Никита Никитович на миг замер над чашей, обернулся к дверям зала – в них уже ломились, грохотали удары прикладов. Потом все стихло…
«Сейчас подорвут», – понял он.
Толмачев схватил братину, прижал ее к груди, вынул из кармана ключ от двери в библиотеку. И когда закрыл ее уже изнутри, послышался оглушительный взрыв. А Никита Никитович Толмачев посреди тайной библиотеки, рядом с двумя ящиками, в которых были кирпичи вместо сервиза, под слепыми взорами мраморных Гейне и Гёте из ниш, исступленно целовал золотую братину, шепча:
– Моя! Моя!..
Шедевр, достойный царицы
Глава 43
«В сервизе сем – история Российская…»
Санкт-Петербург, 26 апреля 1775 года
Впервые граф Григорий Григорьевич Оболин пригласил в свой дом на Васильевском острове столько гостей – семьдесят человек. Многие, считайте – большинство, попали сюда впервые. Да гости все знатные, титулованные: мундиры, ордена, белые парики, генеральские, маршальские и прочие погоны. Дамы в вечерних туалетах: шелест материй заморских, блеск драгоценностей на обнаженных шеях. Тут и иностранные гости (как же без них?), и дипломаты, через лорнеты женский пол рассматривающие, и военные чины, тоже из дипломатических миссий. Ну и прочая такая публика.
Чем графушка Григорий Григорьевич Оболин удивить возжелал? Обмолвился лишь: «Сюрприз у меня для гостей дорогих». А пока все толкались в небольшом овальном зале – перед гостиной. Тихие голоса, женский смех, беглые летучие взгляды, аромат духов и пудры – все из Парижей, Лондонов да Берлинов.
Среди приглашенных, конечно же, граф Петр Иванович Панин, князь Гагарин (он по историческим знаниям первый в северной столице, а может, и во всей России-матушке). А молодой полковник Демин, сподвижник по ратным делам графа Панина в войне с антихристом Емелькой Пугачевым, впервые удостоился высокой чести в такое общество приглашенным быть и потому вид имеет несколько ошарашенный. Взял под руку хозяина дома граф Панин, отвел в сторонку, к окну, за которым начиналась белая петербургская завораживающая ночь, заговорил негромко:
– Ох, Григорий Григорьевич, с огнем играешь. Завтра же до Петродворца дойдет, узнает…
– Пусть! – перебил граф Оболин. – Для того и собрал. Хоть маленькая, да месть! А завтра… Завтра дело будет сделано.
Появился из гостиной дворецкий Никита Толмачев в парадной ливрее.
– Все готово, ваше сиятельство! – И он широко распахнул обе створки дверей.
– Что же, гости мои славные, – сказал Григорий Григорьевич, – прошу к столу!
И первым направился в гостиную. За ним нетерпеливой толпой повалили приглашенные. Григорий Григорьевич шагнул в сторону, остановился, пропуская гостей вперед. Все оказались в гостиной – той самой, которую позавчера удостоила своим посещением императрица Государства Российского Екатерина Вторая. В центре огромного круглого стола, накрытого белой, жестко накрахмаленной скатертью с вышитыми на ней яркими петухами, самоварами, коровьими головами, красовалась во всем своем царственном великолепии чаша-братина, а вокруг нее в продуманной асимметрии расположились все триста пятьдесят предметов сервиза. По краям стола были поставлены семьдесят одинаковых по форме золотых тарелок, однако на дне каждой свой, индивидуальный фрагмент тех сцен, что изображены по бокам братины.
Первые мгновения молча стояли гости вокруг стола, ослепленные золотым великолепием, представшим перед их изумленными взорами.
– Се тре шарман[i]… – прошептал наконец кто-то.
И разом заговорили все – восторги, изумление, завистливый шепот… Пока длилась эта кутерьма, граф Оболин тронул за плечо полковника Демина, отвел его к окну с занавеской из розового японского шелка с маленькими дракончиками, павлинами и рыбками и сказал тихо, многозначительно:
– Вот что, Николай… Дело к тебе есть. Дело ответственное. Станут гости расходиться – ты останься.
– Для вас, Григорий Григорьевич… – с поклоном и поспешностью ответил полковник Демин. – Только прикажите.
Вышел граф Оболин из-за шелковой занавески, заметил: уж больно внимательно рассматривает сервиз князь Гагарин, и на лице восторг с глубокой думой пополам.
– Слово хочу сказать, – молвил хозяин дома, и стало тихо. – Сервиз сей на семьдесят персон… Часто у матушки-императрицы столько на званые обеды собирается. Потому и вас ко мне сегодня звано семьдесят. Что скажу со слезами и трепетом… Сервиз сей вы видите первый… и последний раз!.. Завтра пойдет он в переплавку… – Возгласы непонимания и ропота прокатились по гостиной… – Таково величайшее повеление… Не глянулся сервиз Екатерине Второй, повелительнице нашей. А сейчас… пируем, гостюшки мои дорогие!
Хлопнул трижды в ладоши граф Григорий Григорьевич Оболин. Распахнулись боковые двери, и слуги в ливреях, в чулках и париках белых понесли на подносах кушанья, фрукты. Возникли у стола лакеи, стали бесшумно отодвигать стулья. И пошел русский пир горой! Вино рекой льется, севрюги закопченные ароматом исходят, икру черную да красную заморские дипломаты ложками лопают, жареные стерляди нарасхват, кой-кто из российских, как приступить к ананасам, бледно-розовым цветком разрезанным, не ведает. Громкие голоса уже, смех, звон бокалов, тайные взгляды, флирт обещающие.
Ходит из рук в руки золотая братина, вином наполненная, припадают к ее «уточке» захмелевшие гости. Поднялся из-за стола князь Гагарин, поманил взглядом хозяина. Отошли они в дальний угол гостиной, устроились на диване, желтым атласом крытом, у камина, в котором пылающие поленья угольками постреливали. Первым заговорил граф Оболин:
– Вижу, князюшка Алексей Иванович, крепко задумался ты, на сервиз мой глядючи. И вот что, ученый муж, летописец наш славный, скажи: как о графе Григории Григорьевиче Оболине потомкам поведаешь? Знаю как, князюшка свет Гагарин… Поведаешь: был граф Оболин обласкан высшей милостью, вознесен, считай, на самый верх, стал большим человеком в империи, потом низвергнут долу, соперником обойден, вознамерился во второй раз на Олимп взлететь посредством дарения дивного, да не сподобился…
– Вот что, граф, скажу тебе, – перебил Алексей Иванович Гагарин. – Не имеешь ты права расплавлять это диво дивное, это чудо, коему нет равных среди ведомых мне сервизов!
– Почто так, князь? – насупил брови хозяин дома. – Мой сервиз – что хочу, то с ним и сделаю.
– Ты послушай меня, Григорий Григорьевич… – Некоторое время князь Гагарин, не мигая, смотрел на то, как пламя в камине пожирает березовые поленья. – Чем славен род Оболиных? – продолжал он. – Богатством? Богатство – пыль, сильный ветер дунет – и нету его. Знатностью? А что это за достоинство – знатность? Одни громкие титулы да спесь, которая лишь головы кружит. А вот ежели сохранишь ты этот сервиз не токмо для фамилии своей, но и для России, прославит он твое имя на века. Потому как в сервизе сей – история Российская, в ее роковой час запечатленная. И по всему видать: сотворили сервиз великие мастера-искусники, кои сами участвовали в недавних грозных событиях.
Долго молчал граф Григорий Григорьевич Оболин. Сидел задумавшись, тоже на огонь в камине глядел… Потом так ответил Гагарину:
– Что же, князь, я подумаю над твоими словами. А об мастерах-искусниках… Это уж мне судить.
Путешествие «Золотой братины»
Глава 44
Жертвы
Земля Баден-Вюртемберг, замок Вайбер, 16 марта 1945 года
Взрыв гранаты сорвал с петель дверь из мореного дуба, и вместе со взрывной волной, опрокинувшей лампу под зеленым абажуром на столе и выбросившей из ниши мраморный бюст Гёте, у которого откололась голова, в библиотеку ворвались Глеб Кузьмич Забродин и десантник в коричневой куртке шофера.
– Здесь где-то дверь… – еле переводя дыхание, сказал Забродин, – в бункер…
– Надо все вверх дном перевернуть. – Десантник сел на ящик с кирпичами, шумно и часто дыша. – Времени нет.
Оба прислушались – в замке Вайбер было тихо. В библиотеку вбежал младший лейтенант Семин, парень лет двадцати двух с совершенно еще юношеским лицом, светловолосый, веснушчатый, с пушком на щеках. Но в карих глазах было столько злобы, ненависти, что смотреть в них невозможно…
– Все, – выдохнул он. – Взяли.
– Что Мартин? – спросил Забродин, страшась ответа.
– Дышит. Но весь живот разворочен. Без сознания.
– Ничего не сказал?
– Сначала одно слово: «Дарья». А потом непонятно: труба канализационная, засада, Никита… – Семин по-детски шмыгнул носом. – Бред, товарищ старший лейтенант. Его Петр Будинов перевязывает, у него аптечка.
– Вот что, Семин… – И уже понимал Глеб Кузьмич, чувствовал: убили Мартина Сарканиса, проработавшего разведчиком в Германии двадцать семь лет. – Вот что… На-ка список и схему залов. – Он вынул из внутреннего кармана куртки плотный лист бумаги, свернутый пополам. – Только вряд ли все найдем. Они вон уже и картины, и коллекции поснимали. Основное – братина… Ты видел? Перед витриной ящики. Один заколоченный, другой, кажется, наполовину пустой. Вокруг это золото… – И вдруг Глеб Кузьмич сорвался на крик: – Будь оно проклято!.. Ладно… – тут же оборвал он себя. – Проверить, что в первом ящике, и уложить в оба весь сервиз. Вернее, то, что есть, и главное – саму братину. Она основа всего. Кстати! Что в этих ящиках? Надо бы вскрыть.
– Один момент, – заявил десантник в коричневой куртке совершенно геркулесовских размеров и, поднявшись с ящика, на котором сидел, одним рывком отодрал сразу две доски. – Кирпичи! – с удивлением воскликнул он. – И ватой обернуты.
– Понятно. Подменить хотел Никита… – Забродин шагнул к двери. – Значит, так… Сначала упаковка золотого сервиза и остальных вещей по списку, что удастся разыскать. Все грузить в машину. Потом… – Глеб Кузьмич вздохнул. – Всех наших убитых – тоже в машину. Это ты, младший лейтенант.
– Есть! – вытянулся Семен.
– А ты, Евдокимов, возьми еще одного-двух, и сосчитайте убитых немцев. Всего охраны двенадцать человек. Да шестеро приехавших. Надо обыскать замок, территорию…
– Слушаюсь, товарищ старший лейтенант!
– Исполняйте. И на все дела нам минут тридцать – сорок, не более.
Десантники вышли из библиотеки. Глеб Кузьмич Забродин опустился на ящик с кирпичами. Тайная библиотека в замке Вайбер, старинные фолианты с золочеными обрезами, бюст Гёте на полу с отколовшейся головой, в нише мраморный Гейне с пустыми глазницами. Где-то рядом Никита Толмачев… Может быть, сейчас смотрит на него из замаскированного укрытия (ведь где-то здесь вход в бункер, который строили смертники – пленные советские солдаты). Нет, Толмачев не ощущался рядом. Сейчас он спасает свою шкуру. Забродин тряхнул головой… Но наваждение не проходило. Наваждение, ирреальность… Он на юге Германии, средневековый замок, война, смерть, убитые… Мартин! Мартин… Глеб Кузьмич боялся увидеть его сейчас, потому что… Не было ответа. Странным образом встал перед глазами барак в зоне на Колыме в голубоватой дымке людского дыхания, и рядом с ним умирающий на нарах немец старик, деятель Коминтерна, попавший в советский лагерь в 1935 году. Он конвульсивно подтягивал к костлявому лицу в жесткой седой щетине замызганную полу бушлата и шептал с паузами: «Чушь… Все чушь… Только ты… Только ты… Герта… Герта…»
Глеб Кузьмич снова тряхнул головой. Убитые, кругом убитые: немцы, наши. Вокруг альпийская весна. Как дурманяще, кружа голову, пахло преображающейся землей, когда они спускались по ручью к шоссе! И неправдоподобно огромная луна скатывалась за холмистый горизонт, уступая место зыбкому свету мартовского утра. Золото… «Золотая братина», сотворенная уральскими мастерами в XVIII веке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
«Сейчас подорвут», – понял он.
Толмачев схватил братину, прижал ее к груди, вынул из кармана ключ от двери в библиотеку. И когда закрыл ее уже изнутри, послышался оглушительный взрыв. А Никита Никитович Толмачев посреди тайной библиотеки, рядом с двумя ящиками, в которых были кирпичи вместо сервиза, под слепыми взорами мраморных Гейне и Гёте из ниш, исступленно целовал золотую братину, шепча:
– Моя! Моя!..
Шедевр, достойный царицы
Глава 43
«В сервизе сем – история Российская…»
Санкт-Петербург, 26 апреля 1775 года
Впервые граф Григорий Григорьевич Оболин пригласил в свой дом на Васильевском острове столько гостей – семьдесят человек. Многие, считайте – большинство, попали сюда впервые. Да гости все знатные, титулованные: мундиры, ордена, белые парики, генеральские, маршальские и прочие погоны. Дамы в вечерних туалетах: шелест материй заморских, блеск драгоценностей на обнаженных шеях. Тут и иностранные гости (как же без них?), и дипломаты, через лорнеты женский пол рассматривающие, и военные чины, тоже из дипломатических миссий. Ну и прочая такая публика.
Чем графушка Григорий Григорьевич Оболин удивить возжелал? Обмолвился лишь: «Сюрприз у меня для гостей дорогих». А пока все толкались в небольшом овальном зале – перед гостиной. Тихие голоса, женский смех, беглые летучие взгляды, аромат духов и пудры – все из Парижей, Лондонов да Берлинов.
Среди приглашенных, конечно же, граф Петр Иванович Панин, князь Гагарин (он по историческим знаниям первый в северной столице, а может, и во всей России-матушке). А молодой полковник Демин, сподвижник по ратным делам графа Панина в войне с антихристом Емелькой Пугачевым, впервые удостоился высокой чести в такое общество приглашенным быть и потому вид имеет несколько ошарашенный. Взял под руку хозяина дома граф Панин, отвел в сторонку, к окну, за которым начиналась белая петербургская завораживающая ночь, заговорил негромко:
– Ох, Григорий Григорьевич, с огнем играешь. Завтра же до Петродворца дойдет, узнает…
– Пусть! – перебил граф Оболин. – Для того и собрал. Хоть маленькая, да месть! А завтра… Завтра дело будет сделано.
Появился из гостиной дворецкий Никита Толмачев в парадной ливрее.
– Все готово, ваше сиятельство! – И он широко распахнул обе створки дверей.
– Что же, гости мои славные, – сказал Григорий Григорьевич, – прошу к столу!
И первым направился в гостиную. За ним нетерпеливой толпой повалили приглашенные. Григорий Григорьевич шагнул в сторону, остановился, пропуская гостей вперед. Все оказались в гостиной – той самой, которую позавчера удостоила своим посещением императрица Государства Российского Екатерина Вторая. В центре огромного круглого стола, накрытого белой, жестко накрахмаленной скатертью с вышитыми на ней яркими петухами, самоварами, коровьими головами, красовалась во всем своем царственном великолепии чаша-братина, а вокруг нее в продуманной асимметрии расположились все триста пятьдесят предметов сервиза. По краям стола были поставлены семьдесят одинаковых по форме золотых тарелок, однако на дне каждой свой, индивидуальный фрагмент тех сцен, что изображены по бокам братины.
Первые мгновения молча стояли гости вокруг стола, ослепленные золотым великолепием, представшим перед их изумленными взорами.
– Се тре шарман[i]… – прошептал наконец кто-то.
И разом заговорили все – восторги, изумление, завистливый шепот… Пока длилась эта кутерьма, граф Оболин тронул за плечо полковника Демина, отвел его к окну с занавеской из розового японского шелка с маленькими дракончиками, павлинами и рыбками и сказал тихо, многозначительно:
– Вот что, Николай… Дело к тебе есть. Дело ответственное. Станут гости расходиться – ты останься.
– Для вас, Григорий Григорьевич… – с поклоном и поспешностью ответил полковник Демин. – Только прикажите.
Вышел граф Оболин из-за шелковой занавески, заметил: уж больно внимательно рассматривает сервиз князь Гагарин, и на лице восторг с глубокой думой пополам.
– Слово хочу сказать, – молвил хозяин дома, и стало тихо. – Сервиз сей на семьдесят персон… Часто у матушки-императрицы столько на званые обеды собирается. Потому и вас ко мне сегодня звано семьдесят. Что скажу со слезами и трепетом… Сервиз сей вы видите первый… и последний раз!.. Завтра пойдет он в переплавку… – Возгласы непонимания и ропота прокатились по гостиной… – Таково величайшее повеление… Не глянулся сервиз Екатерине Второй, повелительнице нашей. А сейчас… пируем, гостюшки мои дорогие!
Хлопнул трижды в ладоши граф Григорий Григорьевич Оболин. Распахнулись боковые двери, и слуги в ливреях, в чулках и париках белых понесли на подносах кушанья, фрукты. Возникли у стола лакеи, стали бесшумно отодвигать стулья. И пошел русский пир горой! Вино рекой льется, севрюги закопченные ароматом исходят, икру черную да красную заморские дипломаты ложками лопают, жареные стерляди нарасхват, кой-кто из российских, как приступить к ананасам, бледно-розовым цветком разрезанным, не ведает. Громкие голоса уже, смех, звон бокалов, тайные взгляды, флирт обещающие.
Ходит из рук в руки золотая братина, вином наполненная, припадают к ее «уточке» захмелевшие гости. Поднялся из-за стола князь Гагарин, поманил взглядом хозяина. Отошли они в дальний угол гостиной, устроились на диване, желтым атласом крытом, у камина, в котором пылающие поленья угольками постреливали. Первым заговорил граф Оболин:
– Вижу, князюшка Алексей Иванович, крепко задумался ты, на сервиз мой глядючи. И вот что, ученый муж, летописец наш славный, скажи: как о графе Григории Григорьевиче Оболине потомкам поведаешь? Знаю как, князюшка свет Гагарин… Поведаешь: был граф Оболин обласкан высшей милостью, вознесен, считай, на самый верх, стал большим человеком в империи, потом низвергнут долу, соперником обойден, вознамерился во второй раз на Олимп взлететь посредством дарения дивного, да не сподобился…
– Вот что, граф, скажу тебе, – перебил Алексей Иванович Гагарин. – Не имеешь ты права расплавлять это диво дивное, это чудо, коему нет равных среди ведомых мне сервизов!
– Почто так, князь? – насупил брови хозяин дома. – Мой сервиз – что хочу, то с ним и сделаю.
– Ты послушай меня, Григорий Григорьевич… – Некоторое время князь Гагарин, не мигая, смотрел на то, как пламя в камине пожирает березовые поленья. – Чем славен род Оболиных? – продолжал он. – Богатством? Богатство – пыль, сильный ветер дунет – и нету его. Знатностью? А что это за достоинство – знатность? Одни громкие титулы да спесь, которая лишь головы кружит. А вот ежели сохранишь ты этот сервиз не токмо для фамилии своей, но и для России, прославит он твое имя на века. Потому как в сервизе сей – история Российская, в ее роковой час запечатленная. И по всему видать: сотворили сервиз великие мастера-искусники, кои сами участвовали в недавних грозных событиях.
Долго молчал граф Григорий Григорьевич Оболин. Сидел задумавшись, тоже на огонь в камине глядел… Потом так ответил Гагарину:
– Что же, князь, я подумаю над твоими словами. А об мастерах-искусниках… Это уж мне судить.
Путешествие «Золотой братины»
Глава 44
Жертвы
Земля Баден-Вюртемберг, замок Вайбер, 16 марта 1945 года
Взрыв гранаты сорвал с петель дверь из мореного дуба, и вместе со взрывной волной, опрокинувшей лампу под зеленым абажуром на столе и выбросившей из ниши мраморный бюст Гёте, у которого откололась голова, в библиотеку ворвались Глеб Кузьмич Забродин и десантник в коричневой куртке шофера.
– Здесь где-то дверь… – еле переводя дыхание, сказал Забродин, – в бункер…
– Надо все вверх дном перевернуть. – Десантник сел на ящик с кирпичами, шумно и часто дыша. – Времени нет.
Оба прислушались – в замке Вайбер было тихо. В библиотеку вбежал младший лейтенант Семин, парень лет двадцати двух с совершенно еще юношеским лицом, светловолосый, веснушчатый, с пушком на щеках. Но в карих глазах было столько злобы, ненависти, что смотреть в них невозможно…
– Все, – выдохнул он. – Взяли.
– Что Мартин? – спросил Забродин, страшась ответа.
– Дышит. Но весь живот разворочен. Без сознания.
– Ничего не сказал?
– Сначала одно слово: «Дарья». А потом непонятно: труба канализационная, засада, Никита… – Семин по-детски шмыгнул носом. – Бред, товарищ старший лейтенант. Его Петр Будинов перевязывает, у него аптечка.
– Вот что, Семин… – И уже понимал Глеб Кузьмич, чувствовал: убили Мартина Сарканиса, проработавшего разведчиком в Германии двадцать семь лет. – Вот что… На-ка список и схему залов. – Он вынул из внутреннего кармана куртки плотный лист бумаги, свернутый пополам. – Только вряд ли все найдем. Они вон уже и картины, и коллекции поснимали. Основное – братина… Ты видел? Перед витриной ящики. Один заколоченный, другой, кажется, наполовину пустой. Вокруг это золото… – И вдруг Глеб Кузьмич сорвался на крик: – Будь оно проклято!.. Ладно… – тут же оборвал он себя. – Проверить, что в первом ящике, и уложить в оба весь сервиз. Вернее, то, что есть, и главное – саму братину. Она основа всего. Кстати! Что в этих ящиках? Надо бы вскрыть.
– Один момент, – заявил десантник в коричневой куртке совершенно геркулесовских размеров и, поднявшись с ящика, на котором сидел, одним рывком отодрал сразу две доски. – Кирпичи! – с удивлением воскликнул он. – И ватой обернуты.
– Понятно. Подменить хотел Никита… – Забродин шагнул к двери. – Значит, так… Сначала упаковка золотого сервиза и остальных вещей по списку, что удастся разыскать. Все грузить в машину. Потом… – Глеб Кузьмич вздохнул. – Всех наших убитых – тоже в машину. Это ты, младший лейтенант.
– Есть! – вытянулся Семен.
– А ты, Евдокимов, возьми еще одного-двух, и сосчитайте убитых немцев. Всего охраны двенадцать человек. Да шестеро приехавших. Надо обыскать замок, территорию…
– Слушаюсь, товарищ старший лейтенант!
– Исполняйте. И на все дела нам минут тридцать – сорок, не более.
Десантники вышли из библиотеки. Глеб Кузьмич Забродин опустился на ящик с кирпичами. Тайная библиотека в замке Вайбер, старинные фолианты с золочеными обрезами, бюст Гёте на полу с отколовшейся головой, в нише мраморный Гейне с пустыми глазницами. Где-то рядом Никита Толмачев… Может быть, сейчас смотрит на него из замаскированного укрытия (ведь где-то здесь вход в бункер, который строили смертники – пленные советские солдаты). Нет, Толмачев не ощущался рядом. Сейчас он спасает свою шкуру. Забродин тряхнул головой… Но наваждение не проходило. Наваждение, ирреальность… Он на юге Германии, средневековый замок, война, смерть, убитые… Мартин! Мартин… Глеб Кузьмич боялся увидеть его сейчас, потому что… Не было ответа. Странным образом встал перед глазами барак в зоне на Колыме в голубоватой дымке людского дыхания, и рядом с ним умирающий на нарах немец старик, деятель Коминтерна, попавший в советский лагерь в 1935 году. Он конвульсивно подтягивал к костлявому лицу в жесткой седой щетине замызганную полу бушлата и шептал с паузами: «Чушь… Все чушь… Только ты… Только ты… Герта… Герта…»
Глеб Кузьмич снова тряхнул головой. Убитые, кругом убитые: немцы, наши. Вокруг альпийская весна. Как дурманяще, кружа голову, пахло преображающейся землей, когда они спускались по ручью к шоссе! И неправдоподобно огромная луна скатывалась за холмистый горизонт, уступая место зыбкому свету мартовского утра. Золото… «Золотая братина», сотворенная уральскими мастерами в XVIII веке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92