Весь сервиз! Включая то блюдо, которое через четверть века после кончины графа Алексея Григорьевича Оболина наконец заняло свое место. Тишина наполняла залы музея – он был уже закрыт. Завтра этот подвальный зал вновь примет посетителей.
– И все-таки я не могу поверить… – прошептал Иван Кириллович. – Я не все понимаю… Как? Что?
– Я тоже кое-чего не понимаю, – сказал Миров и покосился на своего заместителя.
Арчил усмехнулся.
– Что же, давайте зададим друг другу вопросы, – предложил он. – Расставим точки над «i».
– У меня в кабинете как раз для этого случая припасена бутылочка отличного французского коньяка, – сказал Любин. – Принимается?
Они расположились в директорском кабинете. Закуской было соленое печенье, коньяк разлит в хрустальные рюмки.
– Простите, мои дорогие! По праву хозяина первый тост мой. За вас! За то, что в России есть такие сыщики. За то, что вы сумели… – Дальше директор музея ничего не мог выговорить от волнения.
Они чокнулись и выпили. «Этот тост за Арчила», – подумал Миров.
– А теперь мы слово предоставим Арчилу Тимуровичу и зададим вопросы, если они появятся.
– Они, конечно, появятся! – Иван Кириллович нетерпеливо потер руки.
– Ну, хорошо… – Табадзе встал и принял свою излюбленную позу: облокотился на спинку стула и стал слегка покачиваться. – Я сначала нарисую упрощенную схему. События в ней будут развиваться в хронологической последовательности. Кстати, Иван Кириллович, без ваших трех архивных папок с историей «Золотой братины» мы вряд ли вышли бы на похитителей. Итак… Никита Никитович Толмачев достаточно рано понял, что ему может не хватить жизни, чтобы получить в свою собственность «Золотую братину» – смысл и цель его существования. Ему нужен был наследник, продолжатель. Вы знаете, каким образом он появляется. Сын! Его, толмачевская кровь. Никита не доверяет Дарье, поэтому им придумана и, очевидно, блестяще исполнена трагедия с рождением мертвого младенца. И живого мальчика, нарушив семейную традицию, он называет Василием, а не Никитой. А Василий Никитович восстанавливает традицию, окрестив своего младшего сына, лжевнука графа Оболина, Никитой. Василий получает весьма характерное воспитание – прусская солдатская закваска, русский лицей. Что было дальше в судьбе Василия Никитовича, мы не знаем. Но совершенно ясно, что, оказавшись в Ла-Пасе, в Боливии, он окончательно понимает: сервиза он больше никогда не увидит, только сын сможет продолжить борьбу за него. Думаю, еще в Европе, во время войны, он юноше Василию поведал историю «Золотой братины» и, судя по тому, каким мы узнали в конце жизни Василия Никитовича, заразил его своей страшной болезнью…
– Прошу прощения, – спросил Любин, – вы сказали: в конце жизни…
– Разве вы, Иван Кириллович, не знали? Врачи так и не смогли вытащить Василия Никитовича. Обширный инфаркт. Он умер, не приходя в сознание. Кремирован в Питере, поскольку в Москве мы, естественно, не смогли отыскать его родственников.
«Сколько смертей уже сейчас вокруг „Золотой братины“», – подумал Любин.
– И уже тогда отец и сын обсуждают варианты похищения сервиза, сначала из Германии и России, потом, после войны, – из России. А Василий к отцу в Ла-Пас наверняка наезжал, и, думаю, не раз. Подтверждения этому есть, Иван Кириллович, в вашем архиве. Для нас важны два обстоятельства. Первое. Среди многих вариантов вывоза сервиза из России был план похитить его из Эрмитажа… Ведь при жизни Никиты Никитовича он был там, и в специальной литературе, за которой Толмачев, без сомнения, следил, есть на сей счет упоминание. Кстати, похищение из Эрмитажа уже безумство. Они все безумцы. Но это другая тема. Так вот, один из способов вывоза сервиза из России – ворота в усадьбе Оболиных в Ораниенбауме – полые чугунные львы. Об этом мог знать только Никита Толмачев. И от него тайну львов узнает его сын Василий Толмачев. Второе. Уже тогда Никита Никитович понимает, что сыну для будущего сложнейшего, требующего всей жизни предприятия нужны несколько человек, преданных ему до конца, нужна, как теперь говорят, команда. И она создается. Сколько в ней в ту пору было людей? Мы не знаем. От того набора до наших дней остался один человек – Ян Капаньский, он же ваш Никодим Иванович Воротаев. Теперь мы знаем, что пути пана Капаньского, уголовного преступника, ненавидящего Советскую Россию за расстрел отца, и Василия Никитовича пересеклись в Боливии в конце пятидесятых годов. К сожалению, мы не знаем подробностей. Можем только представить, дорисовать: Толмачеву тридцать пять лет, Капаньскому – двадцать один – двадцать два, его разыскивает Интерпол, тут поступает некое предложение, для натуры авантюристической – грандиозное.
– Давайте еще по рюмке коньяку? – предложил Любин. Выпили, не чокаясь, по второй рюмке.
– А дальше самое интересное. И трагическое, должен добавить… – Арчил Табадзе помолчал, что-то обдумывая. – Толмачев, он же господин Дунаев, владелец клуба и ресторана под названием «Емеля» в Ла-Пасе, лишается своего последнего сокровища – братины. Он арестован, объявлен военным преступником, что полностью соответствует действительности, боливийские власти выдают его советской стороне. Суд, приговор – высшая мера наказания.
– Он заслужил его, – жестко заметил Миров.
– Да, заслужил. И теперь главным действующим лицом затянувшейся исторической драмы становится его единственный сын, Василий. Через год после казни Толмачева-старшего Василий Никитович получает отцовское наследство. Да, Василий Никитович, представьте себе, уже с фамилией Дакунин. Видно, еще при жизни отца они решили поменять ему фамилию. Итак, Василий Никитович унаследовал все состояние отца: недвижимость, банковские счета. За один год он все распродал, средства со счетов в Боливии перевел в европейские банки и исчез.
– Как – исчез? – не понял Любин.
– Исчез из Боливии. И вынырнул он для нас с вами из небытия совсем недавно, двадцать пятого июля сего года, когда мы вышли на фирму «Амулет».
– Где же все эти десятилетия Василий Никитович жил? – спросил Миров.
– Думаю, в Европе. А в Россию он приехал года два, может, три назад, когда «день икс» осязаемо приблизился.
– Какой «день икс»? – спросил Любин.
– День возвращения в музей последнего предмета сервиза – блюда.
– Да откуда же мог знать об этом Дакунин?
– Вот! Мы подходим к самому главному. У Василия Никитовича три сына. Повторяю для вас, Иван Кириллович, Вениамину Георгиевичу я все это рассказал. А я узнал биографические сведения о нашем герое в Риме, у графини Екатерины Андреевны Оболиной. В графском доме двадцать лет назад появился молодой человек, Никита Дакунин, Никита Васильевич, якобы студент-первокурсник филологического факультета МГУ, диссидент, спасшийся от преследований КГБ, эмигрировав в Европу. Он оказался ровесником молодого графа Александра Петровича, появился даже с рекомендательными письмами. Он понравился всем – и старому графу Петру Алексеевичу, и графине, и их сыну. Был принят на работу, стал, если по-старинному, слугой молодого графа…
– Начинаю понимать! – перебил Любин.
– Да, Иван Кириллович, постепенно Никита Дакунин узнал все, что ему, по заданию отца, д?лжно было узнать. Главное – узнал дату, когда блюдо будет передано вашему музею, согласно завещанию Алексея Григорьевича Оболина, деда молодого графа. А что такое завещание существует, Никита Никитович знал из публикаций, в частности, вашего, Иван Кириллович, отца.
– Да, да! Были такие публикации!
– Кстати! – Арчил повернулся к Мирову. – Я, Вениамин Георгиевич, ошибся, предположив, что ограбление могло произойти гораздо раньше, – знай банда Толмачевых о письме графа Алексея Григорьевича, которое оказалось в третьей папке.
– То есть оно не присовокуплено к главным документам о «Братине», которые хранятся у меня в сейфе? – догадался Любин. – И точный год этого события я забыл.
– Именно, Иван Кириллович!
– Но почему?
– Потому что золотое блюдо сначала Петр Алексеевич, а потом его сын, молодой граф Александр Петрович, хранили до «года икс» в одном из банков Рима. Об этом мне поведала графиня Екатерина Андреевна. Как говорится, от греха подальше. И «верный» слуга Никита Дакунин… – Табадзе усмехнулся, – все-таки мне легче называть его Никитой Толмачевым. Так вот… Никита, конечно, узнал об этом. И ждали. Ждали многие годы. И готовились.
– В это время в музее уже трудился на поприще охраны Воротаев, – включился в рассказ своего помощника Миров. – И десятилетия отрабатывал ту операцию, которая произошла в июле нынешнего года. То есть они все ждали того момента, Иван Кириллович, когда вы своим кодом отключите вторую сигнализацию, охраняющую «Братину», секрет которой известен только вам. Не будь ее… Ян Капаньский давно бы сумел организовать ограбление каким-нибудь другим способом. Вообще, уникальная личность этот Капаньский-Воротаев, ничего не скажешь.
– В это же самое время, – продолжал уже Арчил, – в России акцию готовили два старших сына Василия Никитовича, о них я тоже узнал от графини: они приезжали проведать своего младшего брата. Вот только их имен не запомнила Екатерина Андреевна. Жаль… И сейчас эти господа в России, один – в Москве, думаю, что это тот самый «коммерсант из Вильнюса», который жил в «Космосе» напротив графа Оболина. Это он заранее снял номер для своего братца, из которого есть запасная дверь в коридор к рабочему лифту. Она, естественно, открывается только по крайней необходимости ответственным дежурным отеля. Но чего не сделают доллары в наше время? А второй брат – в Питере. Это он был доверенным лицом графа Оболина, который оформлял за два дня до его приезда купчую и прочие документы на эти чертовы ворота со львами. Некто Самойлов Виктор Иннокентьевич. Увы, не проживает такой ни в Питере, ни в Москве. Теперь только остается добавить, что сам Никита Васильевич объявился в Москве года за два до срока, определенного завещанием графа Оболина. И цель его была конкретна: создать боевой отряд для осуществления ограбления. Тогда и появилась фирма «Амулет», был на два года снят загородный коттедж. И все рядовые исполнители дела после того, как все свершилось, были безжалостно и хладнокровно уничтожены. Свидетелей не должно оставаться…
– Даже Таисия Комарова! – вздохнул Миров.
– Думаю, это приказ Дакунина-старшего, – предположил Арчил. – Мне кажется, я проник в его логику: наверняка Боб, то есть Борис Миротворский, своей молодой жене мог между поцелуями что-то рассказать. Кстати, характерно – из команды Дакунина нам известны семь трупов: Боб с Таисией Комаровой, Кол, двое в «БМВ». Кто им стрелял в затылки?…
– Третий. Тот, кто был в машине, – пояснил Вениамин Георгиевич.
– Да, эксперты склоняются к этому… И два трупа во взорванном «линкольне». Я не удивлюсь, Иван Кириллович, если ими окажутся ваши «телохранители». Только как это узнать? Главное в другом. Кто все эти ребята? Они никому не известны. Их никто не ищет. А Борис Миротворский, Боб, – детдомовский. Из Самары. Сбежал от воспитателей, которые дали ему эту идиотскую фамилию – Миротворский, поскитался по России, наконец осел в Москве, примкнул к группе рэкетиров, женился на вдовушке с однокомнатной квартирой. Обычная история. И его никто не ищет, не оплакивает. Вы понимаете, каких парней подбирал себе Василий Никитович Дакунин?
– Теперь моя инициатива, – сказал Любин. – По глотк? коньяка.
– Поехали! – поддержал Миров. Выпили и некоторое время молчали.
– Тогда у меня два вопроса, – нарушил молчание Любин. – Зачем Никите Васильевичу Дакунину, так блестяще исполнившему роль графа, понадобилось вам рассказывать о поездке в Ораниенбаум, о покупке ворот, о том, как он собирается переправить их домой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
– И все-таки я не могу поверить… – прошептал Иван Кириллович. – Я не все понимаю… Как? Что?
– Я тоже кое-чего не понимаю, – сказал Миров и покосился на своего заместителя.
Арчил усмехнулся.
– Что же, давайте зададим друг другу вопросы, – предложил он. – Расставим точки над «i».
– У меня в кабинете как раз для этого случая припасена бутылочка отличного французского коньяка, – сказал Любин. – Принимается?
Они расположились в директорском кабинете. Закуской было соленое печенье, коньяк разлит в хрустальные рюмки.
– Простите, мои дорогие! По праву хозяина первый тост мой. За вас! За то, что в России есть такие сыщики. За то, что вы сумели… – Дальше директор музея ничего не мог выговорить от волнения.
Они чокнулись и выпили. «Этот тост за Арчила», – подумал Миров.
– А теперь мы слово предоставим Арчилу Тимуровичу и зададим вопросы, если они появятся.
– Они, конечно, появятся! – Иван Кириллович нетерпеливо потер руки.
– Ну, хорошо… – Табадзе встал и принял свою излюбленную позу: облокотился на спинку стула и стал слегка покачиваться. – Я сначала нарисую упрощенную схему. События в ней будут развиваться в хронологической последовательности. Кстати, Иван Кириллович, без ваших трех архивных папок с историей «Золотой братины» мы вряд ли вышли бы на похитителей. Итак… Никита Никитович Толмачев достаточно рано понял, что ему может не хватить жизни, чтобы получить в свою собственность «Золотую братину» – смысл и цель его существования. Ему нужен был наследник, продолжатель. Вы знаете, каким образом он появляется. Сын! Его, толмачевская кровь. Никита не доверяет Дарье, поэтому им придумана и, очевидно, блестяще исполнена трагедия с рождением мертвого младенца. И живого мальчика, нарушив семейную традицию, он называет Василием, а не Никитой. А Василий Никитович восстанавливает традицию, окрестив своего младшего сына, лжевнука графа Оболина, Никитой. Василий получает весьма характерное воспитание – прусская солдатская закваска, русский лицей. Что было дальше в судьбе Василия Никитовича, мы не знаем. Но совершенно ясно, что, оказавшись в Ла-Пасе, в Боливии, он окончательно понимает: сервиза он больше никогда не увидит, только сын сможет продолжить борьбу за него. Думаю, еще в Европе, во время войны, он юноше Василию поведал историю «Золотой братины» и, судя по тому, каким мы узнали в конце жизни Василия Никитовича, заразил его своей страшной болезнью…
– Прошу прощения, – спросил Любин, – вы сказали: в конце жизни…
– Разве вы, Иван Кириллович, не знали? Врачи так и не смогли вытащить Василия Никитовича. Обширный инфаркт. Он умер, не приходя в сознание. Кремирован в Питере, поскольку в Москве мы, естественно, не смогли отыскать его родственников.
«Сколько смертей уже сейчас вокруг „Золотой братины“», – подумал Любин.
– И уже тогда отец и сын обсуждают варианты похищения сервиза, сначала из Германии и России, потом, после войны, – из России. А Василий к отцу в Ла-Пас наверняка наезжал, и, думаю, не раз. Подтверждения этому есть, Иван Кириллович, в вашем архиве. Для нас важны два обстоятельства. Первое. Среди многих вариантов вывоза сервиза из России был план похитить его из Эрмитажа… Ведь при жизни Никиты Никитовича он был там, и в специальной литературе, за которой Толмачев, без сомнения, следил, есть на сей счет упоминание. Кстати, похищение из Эрмитажа уже безумство. Они все безумцы. Но это другая тема. Так вот, один из способов вывоза сервиза из России – ворота в усадьбе Оболиных в Ораниенбауме – полые чугунные львы. Об этом мог знать только Никита Толмачев. И от него тайну львов узнает его сын Василий Толмачев. Второе. Уже тогда Никита Никитович понимает, что сыну для будущего сложнейшего, требующего всей жизни предприятия нужны несколько человек, преданных ему до конца, нужна, как теперь говорят, команда. И она создается. Сколько в ней в ту пору было людей? Мы не знаем. От того набора до наших дней остался один человек – Ян Капаньский, он же ваш Никодим Иванович Воротаев. Теперь мы знаем, что пути пана Капаньского, уголовного преступника, ненавидящего Советскую Россию за расстрел отца, и Василия Никитовича пересеклись в Боливии в конце пятидесятых годов. К сожалению, мы не знаем подробностей. Можем только представить, дорисовать: Толмачеву тридцать пять лет, Капаньскому – двадцать один – двадцать два, его разыскивает Интерпол, тут поступает некое предложение, для натуры авантюристической – грандиозное.
– Давайте еще по рюмке коньяку? – предложил Любин. Выпили, не чокаясь, по второй рюмке.
– А дальше самое интересное. И трагическое, должен добавить… – Арчил Табадзе помолчал, что-то обдумывая. – Толмачев, он же господин Дунаев, владелец клуба и ресторана под названием «Емеля» в Ла-Пасе, лишается своего последнего сокровища – братины. Он арестован, объявлен военным преступником, что полностью соответствует действительности, боливийские власти выдают его советской стороне. Суд, приговор – высшая мера наказания.
– Он заслужил его, – жестко заметил Миров.
– Да, заслужил. И теперь главным действующим лицом затянувшейся исторической драмы становится его единственный сын, Василий. Через год после казни Толмачева-старшего Василий Никитович получает отцовское наследство. Да, Василий Никитович, представьте себе, уже с фамилией Дакунин. Видно, еще при жизни отца они решили поменять ему фамилию. Итак, Василий Никитович унаследовал все состояние отца: недвижимость, банковские счета. За один год он все распродал, средства со счетов в Боливии перевел в европейские банки и исчез.
– Как – исчез? – не понял Любин.
– Исчез из Боливии. И вынырнул он для нас с вами из небытия совсем недавно, двадцать пятого июля сего года, когда мы вышли на фирму «Амулет».
– Где же все эти десятилетия Василий Никитович жил? – спросил Миров.
– Думаю, в Европе. А в Россию он приехал года два, может, три назад, когда «день икс» осязаемо приблизился.
– Какой «день икс»? – спросил Любин.
– День возвращения в музей последнего предмета сервиза – блюда.
– Да откуда же мог знать об этом Дакунин?
– Вот! Мы подходим к самому главному. У Василия Никитовича три сына. Повторяю для вас, Иван Кириллович, Вениамину Георгиевичу я все это рассказал. А я узнал биографические сведения о нашем герое в Риме, у графини Екатерины Андреевны Оболиной. В графском доме двадцать лет назад появился молодой человек, Никита Дакунин, Никита Васильевич, якобы студент-первокурсник филологического факультета МГУ, диссидент, спасшийся от преследований КГБ, эмигрировав в Европу. Он оказался ровесником молодого графа Александра Петровича, появился даже с рекомендательными письмами. Он понравился всем – и старому графу Петру Алексеевичу, и графине, и их сыну. Был принят на работу, стал, если по-старинному, слугой молодого графа…
– Начинаю понимать! – перебил Любин.
– Да, Иван Кириллович, постепенно Никита Дакунин узнал все, что ему, по заданию отца, д?лжно было узнать. Главное – узнал дату, когда блюдо будет передано вашему музею, согласно завещанию Алексея Григорьевича Оболина, деда молодого графа. А что такое завещание существует, Никита Никитович знал из публикаций, в частности, вашего, Иван Кириллович, отца.
– Да, да! Были такие публикации!
– Кстати! – Арчил повернулся к Мирову. – Я, Вениамин Георгиевич, ошибся, предположив, что ограбление могло произойти гораздо раньше, – знай банда Толмачевых о письме графа Алексея Григорьевича, которое оказалось в третьей папке.
– То есть оно не присовокуплено к главным документам о «Братине», которые хранятся у меня в сейфе? – догадался Любин. – И точный год этого события я забыл.
– Именно, Иван Кириллович!
– Но почему?
– Потому что золотое блюдо сначала Петр Алексеевич, а потом его сын, молодой граф Александр Петрович, хранили до «года икс» в одном из банков Рима. Об этом мне поведала графиня Екатерина Андреевна. Как говорится, от греха подальше. И «верный» слуга Никита Дакунин… – Табадзе усмехнулся, – все-таки мне легче называть его Никитой Толмачевым. Так вот… Никита, конечно, узнал об этом. И ждали. Ждали многие годы. И готовились.
– В это время в музее уже трудился на поприще охраны Воротаев, – включился в рассказ своего помощника Миров. – И десятилетия отрабатывал ту операцию, которая произошла в июле нынешнего года. То есть они все ждали того момента, Иван Кириллович, когда вы своим кодом отключите вторую сигнализацию, охраняющую «Братину», секрет которой известен только вам. Не будь ее… Ян Капаньский давно бы сумел организовать ограбление каким-нибудь другим способом. Вообще, уникальная личность этот Капаньский-Воротаев, ничего не скажешь.
– В это же самое время, – продолжал уже Арчил, – в России акцию готовили два старших сына Василия Никитовича, о них я тоже узнал от графини: они приезжали проведать своего младшего брата. Вот только их имен не запомнила Екатерина Андреевна. Жаль… И сейчас эти господа в России, один – в Москве, думаю, что это тот самый «коммерсант из Вильнюса», который жил в «Космосе» напротив графа Оболина. Это он заранее снял номер для своего братца, из которого есть запасная дверь в коридор к рабочему лифту. Она, естественно, открывается только по крайней необходимости ответственным дежурным отеля. Но чего не сделают доллары в наше время? А второй брат – в Питере. Это он был доверенным лицом графа Оболина, который оформлял за два дня до его приезда купчую и прочие документы на эти чертовы ворота со львами. Некто Самойлов Виктор Иннокентьевич. Увы, не проживает такой ни в Питере, ни в Москве. Теперь только остается добавить, что сам Никита Васильевич объявился в Москве года за два до срока, определенного завещанием графа Оболина. И цель его была конкретна: создать боевой отряд для осуществления ограбления. Тогда и появилась фирма «Амулет», был на два года снят загородный коттедж. И все рядовые исполнители дела после того, как все свершилось, были безжалостно и хладнокровно уничтожены. Свидетелей не должно оставаться…
– Даже Таисия Комарова! – вздохнул Миров.
– Думаю, это приказ Дакунина-старшего, – предположил Арчил. – Мне кажется, я проник в его логику: наверняка Боб, то есть Борис Миротворский, своей молодой жене мог между поцелуями что-то рассказать. Кстати, характерно – из команды Дакунина нам известны семь трупов: Боб с Таисией Комаровой, Кол, двое в «БМВ». Кто им стрелял в затылки?…
– Третий. Тот, кто был в машине, – пояснил Вениамин Георгиевич.
– Да, эксперты склоняются к этому… И два трупа во взорванном «линкольне». Я не удивлюсь, Иван Кириллович, если ими окажутся ваши «телохранители». Только как это узнать? Главное в другом. Кто все эти ребята? Они никому не известны. Их никто не ищет. А Борис Миротворский, Боб, – детдомовский. Из Самары. Сбежал от воспитателей, которые дали ему эту идиотскую фамилию – Миротворский, поскитался по России, наконец осел в Москве, примкнул к группе рэкетиров, женился на вдовушке с однокомнатной квартирой. Обычная история. И его никто не ищет, не оплакивает. Вы понимаете, каких парней подбирал себе Василий Никитович Дакунин?
– Теперь моя инициатива, – сказал Любин. – По глотк? коньяка.
– Поехали! – поддержал Миров. Выпили и некоторое время молчали.
– Тогда у меня два вопроса, – нарушил молчание Любин. – Зачем Никите Васильевичу Дакунину, так блестяще исполнившему роль графа, понадобилось вам рассказывать о поездке в Ораниенбаум, о покупке ворот, о том, как он собирается переправить их домой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92