Расплата пришла незамедлительно – рэкетиры сожгли киоск с газетами, с журналами, книгами. А с ними сожгли последнюю надежду на то, что сумеет удержаться на плаву, рассчитается с долгами, выживет, выплывет. И теперь – на дно. Страшная тревога охватила все существо: «Каким образом возвращать кредит? У кого просить деньги? Что продавать?» Отогнал мысль о старой знакомой. Эта дама теперь при больших деньгах, дала бы хоть полмиллиона. Но он позорно бежал с ее брачного ложа и теперь с трепетом обходил ее дом за версту.
Обхватив голову руками, Булатов сидел неподвижно, уставясь в мокрый камешек на песке, будто гипнотизировал себя, стараясь не разрыдаться в голос. Отчаяние охватило Анатолия. «В какой стране мы живем? Кругом – дикая преступность. Разве мыслимо было прежде, в пору той несвободы, запросто обирать людей, сжигать их собственность? Отчего столь быстро развалилось все то, чем прежде жили? Не потому ли, что фундамент светлого будущего покоился на песке?»
– Эй, земляк! – окликнул его незнакомый голос. – Чего зажурился?
– А ты что, из церкви? – огрызнулся Анатолий. – Или из милиции?
– Все понятно, – протянул незнакомец, – ты хозяин сего киоска.
– Был хозяином, – вяло ответил Булатов, – был да сплыл. – Поднял голову. Перед ним стоял болезненного вида немолодой человек с крестом на шее, в потертом некогда бархатном пиджачке. Булатову показалось, что они уже прежде где-то встречались.
– Забижают со всех сторон русского человека, давят, как клопов, – сочувственно произнес болезненный незнакомец, – ничего, встает и наше солнышко над леском, встает, точит русак топор. Подожгли твое, видать, тоже жиды? Жиды и есть! Все скупили, мать их так и разэдак! Лады, не тужи, мужик, все образуется. А пока… на, почитай на досуге, что пишут люди, какую правду бают. – Он протянул Анатолию газету зеленого цвета. И тотчас исчез.
Булатов хотел отбросить газету, но машинально прочел название «Пульс Тушина». «Что это еще за пульс?» Вместо передовой статьи стихи. И заголовок. «Письмо Президенту Горбачеву». Так же машинально стал пробегать строки. Стихи оказались явно невысокого качества, но били, однако, не в бровь, а в глаз. И главное, очень соответствовали его нынешнему настроению.
Михаил Сергеевич, позвольте обратиться,
Позвольте по душам поговорить.
И перед вами самому открыться,
И вас немного для людей открыть.
Я очень помню тот апрельский Пленум,
Когда решалась родины судьба.
Тогда вы были молодым и смелым,
Черненко был вам явно не чета!
И вот тогда, в далеком том апреле,
Вы стали мне, как Бог или Герой!
Я в вас тогда так искренне поверил,
Поверил, может, как никто другой.
Во всех речах звенела «перестройка»,
Во всех делах заметен был подъем!
И потому невыносимо горько
Осознавать: куда же мы идем?!
Михал Сергеич, да неужто снова
На лидера всем нам не повезло?
Эх, знать бы заклинательное слово,
Такое, чтобы всем нам помогло.
Чтоб больше не ошиблись мы ни разу,
Чтоб добросовестно работал ваш совет,
Ни одного чтоб вашего указу
На гвоздик не попало б в туалет.
А то ведь надо ж выдумать такое:
Проблем по горло. Ну хоть пруд пруди!
А вы взялись искоренять спиртное,
Не ведая, что ждет нас впереди.
Я видел вас с колхозниками в поле.
Вы спрашивали: «Пьют ли там теперь?»
А те лукавили: «Мол, пьющих нету боле,
У мужиков в уме одна постель».
А я смотрел и очень возмущался:
Как можно так дурачить, не стыдясь,
Главу КПСС и государства,
Советскую доверчивую власть?
Когда же беды, друг сменяя друга,
Обрушиваться стали на Союз,
Я верил: из заколдованного круга
Мы вырвемся и одолеем груз.
Но с каждым днем в стране тревожней было:
То Карабах поднялся, то Кузбасс,
То, как на грех, пропали соль и мыло…
Но все равно я очень верил в вас.
Потом мне вовсе непонятно было:
Ведь как же так? Ведь это ж стыд и срам!
Нам на Чернобыль денег не хватило,
Зато хватало партсекретарям…
Вот только тут я стал трезветь немножко,
От прежней радости в груди стихала блажь,
И понял я, даны Вы не от Бога –
Вы – самый заурядный лидер наш.
Такой, как все, что раньше вас бывали.
И каждый проводил эксперимент.
И все они к чему-то призывали.
Одно отличие: вы – первый Президент.
Вы первый стали сразу очень бойко
Крутить рулем, давая правый крен.
Но тут совсем затихла перестройка –
Вы не заметили. И вновь в итоге «хрен».
О, партия! Куда же делась проба?!
В какой химчистке грязный твой мундир?
Ты стала трутнем на спине народа,
А он не знал и все тебя кормил.
Какой же кровью и каким же потом
Нам предстоит еще за все платить?
Каким же надо быть «лжепатриотом»,
Чтоб так суметь Россию разорить?
Чтоб довести практически до гроба
Не город, не деревню, всю страну.
О, как же далеки вы от народа!
Да близки вы и не были ему.
Михал Сергеевич, заканчивая повесть,
О партии еще хочу спросить:
А был ли ум? Была ли честь и совесть?..
Кому же верить? Как без веры жить?..
Анатолий Булатов отложил газету в сторону. Прочитанное еще больше разбередило рану в душе. Человек писал выстраданное. Его незатейливые строки доставали до сердца, обжигали. «Как без веры дальше жить?» Еще не зная, что предпримет, Анатолий медленно побрел знакомой улицей к родному Старососненскому металлургическому. Люди узнавали его, здоровались, провожали недоуменными взглядами: «Видно, совсем дошел бывший наш предзавкома, укатали сивку крутые горки».
Приостановился возле дверей какой-то забегаловки и сразу почувствовал острый голод. С утра во рту не было маковой росинки. Хотел зайти, выпить чашку чая, но встал на пороге как вкопанный. Вывеска гласила: «Столовая для людей, живущих ниже порога бедности». Это еще что за новости? Порог бедности! Первый раз прочитал эдакую фразу.
– Чего робеешь, мужичок? – запанибратски подтолкнул его к двери заросший мужичок с фингалом под глазом. – Иди, рубай! Завтраки и ужины бесплатно дают.
Анатолий шарахнулся в сторону, сгорая от стыда. Боже! До чего он дошел. Ведь с трудом подавил в себе желание зайти, поесть на халяву. Пропали все желания, растаяла надежда, что еще чудом теплилась в сердце. Он нищий, босяк, бомж! Да и семья их скоро пойдет по миру. Денег не хватает, мама Зина продает последнее барахло. Алексей Русич, правда, сейчас сводит концы с концами.
Неожиданно Булатову показалось, что его окликнули. Приостановился, с удивлением глядя, как вплотную к тротуару, прямо к нему, мягко шурша шинами, подкатила роскошная, блестящая черным лаком автомашина, явно иностранной марки. Хотел было поскорей уйти, досадуя на то, что ему почудилось, но… распахнулась передняя дверца и перед ним предстал моложавый человек с удивительно знакомыми чертами лица: чуточку выпуклые карие глаза, на подбородке приметная ямочка. Анатолий смотрел на человека и не узнавал его.
– Ну, разуй глаза, малыш! – весело пробасил хозяин роскошной автомашины. – Вижу, не признаешь друга детства Стасика Басинского.
– Стас, ты ли это? – искренне удивился Булатов. – Живем в одном городе и столько лет не встречались. Поди, лет двадцать пять.
– Четверть века, точно! – Басинский крепко обнял друга детства.
Стасик, бывший маменькин сынок, интеллигент, единственный в их классе носил очки. Бывало, Анатолию много раз приходилось вступаться за Стаса. Был малого роста, худосочен, но всегда привлекал Булатова многими удивительными качествами: начитан, с налету решал любые алгебраические задачи, учился в заочной физико-математической школе знаменитого на всю страну Московского физтеха, сторонился девчонок. Вся школа гордилась им, когда узнала, что Стасик получил золотую медаль на Всесоюзной физико-математической олимпиаде. А дальше, как водится, после десятого класса укатил в Москву. Дальнейшие следы его потерялись.
– Ну, рассказывай: академик, дипломат, директор НИИ? – Анатолию вновь стало неуютно, но на сей раз по иной причине: опять в тряпье, на ногах – стоптанные кроссовки, рукава у курточки – коротки. Он словно оглядел себя глазами процветающего Стасика.
– Академик, ученый, все это – сущая ерунда, – отмахнулся Стасик. – Есть, Толик, дела поинтересней. Есть мир, который человек должен увидеть.
– Бывали мы в Италии, где воздух голубой? – вновь попытался проникнуть в тайну друга детства Булатов. Он видел чужой мир только по телевизору, ездили за границу другие, имеющие тугие бумажники.
– Ладно, соловья баснями не кормят! – Стасик гостеприимно распахнул вторую дверцу с противоположной стороны. – Поехали в ресторацию, там и вспомним наивную нашу молодость. – И, чтобы рассеять смущение Анатолия Булатова, поспешил успокоить: – О деньгах не беспокойся, я угощаю.
Когда черная, сверкающая «вольво» притормозила возле крутящихся зеркальных дверей главного городского ресторана «Черноземье», из дверей стремительно выскочил швейцар с генеральскими золотыми галунами. Едва не упал. Предупредительно распахнул дверцу:
– Добро пожаловать! Милости просим!
– Благодарю, Михалыч! – бросил Стасик, не забыв сунуть в растопыренную ладонь смятую бумажку. Было у подъезда очень светло, и Анатолию показалось, что друг детства «кинул на лапу» швейцара доллар.
Ресторан «Черноземье», недавнее приобретение процветающего бизнесмена Ризаева, был еще полупустым. Здесь обычно собирались «деловые люди», прочие горожане обходили «Черноземье» стороной.
Предупредительный метрдотель при бабочке вежливо, под локоток проводил дорогих гостей в отдельную кабину, украшенную шелковыми шторками, включил мягкий боковой свет, с полупоклоном протянул Стасику меню в красочной обложке. Стасик, словно забыв о госте, откинулся на спинку стула и с удовольствием стал изучать обширное меню, потом долго, с расстановкой заказывал что-то подскочившему официанту. Анатолий тем временем исподтишка, чтобы не показаться провинциалом, оглядывал через приоткрытую дверь зал, на стенах которого в жанре хохломской росписи прослеживалась история их древнего города: первая кузница, приезд Петра Великого, парусные суда российского флота на реке Воронеж.
«Судьба любит поражать человека неожиданными выкрутасами и зигзагами», – подумал Булатов; он давно заметил, любая неприятность сменяется удачей. В тот, последний, раз, когда тоже был на грани отчаяния, встретил Ирину Тиунову, теперь вот – Стасик Басинский. Что-то сулит ему эта встреча?
Да, Анатолию было чему удивляться. Час назад едва не зашел в столовую для нищих, чтобы бесплатно съесть жидкую гороховую похлебку, а теперь…
– Что ж, Толик, – Стасик Басинский поднял бокал с искрящимся французским шампанским, – предлагаю первый тост, естественно, за случайную встречу!
– С удовольствием!
Стасик Басинский оказался вовсе не тем паинькой, каким был в детстве. Он чувствовал себя раскованным, не таясь говорил, что думал. Да и пил совсем не по-интеллигентному, не стеснялся наливать не в крошечные хрустальные рюмочки, а в бокалы. Постепенно стерлась невидимая грань, отделявшая Булатова от Басинского. Они снова были во власти воспоминаний, снова шутили. И вдруг… Стасик провозгласил весьма странный в наши дни тост:
– Давай, Толик, выпьем за Михаила Сергеевича Горбачева!
– О, нет, нет, извини, друг, но за этого человека, перевернувшего страну, пить отказываюсь. Он ренегат, предатель. Я не против перестройки, она давным-давно назрела. Начинать дело нужно, когда знаешь, чем его закончить.
– А это ты зря, – спокойно остановил словоизлияния Басинский, – Горбачева можно и нужно ругать, есть за что, но… – Он поднял вверх указательный палец. Анатолию показалось, что ноготь покрыт розовым лаком. – Именно Горбачев решился на перестройку, дал нам свободу, а что может быть выше свободы? Дураки и тупоголовые ставят во главу угла кусок колбасы и дешевую водку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Обхватив голову руками, Булатов сидел неподвижно, уставясь в мокрый камешек на песке, будто гипнотизировал себя, стараясь не разрыдаться в голос. Отчаяние охватило Анатолия. «В какой стране мы живем? Кругом – дикая преступность. Разве мыслимо было прежде, в пору той несвободы, запросто обирать людей, сжигать их собственность? Отчего столь быстро развалилось все то, чем прежде жили? Не потому ли, что фундамент светлого будущего покоился на песке?»
– Эй, земляк! – окликнул его незнакомый голос. – Чего зажурился?
– А ты что, из церкви? – огрызнулся Анатолий. – Или из милиции?
– Все понятно, – протянул незнакомец, – ты хозяин сего киоска.
– Был хозяином, – вяло ответил Булатов, – был да сплыл. – Поднял голову. Перед ним стоял болезненного вида немолодой человек с крестом на шее, в потертом некогда бархатном пиджачке. Булатову показалось, что они уже прежде где-то встречались.
– Забижают со всех сторон русского человека, давят, как клопов, – сочувственно произнес болезненный незнакомец, – ничего, встает и наше солнышко над леском, встает, точит русак топор. Подожгли твое, видать, тоже жиды? Жиды и есть! Все скупили, мать их так и разэдак! Лады, не тужи, мужик, все образуется. А пока… на, почитай на досуге, что пишут люди, какую правду бают. – Он протянул Анатолию газету зеленого цвета. И тотчас исчез.
Булатов хотел отбросить газету, но машинально прочел название «Пульс Тушина». «Что это еще за пульс?» Вместо передовой статьи стихи. И заголовок. «Письмо Президенту Горбачеву». Так же машинально стал пробегать строки. Стихи оказались явно невысокого качества, но били, однако, не в бровь, а в глаз. И главное, очень соответствовали его нынешнему настроению.
Михаил Сергеевич, позвольте обратиться,
Позвольте по душам поговорить.
И перед вами самому открыться,
И вас немного для людей открыть.
Я очень помню тот апрельский Пленум,
Когда решалась родины судьба.
Тогда вы были молодым и смелым,
Черненко был вам явно не чета!
И вот тогда, в далеком том апреле,
Вы стали мне, как Бог или Герой!
Я в вас тогда так искренне поверил,
Поверил, может, как никто другой.
Во всех речах звенела «перестройка»,
Во всех делах заметен был подъем!
И потому невыносимо горько
Осознавать: куда же мы идем?!
Михал Сергеич, да неужто снова
На лидера всем нам не повезло?
Эх, знать бы заклинательное слово,
Такое, чтобы всем нам помогло.
Чтоб больше не ошиблись мы ни разу,
Чтоб добросовестно работал ваш совет,
Ни одного чтоб вашего указу
На гвоздик не попало б в туалет.
А то ведь надо ж выдумать такое:
Проблем по горло. Ну хоть пруд пруди!
А вы взялись искоренять спиртное,
Не ведая, что ждет нас впереди.
Я видел вас с колхозниками в поле.
Вы спрашивали: «Пьют ли там теперь?»
А те лукавили: «Мол, пьющих нету боле,
У мужиков в уме одна постель».
А я смотрел и очень возмущался:
Как можно так дурачить, не стыдясь,
Главу КПСС и государства,
Советскую доверчивую власть?
Когда же беды, друг сменяя друга,
Обрушиваться стали на Союз,
Я верил: из заколдованного круга
Мы вырвемся и одолеем груз.
Но с каждым днем в стране тревожней было:
То Карабах поднялся, то Кузбасс,
То, как на грех, пропали соль и мыло…
Но все равно я очень верил в вас.
Потом мне вовсе непонятно было:
Ведь как же так? Ведь это ж стыд и срам!
Нам на Чернобыль денег не хватило,
Зато хватало партсекретарям…
Вот только тут я стал трезветь немножко,
От прежней радости в груди стихала блажь,
И понял я, даны Вы не от Бога –
Вы – самый заурядный лидер наш.
Такой, как все, что раньше вас бывали.
И каждый проводил эксперимент.
И все они к чему-то призывали.
Одно отличие: вы – первый Президент.
Вы первый стали сразу очень бойко
Крутить рулем, давая правый крен.
Но тут совсем затихла перестройка –
Вы не заметили. И вновь в итоге «хрен».
О, партия! Куда же делась проба?!
В какой химчистке грязный твой мундир?
Ты стала трутнем на спине народа,
А он не знал и все тебя кормил.
Какой же кровью и каким же потом
Нам предстоит еще за все платить?
Каким же надо быть «лжепатриотом»,
Чтоб так суметь Россию разорить?
Чтоб довести практически до гроба
Не город, не деревню, всю страну.
О, как же далеки вы от народа!
Да близки вы и не были ему.
Михал Сергеевич, заканчивая повесть,
О партии еще хочу спросить:
А был ли ум? Была ли честь и совесть?..
Кому же верить? Как без веры жить?..
Анатолий Булатов отложил газету в сторону. Прочитанное еще больше разбередило рану в душе. Человек писал выстраданное. Его незатейливые строки доставали до сердца, обжигали. «Как без веры дальше жить?» Еще не зная, что предпримет, Анатолий медленно побрел знакомой улицей к родному Старососненскому металлургическому. Люди узнавали его, здоровались, провожали недоуменными взглядами: «Видно, совсем дошел бывший наш предзавкома, укатали сивку крутые горки».
Приостановился возле дверей какой-то забегаловки и сразу почувствовал острый голод. С утра во рту не было маковой росинки. Хотел зайти, выпить чашку чая, но встал на пороге как вкопанный. Вывеска гласила: «Столовая для людей, живущих ниже порога бедности». Это еще что за новости? Порог бедности! Первый раз прочитал эдакую фразу.
– Чего робеешь, мужичок? – запанибратски подтолкнул его к двери заросший мужичок с фингалом под глазом. – Иди, рубай! Завтраки и ужины бесплатно дают.
Анатолий шарахнулся в сторону, сгорая от стыда. Боже! До чего он дошел. Ведь с трудом подавил в себе желание зайти, поесть на халяву. Пропали все желания, растаяла надежда, что еще чудом теплилась в сердце. Он нищий, босяк, бомж! Да и семья их скоро пойдет по миру. Денег не хватает, мама Зина продает последнее барахло. Алексей Русич, правда, сейчас сводит концы с концами.
Неожиданно Булатову показалось, что его окликнули. Приостановился, с удивлением глядя, как вплотную к тротуару, прямо к нему, мягко шурша шинами, подкатила роскошная, блестящая черным лаком автомашина, явно иностранной марки. Хотел было поскорей уйти, досадуя на то, что ему почудилось, но… распахнулась передняя дверца и перед ним предстал моложавый человек с удивительно знакомыми чертами лица: чуточку выпуклые карие глаза, на подбородке приметная ямочка. Анатолий смотрел на человека и не узнавал его.
– Ну, разуй глаза, малыш! – весело пробасил хозяин роскошной автомашины. – Вижу, не признаешь друга детства Стасика Басинского.
– Стас, ты ли это? – искренне удивился Булатов. – Живем в одном городе и столько лет не встречались. Поди, лет двадцать пять.
– Четверть века, точно! – Басинский крепко обнял друга детства.
Стасик, бывший маменькин сынок, интеллигент, единственный в их классе носил очки. Бывало, Анатолию много раз приходилось вступаться за Стаса. Был малого роста, худосочен, но всегда привлекал Булатова многими удивительными качествами: начитан, с налету решал любые алгебраические задачи, учился в заочной физико-математической школе знаменитого на всю страну Московского физтеха, сторонился девчонок. Вся школа гордилась им, когда узнала, что Стасик получил золотую медаль на Всесоюзной физико-математической олимпиаде. А дальше, как водится, после десятого класса укатил в Москву. Дальнейшие следы его потерялись.
– Ну, рассказывай: академик, дипломат, директор НИИ? – Анатолию вновь стало неуютно, но на сей раз по иной причине: опять в тряпье, на ногах – стоптанные кроссовки, рукава у курточки – коротки. Он словно оглядел себя глазами процветающего Стасика.
– Академик, ученый, все это – сущая ерунда, – отмахнулся Стасик. – Есть, Толик, дела поинтересней. Есть мир, который человек должен увидеть.
– Бывали мы в Италии, где воздух голубой? – вновь попытался проникнуть в тайну друга детства Булатов. Он видел чужой мир только по телевизору, ездили за границу другие, имеющие тугие бумажники.
– Ладно, соловья баснями не кормят! – Стасик гостеприимно распахнул вторую дверцу с противоположной стороны. – Поехали в ресторацию, там и вспомним наивную нашу молодость. – И, чтобы рассеять смущение Анатолия Булатова, поспешил успокоить: – О деньгах не беспокойся, я угощаю.
Когда черная, сверкающая «вольво» притормозила возле крутящихся зеркальных дверей главного городского ресторана «Черноземье», из дверей стремительно выскочил швейцар с генеральскими золотыми галунами. Едва не упал. Предупредительно распахнул дверцу:
– Добро пожаловать! Милости просим!
– Благодарю, Михалыч! – бросил Стасик, не забыв сунуть в растопыренную ладонь смятую бумажку. Было у подъезда очень светло, и Анатолию показалось, что друг детства «кинул на лапу» швейцара доллар.
Ресторан «Черноземье», недавнее приобретение процветающего бизнесмена Ризаева, был еще полупустым. Здесь обычно собирались «деловые люди», прочие горожане обходили «Черноземье» стороной.
Предупредительный метрдотель при бабочке вежливо, под локоток проводил дорогих гостей в отдельную кабину, украшенную шелковыми шторками, включил мягкий боковой свет, с полупоклоном протянул Стасику меню в красочной обложке. Стасик, словно забыв о госте, откинулся на спинку стула и с удовольствием стал изучать обширное меню, потом долго, с расстановкой заказывал что-то подскочившему официанту. Анатолий тем временем исподтишка, чтобы не показаться провинциалом, оглядывал через приоткрытую дверь зал, на стенах которого в жанре хохломской росписи прослеживалась история их древнего города: первая кузница, приезд Петра Великого, парусные суда российского флота на реке Воронеж.
«Судьба любит поражать человека неожиданными выкрутасами и зигзагами», – подумал Булатов; он давно заметил, любая неприятность сменяется удачей. В тот, последний, раз, когда тоже был на грани отчаяния, встретил Ирину Тиунову, теперь вот – Стасик Басинский. Что-то сулит ему эта встреча?
Да, Анатолию было чему удивляться. Час назад едва не зашел в столовую для нищих, чтобы бесплатно съесть жидкую гороховую похлебку, а теперь…
– Что ж, Толик, – Стасик Басинский поднял бокал с искрящимся французским шампанским, – предлагаю первый тост, естественно, за случайную встречу!
– С удовольствием!
Стасик Басинский оказался вовсе не тем паинькой, каким был в детстве. Он чувствовал себя раскованным, не таясь говорил, что думал. Да и пил совсем не по-интеллигентному, не стеснялся наливать не в крошечные хрустальные рюмочки, а в бокалы. Постепенно стерлась невидимая грань, отделявшая Булатова от Басинского. Они снова были во власти воспоминаний, снова шутили. И вдруг… Стасик провозгласил весьма странный в наши дни тост:
– Давай, Толик, выпьем за Михаила Сергеевича Горбачева!
– О, нет, нет, извини, друг, но за этого человека, перевернувшего страну, пить отказываюсь. Он ренегат, предатель. Я не против перестройки, она давным-давно назрела. Начинать дело нужно, когда знаешь, чем его закончить.
– А это ты зря, – спокойно остановил словоизлияния Басинский, – Горбачева можно и нужно ругать, есть за что, но… – Он поднял вверх указательный палец. Анатолию показалось, что ноготь покрыт розовым лаком. – Именно Горбачев решился на перестройку, дал нам свободу, а что может быть выше свободы? Дураки и тупоголовые ставят во главу угла кусок колбасы и дешевую водку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74