В понедельник в их садоводстве дачников всегда мало. Она покопалась в груде приготовленных к «захоронению» тючков, протянула мужу небольшой, грубо сколоченный сундучок. – Смотри, не урони! – строго наказала Альберту.
– Желтое все здесь? – простецки спросил Альберт. Он во всем привык потакать жене, однако на богатство, над которым тряслась Алевтина, смотрел презрительно, ибо, кроме бутылки вина, хорошей закуси и своей пышнотелой бабы, ему ничего больше на свете не было нужно.
– Чего ты, филя, орешь? – окрысилась Алевтина. Нагнулась к яме, разглядывая, как муж бережно укладывает сундучок «в камеру хранения», зашептала: – Чужие уши нам ни к чему. А так… добро свое прячем, не ворованное. Времена, сам видишь, какие!
– Нажили, нажили, потом и кровью! – хихикнул Альберт. Завершил полное захоронение уже в полной темноте: разравнивал чернозем сверху, пласт к пласту укладывал загодя нарезанный дерн, сделал нужные пометки на деревьях, указывающие точное место «саркофага».
Довольные супруги вернулись в свой уютный домик, тоже хитро замаскированный: снаружи он казался настоящей развалюхой. Зато внутри… все было, как в сказке – раздвигались стены, появлялась встроенная мебель, извлекались из потайного погреба иностранные вина и жратва.
Плотно задвинув тяжелые металлические шторы, заперли изнутри дверь на стальной засов и только после этого зажгли свет. Теперь можно было и расслабиться. На всякий «пожарный» случай Альберт положил перед собой немецкий газовый пистолет, купленный у солидного вида барыги в Москве на Рижской толкучке аж за две с половиной тысячи. Теперь к месту и не к месту доставал пистолет, вертел в руках, любовался оружием, ощущая в ладони приятную тяжесть. Пистолет придавал ему уверенность. Алевтина не возражала против покупки оружия – богатство всегда нуждается в охране.
Теперь можно было и попировать от души.
Как всегда, после крепкой выпивки и закуски, от которой не было тяжести в желудке, принялись за воспоминания.
– А помнишь, как здорово мы с тобой оттяпали трехкомнатную квартиру у завкома Старососненского завода? – Альберт был здорово навеселе. – У тебя, Аля, не голова, а Белый дом, надо же было так придумать: вселиться в барак, словно знала, что половодье снесет его.
– Мы пахали, я – лошадь! – добродушно поставила мужа на место Алевтина, лишний раз давая ему понять, что он без нее – ноль без палочки. – Ты лучше скажи откровенно: притворяешься или… впрямь вид золота тебя не волнует?
– Честное пионерское! – вскинул руку в салюте Альберт. – Была бы водка и к водке глотка!
– Ну и дурень! Ты попробуй настроиться на созерцание золота. К нему человека всегда влечет потусторонняя сила, а деньги… можно часами перебирать крупные купюры, всматриваться в них. Я сделала открытие, не все купюры одинаковые, они словно люди – старые и молодые, со своими характерами, своим голосом, привычками.
– Ну, понесло! – отмахнулся Альберт. – Фантазируешь! Давай-ка я врублю телик, может, кончилась в Москве заварушка! Слышь, Аля, я анекдот слышал, помрешь со смеху. Значит, так: встречаются на одесском «Привозе» два старых-престарых еврея. Один спрашивает другого: «Скажи, Моня, как дела? Чем занимаешься?» – «Вспоминаю и не могу никак вспомнить». – «Что такое?» – «В семнадцатом году какая-то заварушка сильная была, не знаешь, чем она кончилась?» Альберт захохотал над анекдотом.
– Включай, включай «ящик»!
Перемена власти в стране не могла не тревожить Алевтину. Если придут к власти военные вместо душки Горбачева, то… хорошего не жди. Патрули, проверки на дорогах, обыски, полевые суды, расстрелы. Первым делом начнут выуживать богатых… Если у тебя много денег – это хорошо, но если у соседа тоже много, то это плохо.
По телевизору давали воспоминания защитников Белого дома. Какой-то нацмен с жаром рассказывал: «Понимаешь, дорогой, у нас на троих был один автомат. Я говорю Хасану: „Отдай мне, а он не отдает“ Алевтина щелчком вырубила телевизор. Хватанула еще рюмашку коньяка. Откинулась на стенку, обшитую дубовым тесом: «Чего это людям неймется? – лениво подумала она, сладко зевнула – Хочешь жить, умей вертеться!
И не нужно потрясений и революций. Есть у нас, русских, худая привычка: дремать тридцать лет, а потом проснуться и хвататься за топоры, чтобы поделить все поровну».
– Аля! – ласково промурлыкал Альберт. – Смотри сюда!
– Что дальше?
– Какое желание ты читаешь в моих глазах?
– Кобель ты! – беззлобно отмахнулась Алевтина. – Мы еще из-за стола не встали, а ты…
– Не угадала! – Альберт, как большой ребенок, захлопал в ладоши. – Не угадала! Я хотел предложить тебе попробовать испанской мадеры.
– Мудро! Я согласна, но прежде скажи, хотя бы приблизительно, сколько у тебя в настоящий момент бабок?
– У меня одна. – Бывший футболист всегда говорил то, что думал, не терпел образных выражений. – Сама, что ли, не знаешь? Я однолюб.
– Лопух ты, а не однолюб, – милостиво улыбнулась Алевтина, продемонстрировав ямочки на тугих щеках, – я спрашиваю про бабки, про деньги, а ты… Неужто не хочешь знать, сколько монет мы с тобой нагребли широкой лопатой?
– Так бы и дышала, – обрадовался Альберт, – ну, пожалуй, тысчонок десять наберется. Ты же у меня и кассир и бухгалтер. – Он отвернулся, не любил разговоров о деньгах, знал, что их деньги нечисты. Он не брал в руки крупных купюр, совершенно не имел понятия, какими сокровищами обладает, да и сама Алевтина всегда пресекала разговоры на эту тему: мол, неприлично считать заработанные женой деньги. Что верно, то верно. Деньги добывала она, всегда была при хлебных местах.
– Хочешь прослыть чистюлей? – Алевтина силой повернула мужа к себе. – Эх, ты, капиталист! Тысчонок десять! Нет у тебя, супруг, полета фантазии! За чувиху принимаешь, если думаешь, что за десять тыщ я могу десять лет рисковать, ходить по острию ножа. Я рыночную экономику самостоятельно постигла, раньше своей начальницы. А сорок тыщ не желаешь иметь? Или семьдесят?
– Будет разыгрывать-то! – отмахнулся Альберт. – Чем выше куча, тем больнее с нее кувыркаться вниз.
– Тюха ты Матюха! – обиделась Алевтина. Сегодня впервые решила переступить запретную черту, приподнять завесу, а он… Ожидала, что Альберт восхититься ею, обнимет, поблагодарит, но… «Пожалуй, все к лучшему, – успокоилась Алевтина. – Замечательно, что Алик не жадный до ее богатства, не любопытный, никогда не спросит, откуда что берется. Это просто подарок судьбы иметь под рукой такого мужика: сильный, как буйвол, доверчивый, как овца, исполнительный, как слуга, мастер на все руки, а что Господь умом малость обделил, тоже своего рода достоинство: знает свое место, а ума и у нее на троих хватит. Правда, в сексуальном отношении хорош только два дня в неделю, но она и без Альберта прекрасно обходится. – Алевтина томно потянулась, вспомнив красавчика Сержа, по-заграничному обслуживающего „первых леди“ Старососненска. С его помощью испытываешь миллион невиданных наслаждений. Как вспомнишь, голова кругом идет. Берет, подлец, дорого, но… чем товар лучше, тем он дороже, известная истина. Алевтина покосилась на мужа. Альберта уже разморило, он повалился на деревянную лавку и мгновенно захрапел. Это всегда раздражало Алевтину – даже в гостях муж быстро набирал норму спиртного и засыпал где придется. Но сегодня она не стала сердиться, ибо не хотела прогонять приятные воспоминания. Вспомнила, как однажды повезли они с Аликом к Сержу начальницу, жаль, не довезли. Ирина Михайловна – баба с характером, увидела какого-то своего давнего знакомого, попросила остановить машину. Позже одумалась, спохватилась. Скрепя сердце они вновь повезли начальницу, но Серж преподал Тиуновой жестокий урок – она сбила у него строгий график приема, уязвила самолюбие, „принять не может и неизвестно когда сможет…“.
Телефонный звонок ворвался в их «фазенду», как гром среди ясного неба. Даже соседи не знали, что у них на даче – телефон. К тому же их номер знали в городе всего три человека. Алевтина мигом стряхнула воспоминания, сорвала трубку с рычажка, напряглась.
– Вас слушают.
– Алевтина, извини, пожалуйста, за ночной звонок, – раздался в трубке голос начальницы. Ирина Михайловна никогда ни с кем не сюсюкала, с любым разговаривала требовательно и жестко. – Мне очень нужна машина. Очень! Всего на два часа.
Алевтина почувствовала раздражение: «Даже тут нашла. Сумасбродка!»
– Ирочка Михайловна, – вкрадчиво заговорила Алевтина, решив во что бы то ни стало отвертеться от поездки, – уже ночь на дворе, а до города тридцать два километра…
– Что такое тридцать два километра? Ты меня удивляешь, Алевтина.
– Есть еще одна причина, – вновь попыталась улизнуть Алевтина, – мы с Аликом приняли граммов по сто пятьдесят коньяка и…
– Дай ему трубку!
– Он, извини, дрыхнет без задних ног. Остановит милиция, потом греха не оберешься. – Обычно Алевтина держала оборону недолго, сдавалась, а сегодня решила не отступать.
– Сегодня, Алевтина, милиции не до пьяных за рулем, – продолжала усиливать нажим Ирина Михайловна, – страна в панике, и у меня есть дела поважней, нужно выручить людей, которые нам с тобой в будущем могут пригодиться. Вперед смотреть нужно. И, пожалуйста, не темни, я тебя насквозь вижу. Буди мужика! – бросила трубку на рычаг…
* * *
Субботин всю ночь не сомкнул глаз. То и дело звонил телефон. На проводе была то Москва, то соседний Воронеж или Тамбов. Инструкции шли сдержанные, но настораживающие: «Привести в готовность своих людей, собрать в одно место и держать на казарменном положении». Гринько информировал о положении в столице. Чувствовалось, что и он не представляет, как дальше развернутся события. Если победит ГКЧП, то яснее ясного: ассоциации придется начинать с нуля, а это было все равно, что дважды войти в одну реку. Прямо лидер не говорил, но намекал: «Всячески помогать демократам удержать, а точнее вернуть власть. Каким образом? Способствовать подавлению местных чрезвычайных комитетов, вплоть до устранения особенно рьяных членов».
Около пяти утра Субботин получил наконец весть из штаб-квартиры. Шифровка гласила следующее: «Организовывать акции протестов против заговорщиков в любом виде. В кровопролития не ввязываться. Наш час еще не наступил. Денег не жалеть. Докладывать шифрограммой каждые пять часов в Центр».
К семи часам утра Субботин набросал схему действий старососненского ядра ассоциации: «Вывести людей на площадь, к сторонникам Ельцина. Не позволить воинским подразделениям установить военное положение. Группу Пантюхина нацелить на активные „скоки“ по магазинам, банкам, узлам связи, коммерческим палаткам. Тем самым будут отвлечены силы правопорядка от эпицентра событий».
Пантюхина Субботин разбудил около восьми утра. Спросонья плохо понимая шефа, он долго тер глаза, зевал, мысли путались. Вчера походя «раскололи» винный магазинчик, крепко пригубили, и голова трещала, как перезрелый арбуз. Субботин пару раз встряхнул соседа.
– Слушай меня внимательно! Встань под холодный душ! Опохмелись. И к двенадцати дня собери свою кодлу в скверике возле спиртзавода.
– Дальше что? – Пантюхин с трудом приходил в себя. Краем уха слышал вчера, будто в Москве бунт. Кореша еще поговаривали: мол, самое время «пошустрить», не до нас теперь ментам.
– В одиннадцать получишь от меня прямые указания, что делать дальше. Собирайся! Оружия не брать, хотя «перья» можете прихватить. Все!..
Совершенно неожиданно Субботину позвонил Замогильный, тот самый старичок фанатик, что в знак протеста вышел из общества «Мемориал». Голос у него был взволнованный.
– Павел Эдуардович! У меня есть сведения, что демократы собирают сводный отряд самообороны в помощь Москве.
– Разве это плохо? Конституцию необходимо защищать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74