– прохрипел Пантюхин, его волосатая рука стала лихорадочно шарить по столу, ища либо точку опоры, либо тяжелый предмет. – Опять беду кличешь на дурную башку, баран недорезанный? – Пантюхин изогнулся, попытался вывернуться, однако Русич был трезвее, да и посильней, «накачался» на лесоповале. За годы пребывания в заключении он досконально изучил психологию таких «паханов», как Пантюхин: «Молодец против овец, а против молодца сам овца».
– Чего надо, требуй! Рыжики? Баксы? Все дам! Дыхалку-то не дави, не казенная!
– Денег твоих поганых мне не нужно. Про Петра Кирыча колись, ну! Я многое знаю, нужно подтверждение. Слово даю, он никогда не узнает про наше сегодняшнее «толковище». – Русич развернул Пантюхина, придавил пах коленкой. – Колись! Времени у меня мало!
– Ногу! Ногу-то не ломай! Подлюка! – застонал Пантюхин, лицо его скривилось от боли, уродливые красные пятна выступили на горле. – Новый срок получишь, змей! Одумайся!
– Ты одумайся! Будешь говорить? – Русич усилил нажим, сам почти потерял способность рассуждать.
– Ну, спрашивай, что надо, тварь? Могилу себе копаешь! Учти, жить тебе осталось часы. – Пантюхин ворочался, исходил потом, а тут еще завонял, как хорек, с испуга: этот психованный вгорячах может и придушить. Только житуха наметилась.
– Что ж, тогда поговорим. Но… без фокусов! – предупредил Русич. – Чуть что и… ты меня знаешь, подонок. – Резко отпустил правую руку, ловко подсек коленку, как учили урки в северной зоне. Пантюхин, как подкошенный, рухнул на пол. – Вставай, вставай, а то простудишься!
Пантюхин, кряхтя, поднялся, держась за правый бок, зло позыркал по сторонам: нет ли чего тяжелого поблизости, врезал бы психу по черепку.
– Для начала хочу предупредить, подставишь меня или соврешь, я про тебя Петру Кирычу такое надышу, что… – взглянул в побледневшее лицо Пантюхина.
– А чо, чо ты про меня шефу нарисуешь? Я служил ему верой и правдой, а ты… зря он тебя пожалел, гада. Зря!
– Кирычу все опишу: как завалил ты ОТК, как нагло брал взятки за пропуск бракованной продукции, как за казенный счет дом Машке-любовнице построил в Селках, как благодетеля своего заложил черту.
– Ты… про писателя? – ужаснулся Пантюхин. – Откуда знаешь?
Русич ни сном, ни духом не ведал ни про какого «писателя», но мгновенно запомнил «промашку» Пантюхи.
– Копию прокурору отнесу. Если начистоту, то милиция на тебя давно папочку завела, по которой светит тебе, друг ситный, за хищения в особо крупных размерах «червонец». Да и Кирыча за собой потянешь.
– Чего брешешь про папочку? – нашел силы спросить Пантюхин. – Где видел?
– В руках держал, – продолжал фантазировать Русич, дивясь самому себе. – Бумажки там в двух экземплярах. Один в милиции, а второй… тебе до него не дотянуться.
– Ведь в зоне был, когда же успел накопать? Или у тебя тут подельщики? – Пантюхин все принял за чистую монету. – Давай попробуем столковаться: я нарисую, что вспомню, а ты… – Пантюхин все-таки вывернулся из рук Русича, с трудом овладел собой, но с каким наслаждением он убил бы этого дурака, будь что под рукой. – А ты папочку с бумажками мне взамен притартаешь. Договорились?
– По рукам! Итак, кто ты сам в цепочке у Петра Кирыча?
– Я же сказал, «шестерка», самая обыкновенная.
– И много у него таких?..
– Кто считал, думаю, тысяча.
– Все в Старососненске?
– Слушай, правдолюб, это же форменный допрос? Может, ты в легавые записался? – Пантюхин быстро приходил в себя, хмель вылетал из головы. – Ну все, ставим точку. Папочку притартаешь, и тогда договорим.
– Сбавь обороты, – Русич запоздало понял, в какие дебри завела его собственная буйная фантазия, – пока потолкуем без папочки, ты ее еще не заслужил. Запомни еще вот что: если со мной что-нибудь случайно произойдет, ты на эти штучки мастер, верные люди сразу передают все дела в прокуратуру Союза.
– На понт берешь? – Пантюхин потер горло, трудно было дышать. – Не боись, живи!
– На этом пока и кончим. – Алексею хотелось побыстрей завершить опасную игру, которую сам и затеял.
– Ну, будь! – Пантюхин покачал головой, поковылял к двери, приостановился, видимо, хотел что-то сказать, потом передумал, махнул рукой…
Заперев за Пантюхиным дверь на задвижку, Русич посидел немного в глубокой задумчивости, встал, машинально прибрал со стола остатки «пиршества», бросил в корзину бутылку, собрал копии актов, снова сел, пытаясь осмыслить «душещипательный» разговор. Своими непродуманными действиями он сильно осложнил свою жизнь, зато многое понял: Петр Кирыч Щелочихин, как он и предполагал, явно «крестный отец» некой обширной мафии, чьи интересы простираются, видимо, намного дальше Старососненска. Скопировал образ сицилийских вождей «Коза ностры». Он многолик: коварный, сердечный, всемогущий и жестокий. Как здорово подсобил и ему, высвободил из мест заключения, даже с работой помог. А он? Как глупо пытаться вывести эту крупную рыбу на чистую воду. Что же делать? КГБ, милиция, прокуратура наверняка знают о Щелочихине побольше его, но помалкивают, не желают связываться, себе дороже станет. Хотя… Русич вспомнил капитана Андрейченко, с которым они в свое время пытались разобраться с покушением на него. Обязательно нужно ему обо всем рассказать. А что, если и он за эти годы, как говорят, скурвился? Алексею стало жарко. Вполне возможно. Круговая порука – это их щит. Ему вспомнилось, как давным-давно на даче у Кирыча, когда он, Русич, еще не ходил во врагах Щелочихина, тот хвалился под пьяную руку: мол, у нас все схвачено, разоткровенничался, стал вслух перечислять тюрьмы, лагеря, «пересылки» от Владикавказа до Сахалина, где у него вечные кровники-должники. В то время Русич не придал значения полупьяной похвальбе, а сейчас… Сейчас все вставало на свои места.
Как часто бывало с Алексеем Русичем, раскаяние в свершенном пришло вскоре после содеянного. Он закрыл лицо руками: «Почему я всегда оказываюсь в виноватых? Почему? Неужто человек, желающий просто жить по правде, в нашей стране обречен. За какие тяжкие грехи наша Россия несет крест из века в век? Неужто мы, русские, хуже прочих? По чьей это воле великой и богатой страной правят преступники, самозванцы, авантюристы? Да, он понимает, что не все хорошо было и прежде, во времена Леонида Ильича. Правдолюбов и тогда жестоко преследовали, отправляли в „психушки“, вынуждали покидать Родину, но… народ-то почему страдает?
…Тяжкие раздумья Русича прервал телефонный звонок внутренней связи. Это было весьма кстати, ибо в голову Алексея впервые закралась страшная мысль о самоубийстве. Оказывается, не только он еще находился на службе.
– Вас ждет директор! Немедленно!
Захватив акты последних проверок, докладную начальника сборочного цеха, Русич направился в заводоуправление, не переставая думать о своем, наболевшем.
Нина Александровна Жигульская с момента его освобождения из лагеря и возвращения на «Пневматику» вела себя с ним очень ровно, ни единым словом, ни жестом не напоминала об их однажды случившихся близких отношениях. Однако на сей раз от Русича не укрылась мимолетная растерянность при его появлении в кабинете.
– Садитесь, Алексей! – Посмотрела прямо в глаза. – Как здоровье?
– Нормальное.
– Дела у Пантюхина приняли?
– Формально, да. Должен сразу сказать, Нина Александровна, дела в ОТК запущены, как сие ни прискорбно. Акты – филькина грамота, написаны одной рукой.
– Знаю, все знаю, – мягко остановила его Нина Александровна. – Пантюхин не был моим протеже. – Подняла зеленоватые глаза на Русича, как бы спрашивая, все ли он понял. – Врубайтесь, Алексей, с ходу в дело. Составьте план оргтехмероприятий, наметьте сроки, подберите стоящие кадры, все отдаю в ваши умелые руки.
– Заслуживаю ли я вашего доверия? Или это опять чье-то протеже? – С каким бы удовольствием вырвал Русич из собственной груди дух противоречия: думает одно, доброе, нежное, а говорит другое, колючее, ехидное.
– Вы мой протеже! За вас боролась все эти годы. – Нина не хотела говорить об этом, фраза вырвалась помимо воли. – В ваше распоряжение поступают шесть военпредов, от капитана до полковника, задействуйте военных в полную силу. Договорились? – Она снова ожгла Русича своим колдовским взглядом.
– Я все понял, Нина Александровна, разрешите идти?
– По глазам вижу: осталась недоговоренность, а таковой быть между нами не должно.
– Нина Александровна, я не жалуюсь, но хотел бы вас предупредить как своего руководителя: возможно, что ваш покорный слуга не сможет долго выполнять возложенные обязанности.
– Подыщете лучшее место?
– На кладбище! – вырвалось у Русича.
– Алексей! Что стряслось, выкладывайте, меня провести трудно. Я жду.
– Пантюхин… У нас нежданно-негаданно вышел крутой разговор, но не личного плана, это имеет отношение к Петру Кирычу, и скорей всего со мной постараются разделаться. Вас это, конечно, не касается, но я счел своим долгом…
На внутреннем коммутаторе прямо посредине белой панели ярко вспыхнула красная лампочка. Нина Александровна жестом остановила Русича, утопила тонким указательным пальцем красный квадратик.
– Слушаю!
– Товарищ директор! – Русич услышал необычайно взволнованный голос секретаря. – К вам делегация, много людей.
– Откуда они взялись на заводе?
– Наши рабочие. Из термического, сборочного, железнодорожного цехов и еще какие-то люди, прежде их не видела, явно пришлые. Говорят, что из стачкома.
– У меня имеются приемные часы! – жестко отчеканила Нина Александровна. – Объясните людям, скажите: директор занят. Все!
– Нина Александровна, – секретарь понизила голос до шепота, обычную самоуверенность ее будто ветром сдуло, – это не просто вторая смена, люди возбуждены, я боюсь. Примите их, пожалуйста.
– Что с вами делать, ладно, пусть заходят, я их быстро выпровожу. – Полуобернулась к Русичу. – Так и живем. И у нас, кажись, свои смутьяны появились. А вы, Алексей, останьтесь.
– Из меня плохой помощник, могу только напортить, но… послушать любопытно, до чего вы тут докатились. – Он откинулся на спинку стула, напустив на себя безразличный вид, дескать, объясняйтесь, а я послушаю – зритель в бесплатном театре.
Обе створки тяжелых дубовых дверей директорского кабинета распахнулись почти одновременно, и все пространство мгновенно заполнили люди в касках, войлочных куртках, в рабочих бахилах, с лицами, перепачканными сажей. Нина Александровна больше не улыбалась, не могла понять рабочих, ведь до последнего дня их «Пневматика» была в лучшем положении, чем все остальные предприятия города – не только не села на мель, наоборот, получила долгожданный заказ, редкость по сегодняшним временам. Чем еще недовольны? Многие заводы наполовину сократили производство; иные обанкротились, их изделия никто не покупает; на других люди вынуждены уходить в неоплачиваемые отпуска.
Нина Александровна тряхнула головой, будто отгоняя посторонние мысли, подняла руку, требуя тишины:
– Тихо! Вы забыли, что пришли в кабинет директора, а не в пивнушку! Кончай базарить! – рубанула ребром ладони по воздуху. – Ну-ка, вспомните, кто из вас раньше, при Петре Кирыче, бывал в этом кабинете? Молчите? При нем вы ходили, низко опустив голову, а теперь… Свобода! Ори, рви! Выкладывайте, что случилось? По какому поводу сбор? Знаете, блатные в тюрьме всегда сильны скопом, а поодиночке…
– Погодь, погодь, – вперед выступил парень в войлочной шляпе с помятым лицом, – а ты откуда про тюрягу знаешь? – Парень навис над директорским столом, обдавая сивушным дыханием.
– Для начала давай познакомимся! – Нина Александровна строго глянула на парня. – Фамилия, цех, кем работаешь?
– А на что это? – несколько опешил парень, оглянулся на сотоварищей, которые ожидали, как дальше будут развиваться события.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
– Чего надо, требуй! Рыжики? Баксы? Все дам! Дыхалку-то не дави, не казенная!
– Денег твоих поганых мне не нужно. Про Петра Кирыча колись, ну! Я многое знаю, нужно подтверждение. Слово даю, он никогда не узнает про наше сегодняшнее «толковище». – Русич развернул Пантюхина, придавил пах коленкой. – Колись! Времени у меня мало!
– Ногу! Ногу-то не ломай! Подлюка! – застонал Пантюхин, лицо его скривилось от боли, уродливые красные пятна выступили на горле. – Новый срок получишь, змей! Одумайся!
– Ты одумайся! Будешь говорить? – Русич усилил нажим, сам почти потерял способность рассуждать.
– Ну, спрашивай, что надо, тварь? Могилу себе копаешь! Учти, жить тебе осталось часы. – Пантюхин ворочался, исходил потом, а тут еще завонял, как хорек, с испуга: этот психованный вгорячах может и придушить. Только житуха наметилась.
– Что ж, тогда поговорим. Но… без фокусов! – предупредил Русич. – Чуть что и… ты меня знаешь, подонок. – Резко отпустил правую руку, ловко подсек коленку, как учили урки в северной зоне. Пантюхин, как подкошенный, рухнул на пол. – Вставай, вставай, а то простудишься!
Пантюхин, кряхтя, поднялся, держась за правый бок, зло позыркал по сторонам: нет ли чего тяжелого поблизости, врезал бы психу по черепку.
– Для начала хочу предупредить, подставишь меня или соврешь, я про тебя Петру Кирычу такое надышу, что… – взглянул в побледневшее лицо Пантюхина.
– А чо, чо ты про меня шефу нарисуешь? Я служил ему верой и правдой, а ты… зря он тебя пожалел, гада. Зря!
– Кирычу все опишу: как завалил ты ОТК, как нагло брал взятки за пропуск бракованной продукции, как за казенный счет дом Машке-любовнице построил в Селках, как благодетеля своего заложил черту.
– Ты… про писателя? – ужаснулся Пантюхин. – Откуда знаешь?
Русич ни сном, ни духом не ведал ни про какого «писателя», но мгновенно запомнил «промашку» Пантюхи.
– Копию прокурору отнесу. Если начистоту, то милиция на тебя давно папочку завела, по которой светит тебе, друг ситный, за хищения в особо крупных размерах «червонец». Да и Кирыча за собой потянешь.
– Чего брешешь про папочку? – нашел силы спросить Пантюхин. – Где видел?
– В руках держал, – продолжал фантазировать Русич, дивясь самому себе. – Бумажки там в двух экземплярах. Один в милиции, а второй… тебе до него не дотянуться.
– Ведь в зоне был, когда же успел накопать? Или у тебя тут подельщики? – Пантюхин все принял за чистую монету. – Давай попробуем столковаться: я нарисую, что вспомню, а ты… – Пантюхин все-таки вывернулся из рук Русича, с трудом овладел собой, но с каким наслаждением он убил бы этого дурака, будь что под рукой. – А ты папочку с бумажками мне взамен притартаешь. Договорились?
– По рукам! Итак, кто ты сам в цепочке у Петра Кирыча?
– Я же сказал, «шестерка», самая обыкновенная.
– И много у него таких?..
– Кто считал, думаю, тысяча.
– Все в Старососненске?
– Слушай, правдолюб, это же форменный допрос? Может, ты в легавые записался? – Пантюхин быстро приходил в себя, хмель вылетал из головы. – Ну все, ставим точку. Папочку притартаешь, и тогда договорим.
– Сбавь обороты, – Русич запоздало понял, в какие дебри завела его собственная буйная фантазия, – пока потолкуем без папочки, ты ее еще не заслужил. Запомни еще вот что: если со мной что-нибудь случайно произойдет, ты на эти штучки мастер, верные люди сразу передают все дела в прокуратуру Союза.
– На понт берешь? – Пантюхин потер горло, трудно было дышать. – Не боись, живи!
– На этом пока и кончим. – Алексею хотелось побыстрей завершить опасную игру, которую сам и затеял.
– Ну, будь! – Пантюхин покачал головой, поковылял к двери, приостановился, видимо, хотел что-то сказать, потом передумал, махнул рукой…
Заперев за Пантюхиным дверь на задвижку, Русич посидел немного в глубокой задумчивости, встал, машинально прибрал со стола остатки «пиршества», бросил в корзину бутылку, собрал копии актов, снова сел, пытаясь осмыслить «душещипательный» разговор. Своими непродуманными действиями он сильно осложнил свою жизнь, зато многое понял: Петр Кирыч Щелочихин, как он и предполагал, явно «крестный отец» некой обширной мафии, чьи интересы простираются, видимо, намного дальше Старососненска. Скопировал образ сицилийских вождей «Коза ностры». Он многолик: коварный, сердечный, всемогущий и жестокий. Как здорово подсобил и ему, высвободил из мест заключения, даже с работой помог. А он? Как глупо пытаться вывести эту крупную рыбу на чистую воду. Что же делать? КГБ, милиция, прокуратура наверняка знают о Щелочихине побольше его, но помалкивают, не желают связываться, себе дороже станет. Хотя… Русич вспомнил капитана Андрейченко, с которым они в свое время пытались разобраться с покушением на него. Обязательно нужно ему обо всем рассказать. А что, если и он за эти годы, как говорят, скурвился? Алексею стало жарко. Вполне возможно. Круговая порука – это их щит. Ему вспомнилось, как давным-давно на даче у Кирыча, когда он, Русич, еще не ходил во врагах Щелочихина, тот хвалился под пьяную руку: мол, у нас все схвачено, разоткровенничался, стал вслух перечислять тюрьмы, лагеря, «пересылки» от Владикавказа до Сахалина, где у него вечные кровники-должники. В то время Русич не придал значения полупьяной похвальбе, а сейчас… Сейчас все вставало на свои места.
Как часто бывало с Алексеем Русичем, раскаяние в свершенном пришло вскоре после содеянного. Он закрыл лицо руками: «Почему я всегда оказываюсь в виноватых? Почему? Неужто человек, желающий просто жить по правде, в нашей стране обречен. За какие тяжкие грехи наша Россия несет крест из века в век? Неужто мы, русские, хуже прочих? По чьей это воле великой и богатой страной правят преступники, самозванцы, авантюристы? Да, он понимает, что не все хорошо было и прежде, во времена Леонида Ильича. Правдолюбов и тогда жестоко преследовали, отправляли в „психушки“, вынуждали покидать Родину, но… народ-то почему страдает?
…Тяжкие раздумья Русича прервал телефонный звонок внутренней связи. Это было весьма кстати, ибо в голову Алексея впервые закралась страшная мысль о самоубийстве. Оказывается, не только он еще находился на службе.
– Вас ждет директор! Немедленно!
Захватив акты последних проверок, докладную начальника сборочного цеха, Русич направился в заводоуправление, не переставая думать о своем, наболевшем.
Нина Александровна Жигульская с момента его освобождения из лагеря и возвращения на «Пневматику» вела себя с ним очень ровно, ни единым словом, ни жестом не напоминала об их однажды случившихся близких отношениях. Однако на сей раз от Русича не укрылась мимолетная растерянность при его появлении в кабинете.
– Садитесь, Алексей! – Посмотрела прямо в глаза. – Как здоровье?
– Нормальное.
– Дела у Пантюхина приняли?
– Формально, да. Должен сразу сказать, Нина Александровна, дела в ОТК запущены, как сие ни прискорбно. Акты – филькина грамота, написаны одной рукой.
– Знаю, все знаю, – мягко остановила его Нина Александровна. – Пантюхин не был моим протеже. – Подняла зеленоватые глаза на Русича, как бы спрашивая, все ли он понял. – Врубайтесь, Алексей, с ходу в дело. Составьте план оргтехмероприятий, наметьте сроки, подберите стоящие кадры, все отдаю в ваши умелые руки.
– Заслуживаю ли я вашего доверия? Или это опять чье-то протеже? – С каким бы удовольствием вырвал Русич из собственной груди дух противоречия: думает одно, доброе, нежное, а говорит другое, колючее, ехидное.
– Вы мой протеже! За вас боролась все эти годы. – Нина не хотела говорить об этом, фраза вырвалась помимо воли. – В ваше распоряжение поступают шесть военпредов, от капитана до полковника, задействуйте военных в полную силу. Договорились? – Она снова ожгла Русича своим колдовским взглядом.
– Я все понял, Нина Александровна, разрешите идти?
– По глазам вижу: осталась недоговоренность, а таковой быть между нами не должно.
– Нина Александровна, я не жалуюсь, но хотел бы вас предупредить как своего руководителя: возможно, что ваш покорный слуга не сможет долго выполнять возложенные обязанности.
– Подыщете лучшее место?
– На кладбище! – вырвалось у Русича.
– Алексей! Что стряслось, выкладывайте, меня провести трудно. Я жду.
– Пантюхин… У нас нежданно-негаданно вышел крутой разговор, но не личного плана, это имеет отношение к Петру Кирычу, и скорей всего со мной постараются разделаться. Вас это, конечно, не касается, но я счел своим долгом…
На внутреннем коммутаторе прямо посредине белой панели ярко вспыхнула красная лампочка. Нина Александровна жестом остановила Русича, утопила тонким указательным пальцем красный квадратик.
– Слушаю!
– Товарищ директор! – Русич услышал необычайно взволнованный голос секретаря. – К вам делегация, много людей.
– Откуда они взялись на заводе?
– Наши рабочие. Из термического, сборочного, железнодорожного цехов и еще какие-то люди, прежде их не видела, явно пришлые. Говорят, что из стачкома.
– У меня имеются приемные часы! – жестко отчеканила Нина Александровна. – Объясните людям, скажите: директор занят. Все!
– Нина Александровна, – секретарь понизила голос до шепота, обычную самоуверенность ее будто ветром сдуло, – это не просто вторая смена, люди возбуждены, я боюсь. Примите их, пожалуйста.
– Что с вами делать, ладно, пусть заходят, я их быстро выпровожу. – Полуобернулась к Русичу. – Так и живем. И у нас, кажись, свои смутьяны появились. А вы, Алексей, останьтесь.
– Из меня плохой помощник, могу только напортить, но… послушать любопытно, до чего вы тут докатились. – Он откинулся на спинку стула, напустив на себя безразличный вид, дескать, объясняйтесь, а я послушаю – зритель в бесплатном театре.
Обе створки тяжелых дубовых дверей директорского кабинета распахнулись почти одновременно, и все пространство мгновенно заполнили люди в касках, войлочных куртках, в рабочих бахилах, с лицами, перепачканными сажей. Нина Александровна больше не улыбалась, не могла понять рабочих, ведь до последнего дня их «Пневматика» была в лучшем положении, чем все остальные предприятия города – не только не села на мель, наоборот, получила долгожданный заказ, редкость по сегодняшним временам. Чем еще недовольны? Многие заводы наполовину сократили производство; иные обанкротились, их изделия никто не покупает; на других люди вынуждены уходить в неоплачиваемые отпуска.
Нина Александровна тряхнула головой, будто отгоняя посторонние мысли, подняла руку, требуя тишины:
– Тихо! Вы забыли, что пришли в кабинет директора, а не в пивнушку! Кончай базарить! – рубанула ребром ладони по воздуху. – Ну-ка, вспомните, кто из вас раньше, при Петре Кирыче, бывал в этом кабинете? Молчите? При нем вы ходили, низко опустив голову, а теперь… Свобода! Ори, рви! Выкладывайте, что случилось? По какому поводу сбор? Знаете, блатные в тюрьме всегда сильны скопом, а поодиночке…
– Погодь, погодь, – вперед выступил парень в войлочной шляпе с помятым лицом, – а ты откуда про тюрягу знаешь? – Парень навис над директорским столом, обдавая сивушным дыханием.
– Для начала давай познакомимся! – Нина Александровна строго глянула на парня. – Фамилия, цех, кем работаешь?
– А на что это? – несколько опешил парень, оглянулся на сотоварищей, которые ожидали, как дальше будут развиваться события.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74