Первый индеец, с которым мне довелось встретиться, промелькнула мысль у Бока. Почему-то он испытывал чувство разочарования. Если бы не скулы, его можно принять за белого, особенно за представителя славянской расы с примесью татарской крови… Его бронзовая кожа была результатом длительного пребывания на солнце. Зато фигура индейца выглядела внушительно — широченные плечи, могучая мускулатура и очевидная физическая сила.
— Слышал, вы убили в Греции полицейского — сломали ему шею.
— Не могу понять, почему этому придают такое значение, — поморщился Расселл, и в его голосе прозвучала усталая честность. — Это был хлипкий малый и от меня не потребовалось особых усилий.
Бок улыбнулся и кивнул.
— Я понимаю ваши чувства, но способ, выбранный для этого, всё-таки впечатляет. Итак, мне не раз говорили о вас, мистер Расселл, и…
— Называйте меня Марвин. Ко мне все обращаются по имени.
На лице Бока появилась дружеская улыбка.
— Буду только рад, Марвин. Меня зовут Гюнтер. Ты и с оружием обращаешься очень ловко.
— А что в этом особенного? — озадаченно спросил Расселл. — Научиться стрелять очень легко.
— Тебе нравится здесь?
— Очень. В особенности люди — понимаешь, они такие сердечные. И настойчивые — никогда не сдаются. Постоянно стремятся к своей цели. Это восхищает меня. Они сделали для меня так много — будто я в большой семье. Гюнтер.
— А мы и есть семья, Марвин, делимся друг с другом и хорошим и плохим, у нас общие успехи и общие неудачи. В конце концов, мы боремся против одного врага.
— Да, я в этом уже убедился.
— Видишь ли, Марвин, нам может понадобиться твоя помощь. Для важного дела.
— Хорошо, — кивнул Расселл.
— Я не понял, Марвин.
— Я сказал «да», Гюнтер.
— Но ведь ты даже не поинтересовался, какая помощь от тебя требуется, — напомнил Бок.
— Тогда скажи мне, — улыбнулся Марвин.
— Нам нужно, чтобы ты на несколько месяцев поехал в Америку. Это представляет для тебя большую опасность?
— Трудно сказать. Я отбывал срок — сидел в тюрьме. Ты знаешь это. В полиции есть мои отпечатки пальцев, правда, у них нет моей фотографии. То есть фотография имеется, но очень старая. С того времени я изменился. Да и ищут-то меня скорее всего в Северной или Южной Дакоте. Если вы пошлёте меня туда, мне будет нелегко.
— Нет, Марвин, тебе не понадобится там появляться.
— Тогда не вижу, в чём могут быть трудности, — в зависимости, конечно, от того, что от меня потребуется.
— Как бы ты отнёсся, Марвин, если бы тебе предложили убить людей — я имею в виду американцев? — Бок впился глазами в его лицо, следя за тем, как отреагирует Расселл.
— Американцев? — фыркнул Марвин. — Слушай, да я сам американец. Моя страна совсем не то, что ты думаешь. Они украли у меня родину — так же, как это случилось с этими парнями здесь, в этой стране. Для меня это совсем не пустяки, приятель. Тебе нужно, чтобы я прикончил кого-нибудь, — да, я готов, если на то есть какая-то причина. Я хочу сказать, что не буду убивать ради удовольствия. В конце концов, я ведь не псих, но, если для этого есть веская причина, на меня можно положиться.
— Это может оказаться не один человек…
— Я уже понял, ты сказал «людей», Понтёр. Ты что, считаешь меня таким глупым, что под «людьми» я понимаю одного человека? Только уж постарайся, чтобы в их числе оказались полицейские, а ещё лучше — сотрудники ФБР. Тогда я помогу убить сколько угодно. Только тут одно нужно иметь в виду.
— А именно?
— Они совсем не так глупы, как это может показаться. Не забудь, им удалось прикончить моего брата. Это серьёзные парни.
— И мы тоже, — заверил его Бок.
— Да, в этом я уже убедился. Ты не мог бы рассказать мне об этом деле поподробнее?
— Что ты имеешь в виду, Марвин? — с притворным равнодушием спросил Бок.
— Понимаешь, приятель, ведь я вырос там. Я могу знать то, о чём ты не подозреваешь. Да, конечно, безопасность у вас на уровне и все такое, поэтому я не думаю, что сейчас ты что-нибудь мне расскажешь. Отлично, нет проблем. Но позднее тебе может понадобиться моя помощь. Парни здесь здорово подготовлены, умные и хитрые, но ведь они ни хрена не знают об Америке — я хочу сказать, не разбираются в ней, разве что в самых простых вещах, нужных, чтобы побывать там-то и посмотреть то-то. Отправляясь на охоту, хорошо изучи местность. А вот я знаю её отлично.
— Именно поэтому нам и нужна твоя помощь, — убедительно подхватил Бок, словно заранее всё обдумал. На самом деле это не приходило ему в голову, и теперь он пытался понять, насколько полезным может оказаться этот Расселл.
* * *
Андрей Ильич Нармонов считал себя капитаном самого большого в мире корабля, которым являлось его государство. Это хорошо. А вот то, что у этого корабля текли швы, был сломан руль и ненадёжно работал двигатель, — плохо. Не говоря уже об экипаже, всё время угрожавшем выйти из повиновения. Его кабинет в Кремле был большим, так что хватало места, чтобы встать из-за стола и походить. За последнее время он делал это все чаще. По мнению Нармонова, такое поведение обнаруживало неуверенность, и президент Союза Советских Социалистических Республик не мог себе этого позволить, особенно в присутствии столь важного гостя.
Союз Суверенных Советских Республик, подумал он. Хотя изменение названия государства ещё не получило официального одобрения, именно так начали думать многие. В этом и заключалась проблема.
Корабль государства раскалывался на части. Прецедента этому ещё не бывало. Многие приводили в сравнение распад Британской империи, однако её пример не совсем соответствовал тому, что происходило сейчас. Да и другие примеры не были идентичными. Прежний Советский Союз представлял собой уникальное политическое формирование. И процессы, происходящие в Советском Союзе в настоящее время, также не имели прецедентов в прошлом. То, что раньше волновало его, кружило голову, теперь начало пугать — больше того, приводить в ужас. На его долю выпало принятие жёстких решений, а он не мог найти исторических параллелей. Он остался совсем один, чувствовал себя более одиноким, чем любой человек в мире, а задача, стоявшая перед ним, была больше любой другой, которую когда-либо предстояло решить человеку. На Западе его расхваливали как блестящего политика, умело решающего возникающие перед ним тактические проблемы. Сам же он рассматривал свою деятельность как бесконечную вереницу кризисов. Кажется, Гладстон сравнивал действия премьер-министра с усилиями человека, мчащегося на плоту через речные пороги и отталкивающегося шестом от возникающих на пути камней? — подумал Нармонов. Какое удачное сравнение! Нармонов вместе со своей страной нёсся вниз по течению могучей реки истории, а где-то совсем близко — за поворотом — находился гигантский водопад, угрожающий погубить все… Однако он был слишком занят тем, как оттолкнуться шестом от очередного валуна, и у него не оставалось времени заглянуть вперёд. В этом и заключалась тактическая деятельность политика. Нармонов посвящал все усилия тому, чтобы пережить ещё один день, и не видел, что готовит ему будущая неделя… даже послезавтрашний день.
— Вы осунулись, Андрей Ильич, — заметил Олег Кириллович Кадышев, сидя в кожаном кресле напротив президента.
— На меня благоприятно действует ходьба, — криво улыбнулся президент.
— Может быть, тогда вам стоит присоединиться к нашей олимпийской команде?
Нармонов на мгновение остановился.
— В самом деле, было бы приятно соперничать только с иностранцами. По их мнению, я блестящий политик. Увы, наш народ придерживается иной точки зрения.
— Чем могу служить нашему президенту?
— Мне нужна ваша помощь, помощь тех, кто находится на правом крыле.
Теперь пришла очередь Кадышева улыбнуться. Пресса — как западная, так и отечественная — никак не могла разобраться в создавшемся положении. Левое крыло в Советском Союзе занимали сторонники жёсткой линии, поддерживающие коммунистов. На протяжении более восьмидесяти лет реформы в этой стране всегда начинались справа. Все, кого преследовал Сталин за то, что они стремились дать народу хоть немного личной свободы, клеймились как правые уклонисты. Однако на Западе те, кто называл себя прогрессивными деятелями, всегда занимали левое крыло, клеймили своих реакционных врагов как «консерваторов» и отождествляли, их с политическим правым крылом. Для западных журналистов было слишком трудно перестроить свои идеологические полюсы так, чтобы они совпадали с иной политической деятельностью. Только что обретшие свободу советские журналисты просто копировали своих западных коллег и прибегали к зарубежным терминам, что ещё больше запутывало и без того хаотичную политическую ситуацию. То же самое относилось к «прогрессивным» западным политикам, конечно, к тем, которые поддерживали проведение многих советских экспериментов в своих собственных странах — причём все эти эксперименты доводились до абсурда и превращались в нечто большее, чем просто провалы. Пожалуй, самым черным юмором во всём мире было брюзжание левацких элементов; отдельные из них уже заявляли, что отсталая Россия потерпела неудачу потому, что оказалась неспособна создать гуманистические правительственные структуры, тогда как развитые западные страны сумели добиться этого (не об этом ли говорил сам Карл Маркс?). Такие люди, подумал Кадышев, озадаченно качая головой, являются ничуть не меньшими идеалистами, чем представители первых революционных Советов, и такими же пустоголовыми. Русские всего лишь довели революционные идеалы до их логических пределов и обнаружили в результате только беды и пустоту. Теперь они поворачивали назад — манёвр, потребовавший политического и морального мужества, редко встречающегося в мире, — и Запад все ещё не мог понять, что же происходит! Насколько прав был Хрущёв, подумал член русского парламента. Политики одинаковы во всём мире. И почти все идиоты.
— Андрей Ильич, мы не всегда согласны с вами при выборе методов, но у нас не бывает расхождений относительно целей. Я знаю, что у вас неприятности с нашими друзьями на противоположном крыле.
— И с вашей группировкой тоже! — бросил Нармонов резче, чем следовало.
— И с моими сторонниками, это верно, — небрежно согласился Кадышев. — Вы считаете, Андрей Ильич, что мы должны соглашаться с вами по каждому вопросу?
Нармонов повернулся, и его глаза угрожающе сверкнули.
— Только не сегодня, пожалуйста, — ответил он.
— Какую помощь мы можем оказать вам? — Теряете самообладание, товарищ президент? — подумал он. Это плохой знак, друг мой…
— Мне нужна ваша поддержка по национальному вопросу. Нельзя допустить распада всего Союза.
Кадышев решительно покачал головой.
— Это неизбежно. Надо дать прибалтам и азербайджанцам самим решать свою судьбу. Это устранит массу проблем.
— Нам нужна азербайджанская нефть. Если мы согласимся на их отделение, наша экономическая ситуация ухудшится. А стоит дать волю прибалтам, их примеру последуют другие, и половина страны захочет стать независимыми государствами.
— Половина населения, это верно, но меньше двадцати процентов нашей территории. Одновременно будут решены почти все проблемы, — заметил Кадышев.
— Но какова будет судьба тех, кто захочет отделиться? Мы бросим их в пропасть хаоса и гражданской войны. Сколько из них погибнет, сколько смертей останется на нашей совести? — спросил" президент.
— Это — нормальное следствие деколонизации. Не в наших силах предупредить его. Пытаясь удержать Союз от распада, мы просто будем содействовать гражданской войне на нашей собственной территории. Вот тогда придётся передать силам безопасности слишком много власти, а это опасно. Как и вы, я не доверяю армии.
— Армия не способна на вооружённый переворот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190