Жалобы? Что еще можно ждать от неблагодарных сограждан?
– Что вы? Какая ревизия? Мне помощь на первых порах требуется, – признался Алексей. – Бывшие товарищи, как турецкие янычары, накинулись на меня, совсем еще неопытного руководителя. И кусают исподтишка.
– Этого следовало бы ожидать, – Ирина Михайловна, казалось, не выразила удивления. – Ни одна власть без боя, как известно, не сдается. А что касается помощи, то можете всегда на меня рассчитывать.
– Срочно нужна автомашина… кое-куда нагрянуть внезапно, инкогнито. Вы меня понимаете?
– Я всегда вас, Алексей Борисович, понимала с полуслова. И всегда помню наше единственное не деловое свидание.
– Ирина! – почти задыхаясь, произнес Русич. И снова она пришла на выручку, повернула сбившийся было разговор в нужное русло.
– Машина будет! Хоть в малом смогу быть полезна. Через час вас устроит?
– Вполне, – не совсем уверенно произнес Русич. – Конечно, желательно было бы уехать пораньше, но… заранее признателен.
– Благодарности принимаю только при личной встрече! – вновь засмеялась Ирина Михайловна. – Пожалуйста, запишите номер машины… Хотя… Не стоит этого делать. Лучше так: автомашина «жигули», пятая модель. Цвет бежевый. Водителя зовут Альберт.
…Если говорить честно, то Русич по-настоящему не бывал на прославленном металлургическом комбинате. Раза три наездом, наскоком. Разве мог себе представить всю мощь, все просторы, тысячи и тысячи технологических линий, которые, несмотря на перемены власти, должны работать, давать сталь, чугун, кокс, стальной лист? Знал одно, если у него, как и у всей новой администрации, не найдется общего языка с металлургами, ей конец, как и всей демократии. Русич заметил, что ярые демократы и те стараются не больно-то хулить большевистскую власть, каждый в глубине души чует страх, впитанный с молоком матери. Словно остроотточенный меч постоянно висел над их головами сухой, безжалостный профиль железного Феликса Дзержинского. И сегодня творилось невероятное, что понять во всей глубине смогут только наши потомки. Рухнул грозный режим, которого боялся весь мир, который ежедневно и ежечасно грозил своими ракетами Америке, Европе.
Алексей боялся себе признаться еще и в том, что он избрал первый конвертерный еще и потому, что именно там работала его бывшая жена, Галина Ивановна. Ее кабинет главного специалиста по непрерывной разливке находился не в заводоуправлении, а в цехе.
Не успел Русич занять новую должность, как начались настойчивые звонки из Верховного Совета России, требовали немедленно начать вне-фондовые поставки автолиста в Запорожье, в Минск, в Тбилиси, еще куда-то. Русич складывал срочные телеграммы в папку, не читая, ибо знал их содержание: все просили, умоляли, грозили, все требовали металл. А как мог комбинат удовлетворить всех, когда в стране царила неразбериха, когда не было уже и Министерства черной металлургии, исчезли законы, штрафные санкции, прервались контакты, лопнули договоры, простыми бумажками стали фондовые задания. Иными словами, все надлежало начинать с азов…
Альберт мастерски вел машину. Его «пятерка» промчалась по улице Мира, ворвалась на территорию комбината, покатила по отличной бетонной автостраде, по обе стороны которой, словно сказочные часовые, стояли пирамидальные тополя, мелькали аллеи, усаженные цветами, голубые пятна цеховых озер, где, по рассказам Галины Ивановны, клюет рыба в любую погоду. Русич успел прочесть названия нескольких улиц, мимо которых они ехали: «Прокатная», «Доменная», «Проспект Сталеваров». Мысленно представлял, что увидит на комбинате, как и везде в стране, кучкующихся праздношатающихся, которые устраивают «политбеседы», но всюду был порядок, улицы и проспекты были на удивление пустынны. Лишь навстречу то и дело попадались груженые КамАЗы. Их, казалось, вовсе не касаются шумные перемены, все эти разговоры о перестройке, плюрализме, гласности.
Зато почти каждые пять минут их машина останавливалась перед полосатыми шлагбаумами. В обоих направлениях двигались длинносоставные большегрузные эшелоны – «вертушки» с рудой, углем, агломератом, чугуном, сталью, автолистом.
Возле главных ворот кислородно-конвертерного их автомашина остановилась. Метрах в двадцати от них в широко распахнутые ворота входил сталевоз, толкая перед собой платформу с огромным ковшом, наполненным кипящей сталью.
– Подожди меня здесь, Альберт! – Русич вошел не в здание конторы, а в ворота, ведущие в один из пролетов, поднялся по металлической лестнице вверх, к переходной площадке, задохнулся от волнения: под ним простирался огненный город, который жил своей неведомой гостям размеренной жизнью – языки пламени, рвущиеся «под юбки» вытяжных колпаков, реактивный рев кислородных струй, заливочные краны, несущие на своих стальных стропах многотонные ковши с чугуном и сталью, тысячи металлических переходов, трапов, узких, нависших над конвертерами лестниц, по которым почти никто не ходил.
Русичем овладело самое настоящее отчаяние, какого он не испытывал даже в воркутинской «девятке», что делать дальше? Куда идти? С кем говорить? Он оказался тут, в конвертерном цехе, абсолютно лишним. Это был совсем иной мир, где некогда было болтать, где каждый зависел от каждого, каких бы политических взглядов напарник ни придерживался. Тупик! Глупейшее положение! Алексей потерял ориентировку, испугался, что просто не сможет выйти отсюда. Лишь чуть позже разглядел высоко-высоко над землей нечто поистине сказочное, так не вписывающееся в огненную панораму, – это стеклянно-хрустальное сооружение, напоминающее формой рубку боевого корабля. Казалось, она сама по себе плыла в воздухе, пропитанном дымом, гарью и огнем. Русич начал осторожно спускаться с трапа, стараясь не запнуться за стальные «козлы», лежащие в заготовительном отделении. Он начал пробираться к «кораблю», о котором Галина Ивановна ни разу ничего не рассказывала. Приглядевшись, обнаружил перед полукруглыми обзорными стеклами силуэты людей в касках и робах. Сомнений не оставалось, это сооружение и есть, наверное, пульт управления плавками и разливками.
И снова Русичем овладело отчаяние. Справа и слева, сверху и снизу, отовсюду то и дело в этом царстве огня и металла взвывали сирены, раздавались совершенно непонятные ему команды, разносились свистки, звонки, гудки. Откуда, каким образом в этой какофонии звуков каждый отличал команду, относящуюся лично к нему? А он, возомнив о себе невесть что, глупец, самолично решил отправиться на комбинат, не предупредив начальство. Да, он был тут просто лишним, чуждым, ненужным. Ругнул себя самыми последними словами, проклиная собственную глупость и фанфаронство. «Разберусь на месте! Приеду инкогнито! Наведу шороху на Разинкова! Неужто это я так себя веду? Разобрался, нечего сказать, нагрянул, напугал. Дай Бог хоть живому-то отсюда выбраться». Невольно прочел яркую, написанную светящейся краской строку: «Осторожно! Работают магнитные краны! Опасно для жизни!»
Пройдя еще метров пятьдесят в сторону светящегося стеклянного квадрата, Русич неожиданно потерял ориентир из виду. Свернул в боковой переход и очутился среди десятков синих горелок, гудящих и потрескивающих, словно огромные бенгальские огни. Дальше идти просто не было смысла. Он остановился, беспомощно огляделся, пытаясь найти человека, который бы смог указать ему дорогу в кабинет начальника цеха, но поблизости никого из праздных людей не оказалось, а тех, кто суетился возле горелок, Алексей спросить не осмелился, боясь оторвать их от дела. Прислонился к густо закапанной окалиной металлической колоде, чтобы перевести дух. Невольно подумалось: «Огромное отлаженное хозяйство области досталось таким, как он, демократам прямо горяченьким, однако как удержать его, никто из них не знает». И от этой мысли Русичу сделалось еще страшнее, чем от своей нынешней беспомощности и никчемности.
И тут Русич сделал для себя еще одно открытие: в свое время он был безразличен, даже чересчур требователен к жене, не зная, в каких условиях трудится Галина Ивановна, как она устает, какие усилия прикладывает, чтобы быть «на крыле», выполняя чисто мужскую работу, ведь нигде в мире нет женщины – специалиста по непрерывной разливке стали. Галина всегда в ответ на его упреки восторженно, образно, чисто по-женски пыталась описать ему это царство огня, в котором она, по крайней мере, принцесса. А на ее утверждения, что их комплекс пришел в Старососненск из будущего века, он откровенно посмеивался. Оказывается, Галина уже тогда была счастлива, фанатично преданна делу, а он, знаток человеческих душ, ехидно ухмылялся: дескать, и впрямь наша баба коня на скаку остановит, в горящую избу войдет, а мужа, жаль, приласкать некогда.
И это было не последнее открытие, посетившее Русича в огненном цехе. Словно приподнялся занавес, и в минуты собственного уничижения Русичу открылась истина неправдоподобности происходящего вокруг. Многое показалось мистическим, нереальным. Там, в Москве, в Белом доме, в Кремле, если верить телевидению, сам воздух пропитан ненавистью, там кипят страсти, идет беспощадная борьба за власть, каждый из соперников заявляет, что именно он действует от имени народа, а народ, Россия, оказывается, без громкого пафоса, и мелких страстей, и биения себя в грудь плавит металл. И чего стоят все эти пустые сражения за новые гимны и гербы, за новые, режущие слух названия, за чужеземную помощь, без которой в прежние времена жила и процветала Россия!
«И впрямь, суета сует, – опустошенно подумал Русич, – все мелочно, все жалко и ничтожно. Даже мама Зина, человек-кремень, фанатичная большевичка, со слезами на глазах произносившая прежде сакраментальные фразы: „Партия – ум, честь и совесть эпохи“, чутким сердцем осознала, что находилась во власти язычников, ударилась в религию, стала посещать храм, приходит домой просветленная».
Алексей, не отрываясь, смотрел, как вздымались высоко вверх мириады огненных искр, образуя то полукруги, то нечто похожее на огненные языки, и все это казалось неземным, ибо человек был, по его мнению, не в состоянии сотворить такое. И тут мозг, этот странный загадочный орган, в самое время подсунул строчки давно забытой, наивной песенки, которую любила мурлыкать Галина: «Как я люблю деревья и цветы, песчаный плес и лодку у причала. Но в мире нету выше красоты, чем красота кипящего металла». Век живи, век ума набирайся!
Продолжая бранить себя за самоуверенность, совершенно не представляя, как достойным образом выйти из глупейшего положения, Русич решил вновь подняться по трапу метров на двадцать пять и оттуда, с высоты, разглядеть «свою дорогу к храму». И еще подумал о том, сколько смеху будет на комбинате, в городе, на сессии облсовета, ежели люди узнают о его первом начальственном визите «в массы».
Вновь, тяжело дыша, глотая горькую смесь из воздуха и летающей окалинки, Русич все же поднялся по трапу, ненароком взглянул на свои ладони и развеселился: вряд ли у настоящего негра могли бы быть такие черные руки. Наконец-то он, затаив дыхание, встал возле стального ограждения. Внизу, прямо под ним, видимо, шла разливка металла, точнее, слив металла из конвертера в сталеплавильный ковш. Вот где пригодились познания, полученные от бывшей жены. Из огненного жерла рукотворного вулкана била тугой струей в ковш жидкая сталь, играя всеми цветами радуги, расплескиваясь миллионами протуберанцев. Картина и впрямь была захватывающая.
И Русич, глядя, как рождается металл, напрочь забыл о себе, о мелком, ничтожном желании укорить директора Разинкова, поймать его на лжи. Впечатлительный и болезненно честный человек, он понял, что потерпел очередное сокрушительное поражение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
– Что вы? Какая ревизия? Мне помощь на первых порах требуется, – признался Алексей. – Бывшие товарищи, как турецкие янычары, накинулись на меня, совсем еще неопытного руководителя. И кусают исподтишка.
– Этого следовало бы ожидать, – Ирина Михайловна, казалось, не выразила удивления. – Ни одна власть без боя, как известно, не сдается. А что касается помощи, то можете всегда на меня рассчитывать.
– Срочно нужна автомашина… кое-куда нагрянуть внезапно, инкогнито. Вы меня понимаете?
– Я всегда вас, Алексей Борисович, понимала с полуслова. И всегда помню наше единственное не деловое свидание.
– Ирина! – почти задыхаясь, произнес Русич. И снова она пришла на выручку, повернула сбившийся было разговор в нужное русло.
– Машина будет! Хоть в малом смогу быть полезна. Через час вас устроит?
– Вполне, – не совсем уверенно произнес Русич. – Конечно, желательно было бы уехать пораньше, но… заранее признателен.
– Благодарности принимаю только при личной встрече! – вновь засмеялась Ирина Михайловна. – Пожалуйста, запишите номер машины… Хотя… Не стоит этого делать. Лучше так: автомашина «жигули», пятая модель. Цвет бежевый. Водителя зовут Альберт.
…Если говорить честно, то Русич по-настоящему не бывал на прославленном металлургическом комбинате. Раза три наездом, наскоком. Разве мог себе представить всю мощь, все просторы, тысячи и тысячи технологических линий, которые, несмотря на перемены власти, должны работать, давать сталь, чугун, кокс, стальной лист? Знал одно, если у него, как и у всей новой администрации, не найдется общего языка с металлургами, ей конец, как и всей демократии. Русич заметил, что ярые демократы и те стараются не больно-то хулить большевистскую власть, каждый в глубине души чует страх, впитанный с молоком матери. Словно остроотточенный меч постоянно висел над их головами сухой, безжалостный профиль железного Феликса Дзержинского. И сегодня творилось невероятное, что понять во всей глубине смогут только наши потомки. Рухнул грозный режим, которого боялся весь мир, который ежедневно и ежечасно грозил своими ракетами Америке, Европе.
Алексей боялся себе признаться еще и в том, что он избрал первый конвертерный еще и потому, что именно там работала его бывшая жена, Галина Ивановна. Ее кабинет главного специалиста по непрерывной разливке находился не в заводоуправлении, а в цехе.
Не успел Русич занять новую должность, как начались настойчивые звонки из Верховного Совета России, требовали немедленно начать вне-фондовые поставки автолиста в Запорожье, в Минск, в Тбилиси, еще куда-то. Русич складывал срочные телеграммы в папку, не читая, ибо знал их содержание: все просили, умоляли, грозили, все требовали металл. А как мог комбинат удовлетворить всех, когда в стране царила неразбериха, когда не было уже и Министерства черной металлургии, исчезли законы, штрафные санкции, прервались контакты, лопнули договоры, простыми бумажками стали фондовые задания. Иными словами, все надлежало начинать с азов…
Альберт мастерски вел машину. Его «пятерка» промчалась по улице Мира, ворвалась на территорию комбината, покатила по отличной бетонной автостраде, по обе стороны которой, словно сказочные часовые, стояли пирамидальные тополя, мелькали аллеи, усаженные цветами, голубые пятна цеховых озер, где, по рассказам Галины Ивановны, клюет рыба в любую погоду. Русич успел прочесть названия нескольких улиц, мимо которых они ехали: «Прокатная», «Доменная», «Проспект Сталеваров». Мысленно представлял, что увидит на комбинате, как и везде в стране, кучкующихся праздношатающихся, которые устраивают «политбеседы», но всюду был порядок, улицы и проспекты были на удивление пустынны. Лишь навстречу то и дело попадались груженые КамАЗы. Их, казалось, вовсе не касаются шумные перемены, все эти разговоры о перестройке, плюрализме, гласности.
Зато почти каждые пять минут их машина останавливалась перед полосатыми шлагбаумами. В обоих направлениях двигались длинносоставные большегрузные эшелоны – «вертушки» с рудой, углем, агломератом, чугуном, сталью, автолистом.
Возле главных ворот кислородно-конвертерного их автомашина остановилась. Метрах в двадцати от них в широко распахнутые ворота входил сталевоз, толкая перед собой платформу с огромным ковшом, наполненным кипящей сталью.
– Подожди меня здесь, Альберт! – Русич вошел не в здание конторы, а в ворота, ведущие в один из пролетов, поднялся по металлической лестнице вверх, к переходной площадке, задохнулся от волнения: под ним простирался огненный город, который жил своей неведомой гостям размеренной жизнью – языки пламени, рвущиеся «под юбки» вытяжных колпаков, реактивный рев кислородных струй, заливочные краны, несущие на своих стальных стропах многотонные ковши с чугуном и сталью, тысячи металлических переходов, трапов, узких, нависших над конвертерами лестниц, по которым почти никто не ходил.
Русичем овладело самое настоящее отчаяние, какого он не испытывал даже в воркутинской «девятке», что делать дальше? Куда идти? С кем говорить? Он оказался тут, в конвертерном цехе, абсолютно лишним. Это был совсем иной мир, где некогда было болтать, где каждый зависел от каждого, каких бы политических взглядов напарник ни придерживался. Тупик! Глупейшее положение! Алексей потерял ориентировку, испугался, что просто не сможет выйти отсюда. Лишь чуть позже разглядел высоко-высоко над землей нечто поистине сказочное, так не вписывающееся в огненную панораму, – это стеклянно-хрустальное сооружение, напоминающее формой рубку боевого корабля. Казалось, она сама по себе плыла в воздухе, пропитанном дымом, гарью и огнем. Русич начал осторожно спускаться с трапа, стараясь не запнуться за стальные «козлы», лежащие в заготовительном отделении. Он начал пробираться к «кораблю», о котором Галина Ивановна ни разу ничего не рассказывала. Приглядевшись, обнаружил перед полукруглыми обзорными стеклами силуэты людей в касках и робах. Сомнений не оставалось, это сооружение и есть, наверное, пульт управления плавками и разливками.
И снова Русичем овладело отчаяние. Справа и слева, сверху и снизу, отовсюду то и дело в этом царстве огня и металла взвывали сирены, раздавались совершенно непонятные ему команды, разносились свистки, звонки, гудки. Откуда, каким образом в этой какофонии звуков каждый отличал команду, относящуюся лично к нему? А он, возомнив о себе невесть что, глупец, самолично решил отправиться на комбинат, не предупредив начальство. Да, он был тут просто лишним, чуждым, ненужным. Ругнул себя самыми последними словами, проклиная собственную глупость и фанфаронство. «Разберусь на месте! Приеду инкогнито! Наведу шороху на Разинкова! Неужто это я так себя веду? Разобрался, нечего сказать, нагрянул, напугал. Дай Бог хоть живому-то отсюда выбраться». Невольно прочел яркую, написанную светящейся краской строку: «Осторожно! Работают магнитные краны! Опасно для жизни!»
Пройдя еще метров пятьдесят в сторону светящегося стеклянного квадрата, Русич неожиданно потерял ориентир из виду. Свернул в боковой переход и очутился среди десятков синих горелок, гудящих и потрескивающих, словно огромные бенгальские огни. Дальше идти просто не было смысла. Он остановился, беспомощно огляделся, пытаясь найти человека, который бы смог указать ему дорогу в кабинет начальника цеха, но поблизости никого из праздных людей не оказалось, а тех, кто суетился возле горелок, Алексей спросить не осмелился, боясь оторвать их от дела. Прислонился к густо закапанной окалиной металлической колоде, чтобы перевести дух. Невольно подумалось: «Огромное отлаженное хозяйство области досталось таким, как он, демократам прямо горяченьким, однако как удержать его, никто из них не знает». И от этой мысли Русичу сделалось еще страшнее, чем от своей нынешней беспомощности и никчемности.
И тут Русич сделал для себя еще одно открытие: в свое время он был безразличен, даже чересчур требователен к жене, не зная, в каких условиях трудится Галина Ивановна, как она устает, какие усилия прикладывает, чтобы быть «на крыле», выполняя чисто мужскую работу, ведь нигде в мире нет женщины – специалиста по непрерывной разливке стали. Галина всегда в ответ на его упреки восторженно, образно, чисто по-женски пыталась описать ему это царство огня, в котором она, по крайней мере, принцесса. А на ее утверждения, что их комплекс пришел в Старососненск из будущего века, он откровенно посмеивался. Оказывается, Галина уже тогда была счастлива, фанатично преданна делу, а он, знаток человеческих душ, ехидно ухмылялся: дескать, и впрямь наша баба коня на скаку остановит, в горящую избу войдет, а мужа, жаль, приласкать некогда.
И это было не последнее открытие, посетившее Русича в огненном цехе. Словно приподнялся занавес, и в минуты собственного уничижения Русичу открылась истина неправдоподобности происходящего вокруг. Многое показалось мистическим, нереальным. Там, в Москве, в Белом доме, в Кремле, если верить телевидению, сам воздух пропитан ненавистью, там кипят страсти, идет беспощадная борьба за власть, каждый из соперников заявляет, что именно он действует от имени народа, а народ, Россия, оказывается, без громкого пафоса, и мелких страстей, и биения себя в грудь плавит металл. И чего стоят все эти пустые сражения за новые гимны и гербы, за новые, режущие слух названия, за чужеземную помощь, без которой в прежние времена жила и процветала Россия!
«И впрямь, суета сует, – опустошенно подумал Русич, – все мелочно, все жалко и ничтожно. Даже мама Зина, человек-кремень, фанатичная большевичка, со слезами на глазах произносившая прежде сакраментальные фразы: „Партия – ум, честь и совесть эпохи“, чутким сердцем осознала, что находилась во власти язычников, ударилась в религию, стала посещать храм, приходит домой просветленная».
Алексей, не отрываясь, смотрел, как вздымались высоко вверх мириады огненных искр, образуя то полукруги, то нечто похожее на огненные языки, и все это казалось неземным, ибо человек был, по его мнению, не в состоянии сотворить такое. И тут мозг, этот странный загадочный орган, в самое время подсунул строчки давно забытой, наивной песенки, которую любила мурлыкать Галина: «Как я люблю деревья и цветы, песчаный плес и лодку у причала. Но в мире нету выше красоты, чем красота кипящего металла». Век живи, век ума набирайся!
Продолжая бранить себя за самоуверенность, совершенно не представляя, как достойным образом выйти из глупейшего положения, Русич решил вновь подняться по трапу метров на двадцать пять и оттуда, с высоты, разглядеть «свою дорогу к храму». И еще подумал о том, сколько смеху будет на комбинате, в городе, на сессии облсовета, ежели люди узнают о его первом начальственном визите «в массы».
Вновь, тяжело дыша, глотая горькую смесь из воздуха и летающей окалинки, Русич все же поднялся по трапу, ненароком взглянул на свои ладони и развеселился: вряд ли у настоящего негра могли бы быть такие черные руки. Наконец-то он, затаив дыхание, встал возле стального ограждения. Внизу, прямо под ним, видимо, шла разливка металла, точнее, слив металла из конвертера в сталеплавильный ковш. Вот где пригодились познания, полученные от бывшей жены. Из огненного жерла рукотворного вулкана била тугой струей в ковш жидкая сталь, играя всеми цветами радуги, расплескиваясь миллионами протуберанцев. Картина и впрямь была захватывающая.
И Русич, глядя, как рождается металл, напрочь забыл о себе, о мелком, ничтожном желании укорить директора Разинкова, поймать его на лжи. Впечатлительный и болезненно честный человек, он понял, что потерпел очередное сокрушительное поражение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74