся и провел рукой по своей лысой голове. – Той суммы в баксах, которая лежит в Варшаве в банке на твоем счету, хватит тебе на всю оставшуюся жизнь сверх головы. Советую употребить ее с умом. Открой свое дело.
– Ну… – Очкарик-Мишель подыскивал слова. – А если что-то случится?
– Вот! Поэтому ты и оставлен. Наверно, тебе это без разницы, но все-таки имей в виду – это я.
– Что?
– По моей просьбе ты оставлен. Единственный из всех – ты это знаешь. Не самая радостная истина: мертвые молчат. Если ты у них заговоришь… Помни… – Ян помедлил, – ведь твоя старшая сестра, Марыся, учится в университете в Кракове. Так?
– Да…
– Если, оказавшись у них в руках, ты заговоришь, с Марысей может все случиться.
– Какие же вы гады!..
И опять Ян Капаньский усмехнулся.
– Это уже не мы… Мы для тебя будем не страшны. Только ты знай: если они нас достанут… На воле остались люди Бати. Они тебя знают. И если понадобится, найдут.
– Для чего?
– Ты еще не понял? Для продолжения дела Бати после того, как нас не станет. Все просто, Мишель. Люди смертны, а «Золотая братина» вечна, и она должна принадлежать тем, кто на нее имеет право.
– Вы сумасшедшие… – прошептал Мишель.
– Я вижу, ты понял, в каком случае тебя найдут люди Бати. И тогда ты соберешь новую стаю – для повседневной работы. Вообще, Мишель, ты тянешь на стопроцентного и первоклассного вора в законе. Но послушай меня: не вставай на этот путь. Все у тебя в жизни пока идет хорошо. Моли Бога, чтобы и у нас до Неаполя не было осложнений… – Ян взглянул на наручные часы: – До отправления пятнадцать минут. Пошли!
Из бара было два выхода – на палубу и по лесенке вниз, в коридор с дверями кают. Если бы они вышли на палубу, с которой хорошо было видно оцепление вокруг пирса, события наверняка развивались бы по-другому – Ян быстро бы оценил обстановку. Но они вышли в коридор. Ян протянул руку Очкарику.
– Прошай, Мишель. Как бы ни развивались события… ты видишь меня в последний раз.
Очкарик, пожимая руку Яну, промолчал.
– Ты знаешь, Мишель, почему я оставил тебя?
– Нет. Почему?
– Ты п?ляк, и я п?ляк. Все! Ступай!
Господин Капаньский сильно подтолкнул Очкарика в спину, прочь от себя.
В это самое время в каюте капитана теплохода находились двое: хозяин каюты Евгений Андреевич Лебединский, крепкий высокий мужчина лет тридцати пяти, и представитель туристического бюро «Север – Юг» Анатолий Константинович Бейкин, полнеющий брюнет с толстой золотой цепочкой на шее. Было держателю основного пакета акций акционерного общества закрытого типа «Север – Юг» не более двадцати пяти лет, и на его круглом, сытом, чисто выбритом лице, благоухающем заморским мужским одеколоном «Арена», недвусмысленно прочитывалось: «Весь мир принадлежит мне». Господа сидели в мягких креслах, и перед ними стояли бутылка мартини, тоник, ваза с виноградом и персиками и два недопитых бокала.
– Что же, Анатолий Константинович, – сказал капитан, поднимаясь из кресла, – мне пора на мостик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92