Видели по телевидению, как товарищ Горбачев себе имидж строит? Встанет на самом неожиданном перекрестке, обратится к людям: так, мол, и так, скоро будем жить в цивилизованной Европе.
– Товарищ Горбачев в стране царь-батюшка, а ты, Кирыч, – в Старососненске, – польстил генерал, толком не поняв, шутит хозяин или говорит серьезно.
…К немалому удивлению секретаря обкома партии и его спутников, в универсаме «Старососненский» полки сегодня не пустовали. Народу здесь было полным-полно. Мало того, два невесть откуда взявшихся офицера милиции зорко следили за порядком в очереди.
Петр Кирыч сам ничего не мог понять, недоуменно переглянулся с Ачкасовым. Генерал все прекрасно знал, но тоже недоуменно пожал плечами. Само собой разумеется, что окружение первого секретаря обкома не дремало. Торговое начальство хорошо оплачивало нужную информацию. Поэтому ничего не могли обнаружить многочисленные ревизии…
В кабинете директора универсама его уже ждали. Хозяйка универсама, пышная дама с прической, напоминающей падающую Пизанскую башню, и директор облторга, сухонький старичок с быстрыми молодыми глазами, первым делом пригласили высоких гостей к столу.
– Убрать все к дьяволу! – рассвирепел Петр Кирыч. – Прохиндеи! Дешево покупаете первого секретаря обкома! Объясните лучше, откуда продукты?
– Как откуда? – переглянулись руководители торговли. – Со складов. Да и почему это вас так удивляет, Петр Кирыч. Мы часто так торгуем.
– Вы, как я вижу, вступили в преддверие коммунизма! – продолжал бушевать Петр Кирыч. – Объясните нам, откуда сие изобилие? Закрома у вас продуктами забиты, а вы выкидываете на прилавки помаленьку, чтобы народ не заелся. Так я говорю? Отвечайте! Всех выгоню в шею, под суд отдам! Ишь, зажрались!
Посчитав, что дело сделано, Щелочихин еще раз подвигал своими знаменитыми «брежневскими» бровями, пожал руки торговому начальству, отбыл восвояси.
* * *
Этот странный литературный вечер в Доме культуры металлургов подходил к концу. В который раз ветераны принимали у себя в клубе писателя, но никто не хотел уходить. Павел Субботин умело «завел» слушателей, плавно перейдя от дел литературных, которые нынче «не кормят», к разговору о положении дел в стране, к политике. Знал слабость бывших медсестер и танкистов, пехотинцев и связистов: их хлебом не корми, дай припомнить былое – дымок у походного костра, бои и походы, благодарности товарища Сталина за успешно проведенные операции. Субботин сегодня был как никогда искренен, его весьма интересовала разгадка душ этих многократно обманутых, изможденных, растерянных, больных стариков и старух. Они, наивные, свято верили в неосуществимые идеи коммунизма. И в такой безоглядной вере были сродни им, членам великой ассоциации. Но была и разница: дай этим же русским вдоволь еды, бесплатную водку и крышу над головой, вмиг забудут свои святыни. Так было и со Сталиным, когда, узнав о его смерти, плакала вся страна, а потом кинулась сносить памятники вождю.
– Я совсем вас замучил, – участливо проговорил Субботин. – Может, у кого есть наболевшие вопросы? – Лицо писателя излучало сочувствие.
– Вы, товарищ писатель, за границей сами-то не бывали? – приподнялся с первого ряда сутулый старик, опираясь на алюминиевую палку. На сером пиджаке ветерана виднелись четыре ряда орденских колодочек. – Может, это к нашей беседе не относится, но все же.
– Приходилось бывать мне за рубежом, – Мог побиться об заклад, что сейчас последует извечный вопрос бывших фронтовиков: расскажите, как там проживают ихние ветераны войны?
– Правда ли, будто немцы, ну, те, фашисты, побежденные нами по всем статьям, живут лучше нас, победителей?
Охо-хо! Бедные вы люди, родившиеся в моей пронизанной ложью стране. С каким бы наслаждением рассказал Субботин этим бедолагам, живущим ныне одними воспоминаниями, об истинном положении дел в мире. Однако в этой аудитории его не поймут, сочтут сумасшедшим. Субботин был железным человеком, лишенным сантиментов, но сегодня ему было искренне, по-человечески жаль славных стариков, несущих тяжкие вериги за грехи лжепророков. Они ничего не дали людям, кроме слепой, фанатичной веры и израненных душ и тел.
– Боюсь, друзья, что вы меня неправильно поймете, – осторожно начал Субботин, – однако вы спросили, я отвечаю: в той же Германии я встречался с ветеранами войны. Язык не поворачивается сказать правду.
– Валяй, мы врукопашную ходили, – весело сказал какой-то мужчина с обгорелым лицом, видимо, бывший танкист, – выдержим.
– Пенсия у ветеранов разная, в зависимости от звания и заслуг. Но возьмем рядовых. В переводе на советские деньги они получают ежемесячно по 600 рублей.
– Шестьсот! – прошелестело по залу. – Рядовые?
– Плюс отличное жилье, бесплатные телефоны, лекарства, медобслуживание и ежегодные премии, на которые старики предпочитают совершать круизы.
– Что это за штуковина, кру-изы?
– Путешествия. Премии хватает, чтобы совершить кругосветное путешествие. Вы телевизор, надеюсь, смотрите? Заметили, у всех иностранцев, будь то глубокие старики, отличные зубы. А у вас?
– Стальные коронки и то поставить не можем, очередь два года! – ответила за всех сгорбленная женщина в первом ряду.
– А в Югославии, – Субботин мельком глянул на часы, пора было закругляться, – у каждого участника войны есть специальные знаки, очень яркие. Когда человек с таким знаком входит, к примеру, в трамвай, все встают, наперебой уступают ему место…
Больше вопросов не было. Все расходились мрачные, опустошенные.
* * *
(Из дневника мамы Зины) «Наступило очередное хмурое, как сама нонешняя житуха, утро, а с ним и заботы о хлебе насущном. Да и молочка бы не мешало достать, давно манной каши не ела. О мясе и говорить не приходится, забыли в семье его вкус. Из последних сил потащилась в магазин. Пришла и вижу, стоит огромная очередища. Оказывается, в кои века выбросили свинину. За прилавком продавец какой-то чудной, не то мужик, не то баба. Пожилая женщина с орденскими планками на черной кофте, чья очередь подошла, схватила кусок, приподняла, охнула: сплошной жир. Я понимала ее, платить-то придется четверть пенсии. Стала тыкать вилкой в другие куски свинины. И тут продавец с криком: „Чего крутишь, падла?!“ – запустил во фронтовичку куском сала, прямо в лицо угодил. А та, Боже мой, до чего нас довели, вовсе озверела, схватила кусище с костью и швырнула в продавца. Мужик-баба возопил, будто его режут, выскочил из-за прилавка. Полетели по сторонам чьи-то шпильки, затрещала кофта, а потом все смешалось. Такого я и во время Великой Отечественной не видела. Мат-перемат, крики, плач, кулаки. Очередь рассыпалась, магазин закрыли. И на том спасибо, жива осталась…»
* * *
В клубе ветеранов вместо ожидаемых трехсот собралось человек сорок: лил холодный настырный дождь, сильный ветер прижимал к земле испарения металлургического комбината. Очистные сооружения давно не работали, нечем было дышать. Люди по улицам ходили в марлевых повязках, как во время эпидемии гриппа. А на совещание приковыляли не самые отважные, а те, кто еще мог двигаться даже в такую погоду.
Мама Зина постояла, прижавшись спиной к батарее парового отопления, потом подсела к знакомому старичку, бывшему водителю тяжелого танка, не раз горевшему во время боев в районе Прохоровки, под Курском. Они и познакомились, узнав, что участвовали в одном сражении. Бывший танкист, не поднимая головы, про себя читал какую-то страшную статью, потому что в запавших глазах ветерана стояли слезы. Она осторожно тронула товарища за рукав:
– Здравия желаю!
– А, это вы, приветствую.
– Чего там вычитал?
– Ужас! Тихий ужас! – махнул рукой танкист. – До чего Россия докатилась. Ты только послушай: «Вслед за адмиралом рухнула на пол и его жена, случайно заглянувшая в комнату мужа. Убийцы стали торопливо срывать с морского кителя адмирала Холостякова ордена, в первую очередь рвали „с мясом“ ордена Ленина…» – Бывший танкист отложил газету, наклонил голову, больше читать не было сил. Глухо ударило в бок и маму Зину: «Убили прославленного адмирала флота Холостякова, убили не на войне, в мирное время. Зачем? За что? Господи, да ведь ясно написано, „срывали ордена на продажу“.
Вокруг них стали медленно собираться ветераны, газета пошла по рукам. Ее читали и передавали в гнетущей тишине. Стало слышно, как за окнами, в районе новостройки, методично ударяет в землю пневматический молот, вгоняя гранитные бабы. Наконец, справясь с волнением, один из ветеранов проговорил:
– В давешнее воскресенье собрался я в гости к однополчанину, прихворнул он, остановился возле овощного передохнуть, а тут шагнул ко мне верзила с нахальной ряшкой и говорит: «Слышь, дед, продай за бутылку самогона вон тот орден, показывает на „Александра Невского“. Не продашь, так отберу, на кой хрен он тебе!»
Распахнулась дверь, вошел взволнованный Иван Куприянов, известный всему Старососненску человек, фронтовик, бывший горновой доменного цеха, Герой Социалистического Труда. Под мышкой у него был сверток. Куприянов сорвал бумагу, и все увидели красный кумач, который раскатили по столу.
– Привет, ребята! – лихо поздоровался с притихшими ветеранами. – Погода, что ли, худо действует, примолкли, заскучали. А нам надо бороться за свои права, еще раз пойти за Россию. Нам Союз, завоеванный кровью, надо сохранить, о себе ли думать в тяжкую годину? Братцы, завтра большой митинг на площади Ленина, у обкома партии. Ветеранское слово – не чета легковесным болтушкам-демократам. Кто хорошо умеет писать на кумаче?
– Что там еще за митинг? – без особого интереса спросила мама Зина. Все еще пребывала под тягостным впечатлением от трагической гибели четы Холостяковых. Всплыло ее давнее воспоминание об их единственной в жизни встрече. Было это в Кремле, на банкете, посвященном двадцатилетию Победы над фашизмом. Так уж получилось, что их места оказались рядом. Бравый тогда еще адмирал, китель которого украшало множество орденов и медалей, то и дело украдкой поглядывал на ее боевые награды – четыре медали «За отвагу». Особенно стал к ней внимателен после того, как министр обороны, обходя столы, пожимая каждому руку, остановился возле нее и любовно сказал: «Это наша прославленная пулеметчица. Пожалуй, ни у одной женщины в Советской Армии не было четырех медалей „За отвагу“. И вот адмирала не стало. Не сгинул он в холодных водах Баренцева моря, не утонул во время боев под Новороссийском, пал от рук подлых убийц. Мама Зина сделала над собой усилие, чтобы вникнуть в смысл того, о чем толковал с жаром Куприянов.
– Сколько можно терпеть заокеанских агентов? Ради всех этих плюралистов мы кровь проливали? – Куприянов чеканил слова, раскалял их и бросал в легко возбудимую ветеранскую братию. Кому-то, возможно, фразы бывшего горнового могли казаться наивными, но на этих слушателей они производили впечатление, больно били, словно осколки мин и снарядов, проникали в душу, отзывались тревогой. – Вспомните, когда мы лежали в гнилых болотах, шли на штурм дотов, о чем мечтали? О вечном мире и счастье! А получили? Нищету, унижение, разорение, бандитизм! Давайте, ребята, тушь, ножницы, плакатные перья у меня имеются, а текст нам помогли составить такой: «По горло сыты перестройкой, хватит!», «Не отдадим власть ловкачам-перевертышам!», «Демократы – воры и жулики, прорвавшиеся к власти!», «Стыдно за вас, товарищ Горбачев!»
…Мама Зина вышла под дождь с непокрытой головой. Настроение окончательно испортилось после встреч с товарищами-фронтовиками. Шла, не ведая куда. Домой возвращаться так рано не хотелось. А куда еще можно пойти? Ни друзей, ни знакомых. И вдруг ее словно осенило свыше: «В церковь!» Всегда считала себя атеисткой, коммунисткой, но партия напрочь забыла о таких, как она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
– Товарищ Горбачев в стране царь-батюшка, а ты, Кирыч, – в Старососненске, – польстил генерал, толком не поняв, шутит хозяин или говорит серьезно.
…К немалому удивлению секретаря обкома партии и его спутников, в универсаме «Старососненский» полки сегодня не пустовали. Народу здесь было полным-полно. Мало того, два невесть откуда взявшихся офицера милиции зорко следили за порядком в очереди.
Петр Кирыч сам ничего не мог понять, недоуменно переглянулся с Ачкасовым. Генерал все прекрасно знал, но тоже недоуменно пожал плечами. Само собой разумеется, что окружение первого секретаря обкома не дремало. Торговое начальство хорошо оплачивало нужную информацию. Поэтому ничего не могли обнаружить многочисленные ревизии…
В кабинете директора универсама его уже ждали. Хозяйка универсама, пышная дама с прической, напоминающей падающую Пизанскую башню, и директор облторга, сухонький старичок с быстрыми молодыми глазами, первым делом пригласили высоких гостей к столу.
– Убрать все к дьяволу! – рассвирепел Петр Кирыч. – Прохиндеи! Дешево покупаете первого секретаря обкома! Объясните лучше, откуда продукты?
– Как откуда? – переглянулись руководители торговли. – Со складов. Да и почему это вас так удивляет, Петр Кирыч. Мы часто так торгуем.
– Вы, как я вижу, вступили в преддверие коммунизма! – продолжал бушевать Петр Кирыч. – Объясните нам, откуда сие изобилие? Закрома у вас продуктами забиты, а вы выкидываете на прилавки помаленьку, чтобы народ не заелся. Так я говорю? Отвечайте! Всех выгоню в шею, под суд отдам! Ишь, зажрались!
Посчитав, что дело сделано, Щелочихин еще раз подвигал своими знаменитыми «брежневскими» бровями, пожал руки торговому начальству, отбыл восвояси.
* * *
Этот странный литературный вечер в Доме культуры металлургов подходил к концу. В который раз ветераны принимали у себя в клубе писателя, но никто не хотел уходить. Павел Субботин умело «завел» слушателей, плавно перейдя от дел литературных, которые нынче «не кормят», к разговору о положении дел в стране, к политике. Знал слабость бывших медсестер и танкистов, пехотинцев и связистов: их хлебом не корми, дай припомнить былое – дымок у походного костра, бои и походы, благодарности товарища Сталина за успешно проведенные операции. Субботин сегодня был как никогда искренен, его весьма интересовала разгадка душ этих многократно обманутых, изможденных, растерянных, больных стариков и старух. Они, наивные, свято верили в неосуществимые идеи коммунизма. И в такой безоглядной вере были сродни им, членам великой ассоциации. Но была и разница: дай этим же русским вдоволь еды, бесплатную водку и крышу над головой, вмиг забудут свои святыни. Так было и со Сталиным, когда, узнав о его смерти, плакала вся страна, а потом кинулась сносить памятники вождю.
– Я совсем вас замучил, – участливо проговорил Субботин. – Может, у кого есть наболевшие вопросы? – Лицо писателя излучало сочувствие.
– Вы, товарищ писатель, за границей сами-то не бывали? – приподнялся с первого ряда сутулый старик, опираясь на алюминиевую палку. На сером пиджаке ветерана виднелись четыре ряда орденских колодочек. – Может, это к нашей беседе не относится, но все же.
– Приходилось бывать мне за рубежом, – Мог побиться об заклад, что сейчас последует извечный вопрос бывших фронтовиков: расскажите, как там проживают ихние ветераны войны?
– Правда ли, будто немцы, ну, те, фашисты, побежденные нами по всем статьям, живут лучше нас, победителей?
Охо-хо! Бедные вы люди, родившиеся в моей пронизанной ложью стране. С каким бы наслаждением рассказал Субботин этим бедолагам, живущим ныне одними воспоминаниями, об истинном положении дел в мире. Однако в этой аудитории его не поймут, сочтут сумасшедшим. Субботин был железным человеком, лишенным сантиментов, но сегодня ему было искренне, по-человечески жаль славных стариков, несущих тяжкие вериги за грехи лжепророков. Они ничего не дали людям, кроме слепой, фанатичной веры и израненных душ и тел.
– Боюсь, друзья, что вы меня неправильно поймете, – осторожно начал Субботин, – однако вы спросили, я отвечаю: в той же Германии я встречался с ветеранами войны. Язык не поворачивается сказать правду.
– Валяй, мы врукопашную ходили, – весело сказал какой-то мужчина с обгорелым лицом, видимо, бывший танкист, – выдержим.
– Пенсия у ветеранов разная, в зависимости от звания и заслуг. Но возьмем рядовых. В переводе на советские деньги они получают ежемесячно по 600 рублей.
– Шестьсот! – прошелестело по залу. – Рядовые?
– Плюс отличное жилье, бесплатные телефоны, лекарства, медобслуживание и ежегодные премии, на которые старики предпочитают совершать круизы.
– Что это за штуковина, кру-изы?
– Путешествия. Премии хватает, чтобы совершить кругосветное путешествие. Вы телевизор, надеюсь, смотрите? Заметили, у всех иностранцев, будь то глубокие старики, отличные зубы. А у вас?
– Стальные коронки и то поставить не можем, очередь два года! – ответила за всех сгорбленная женщина в первом ряду.
– А в Югославии, – Субботин мельком глянул на часы, пора было закругляться, – у каждого участника войны есть специальные знаки, очень яркие. Когда человек с таким знаком входит, к примеру, в трамвай, все встают, наперебой уступают ему место…
Больше вопросов не было. Все расходились мрачные, опустошенные.
* * *
(Из дневника мамы Зины) «Наступило очередное хмурое, как сама нонешняя житуха, утро, а с ним и заботы о хлебе насущном. Да и молочка бы не мешало достать, давно манной каши не ела. О мясе и говорить не приходится, забыли в семье его вкус. Из последних сил потащилась в магазин. Пришла и вижу, стоит огромная очередища. Оказывается, в кои века выбросили свинину. За прилавком продавец какой-то чудной, не то мужик, не то баба. Пожилая женщина с орденскими планками на черной кофте, чья очередь подошла, схватила кусок, приподняла, охнула: сплошной жир. Я понимала ее, платить-то придется четверть пенсии. Стала тыкать вилкой в другие куски свинины. И тут продавец с криком: „Чего крутишь, падла?!“ – запустил во фронтовичку куском сала, прямо в лицо угодил. А та, Боже мой, до чего нас довели, вовсе озверела, схватила кусище с костью и швырнула в продавца. Мужик-баба возопил, будто его режут, выскочил из-за прилавка. Полетели по сторонам чьи-то шпильки, затрещала кофта, а потом все смешалось. Такого я и во время Великой Отечественной не видела. Мат-перемат, крики, плач, кулаки. Очередь рассыпалась, магазин закрыли. И на том спасибо, жива осталась…»
* * *
В клубе ветеранов вместо ожидаемых трехсот собралось человек сорок: лил холодный настырный дождь, сильный ветер прижимал к земле испарения металлургического комбината. Очистные сооружения давно не работали, нечем было дышать. Люди по улицам ходили в марлевых повязках, как во время эпидемии гриппа. А на совещание приковыляли не самые отважные, а те, кто еще мог двигаться даже в такую погоду.
Мама Зина постояла, прижавшись спиной к батарее парового отопления, потом подсела к знакомому старичку, бывшему водителю тяжелого танка, не раз горевшему во время боев в районе Прохоровки, под Курском. Они и познакомились, узнав, что участвовали в одном сражении. Бывший танкист, не поднимая головы, про себя читал какую-то страшную статью, потому что в запавших глазах ветерана стояли слезы. Она осторожно тронула товарища за рукав:
– Здравия желаю!
– А, это вы, приветствую.
– Чего там вычитал?
– Ужас! Тихий ужас! – махнул рукой танкист. – До чего Россия докатилась. Ты только послушай: «Вслед за адмиралом рухнула на пол и его жена, случайно заглянувшая в комнату мужа. Убийцы стали торопливо срывать с морского кителя адмирала Холостякова ордена, в первую очередь рвали „с мясом“ ордена Ленина…» – Бывший танкист отложил газету, наклонил голову, больше читать не было сил. Глухо ударило в бок и маму Зину: «Убили прославленного адмирала флота Холостякова, убили не на войне, в мирное время. Зачем? За что? Господи, да ведь ясно написано, „срывали ордена на продажу“.
Вокруг них стали медленно собираться ветераны, газета пошла по рукам. Ее читали и передавали в гнетущей тишине. Стало слышно, как за окнами, в районе новостройки, методично ударяет в землю пневматический молот, вгоняя гранитные бабы. Наконец, справясь с волнением, один из ветеранов проговорил:
– В давешнее воскресенье собрался я в гости к однополчанину, прихворнул он, остановился возле овощного передохнуть, а тут шагнул ко мне верзила с нахальной ряшкой и говорит: «Слышь, дед, продай за бутылку самогона вон тот орден, показывает на „Александра Невского“. Не продашь, так отберу, на кой хрен он тебе!»
Распахнулась дверь, вошел взволнованный Иван Куприянов, известный всему Старососненску человек, фронтовик, бывший горновой доменного цеха, Герой Социалистического Труда. Под мышкой у него был сверток. Куприянов сорвал бумагу, и все увидели красный кумач, который раскатили по столу.
– Привет, ребята! – лихо поздоровался с притихшими ветеранами. – Погода, что ли, худо действует, примолкли, заскучали. А нам надо бороться за свои права, еще раз пойти за Россию. Нам Союз, завоеванный кровью, надо сохранить, о себе ли думать в тяжкую годину? Братцы, завтра большой митинг на площади Ленина, у обкома партии. Ветеранское слово – не чета легковесным болтушкам-демократам. Кто хорошо умеет писать на кумаче?
– Что там еще за митинг? – без особого интереса спросила мама Зина. Все еще пребывала под тягостным впечатлением от трагической гибели четы Холостяковых. Всплыло ее давнее воспоминание об их единственной в жизни встрече. Было это в Кремле, на банкете, посвященном двадцатилетию Победы над фашизмом. Так уж получилось, что их места оказались рядом. Бравый тогда еще адмирал, китель которого украшало множество орденов и медалей, то и дело украдкой поглядывал на ее боевые награды – четыре медали «За отвагу». Особенно стал к ней внимателен после того, как министр обороны, обходя столы, пожимая каждому руку, остановился возле нее и любовно сказал: «Это наша прославленная пулеметчица. Пожалуй, ни у одной женщины в Советской Армии не было четырех медалей „За отвагу“. И вот адмирала не стало. Не сгинул он в холодных водах Баренцева моря, не утонул во время боев под Новороссийском, пал от рук подлых убийц. Мама Зина сделала над собой усилие, чтобы вникнуть в смысл того, о чем толковал с жаром Куприянов.
– Сколько можно терпеть заокеанских агентов? Ради всех этих плюралистов мы кровь проливали? – Куприянов чеканил слова, раскалял их и бросал в легко возбудимую ветеранскую братию. Кому-то, возможно, фразы бывшего горнового могли казаться наивными, но на этих слушателей они производили впечатление, больно били, словно осколки мин и снарядов, проникали в душу, отзывались тревогой. – Вспомните, когда мы лежали в гнилых болотах, шли на штурм дотов, о чем мечтали? О вечном мире и счастье! А получили? Нищету, унижение, разорение, бандитизм! Давайте, ребята, тушь, ножницы, плакатные перья у меня имеются, а текст нам помогли составить такой: «По горло сыты перестройкой, хватит!», «Не отдадим власть ловкачам-перевертышам!», «Демократы – воры и жулики, прорвавшиеся к власти!», «Стыдно за вас, товарищ Горбачев!»
…Мама Зина вышла под дождь с непокрытой головой. Настроение окончательно испортилось после встреч с товарищами-фронтовиками. Шла, не ведая куда. Домой возвращаться так рано не хотелось. А куда еще можно пойти? Ни друзей, ни знакомых. И вдруг ее словно осенило свыше: «В церковь!» Всегда считала себя атеисткой, коммунисткой, но партия напрочь забыла о таких, как она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74