Так оно и случилось.
Без каких-либо приключений Докер добрался до Москвы. Здесь ему предстояло пробыть двое суток, тщательно проверяясь: ездить с вокзала на вокзал, ночевать де придется, не пытаясь даже устроиться в гостиницах.
Через двое суток, убедившись в том, что хвоста ему не прицепили, и даже внутреннего озорства ради съездив на Лубянскую площадь, чтобы обойти известное здание по кругу, Докер сел в «Красную стрелу» и отправился в Ленинград, чтобы поступить там в распоряжение личного агента Сэмюэля Ларкина, скрывавшегося под кличкой Школьник.
IV
Решение поехать на Карельский перешеек, чтобы забрать с неизвестной ему доселе дачи Андрея и привезти его домой, возникло у академика Колотухина внезапно. Тут было нечто, что называют то загадочным шестым чувством, то наитием, то другими именами, чтобы лингвистическими ухищрениями как-то прикрыть присущий людям страх перед любым непонятным явлением.
Когда Андрей наконец-то позвонил домой, вареники, приготовленные Пелагеей Кузьминичной, были съедены, чай допит, а Нина Григорьевна, принявшая участие в воскресном обеде, искренне благодарила хозяев, собираясь вскоре отбыть в уютную небольшую квартирку на Васильевском острове, где она проживала затянувшемся одиночестве.
– Ты многое потерял, Андрюша, – ласково попенял сыну Колотухин-старший. – Вареники, как всегда, были отменны…
– Надеюсь, мамаша Палаша оставила для мене с десяток, – пошутил Андрей. – Ладно, папа… Я через пару часов выезжаю.
– Хорошо тебе там? – осторожно спросил отец.
– Лучше не надо! – ответил Колотухин-младший.
В голосе Андрея академик услышал некую неуверенность и это явилось первым звеном в цепочке неосознаваемых им импульсов, потянувших за собой конкретные действия.
– Послушай, – сказал Василий Дмитриевич, – как раз собираюсь куда-нибудь за город, воздуху хочется глотнуть. Могу к тебе подъехать – заберу в город.
Никуда он ехать не собирался, решение пришло спонтанно, но теперь Колотухин-старший был убежден что ему и в самом деле надо подышать лесным воздухом Карельского перешейка.
– Прекрасная мысль, отец! – воскликнул Андрей. И как нельзя кстати… Тут Марина хотела кое-какие вещички перевезти, да и маленькая сестренка в электричке намается. Приезжай! Запиши адрес…
– Я запомню, – сказал академик, и ему вдруг стало грустно.
Он тут же справился с минутной слабостью, вернулся в столовую, где Нина Григорьевна помогала Пелагее Кузьминичне, несмотря на ее протесты, убирать со стола, и сообщил, что едет за Андреем. Не хочет ли Нина Григорьевна прокатиться за город?
Нина Григорьевна вежливо отказалась, сославшись на театр вечером, а когда молодая женщина удалилась в ванную комнату привести себя в порядок, Пелагея Кузьминична подтолкнула воспитанника локтем:
– Ну и не догадливый ты, Вася… Кто же так приглашает?
– А что? – заморгал Василий Дмитриевич. – от души…
– Ты попутно ее пригласил, понимаешь? Заодно… А надо было так подать, что ради нее за город едешь, а не за блудным сыном. А Нина стоит того, чтоб с нею прокатиться. Молода и умна, предана тебе. И никогда край не переступает, блюдет себя… Тебе бы такую подругу для жизни, Васенька. Молодой ведь мужик еще.
Мамаша Палаша вынула, из кармана фартука платочек, поднесла его к глазам, шмыгнула носом и, махнув рукой, подхватила скатерть со стола, ушла на кухню.
Недовольный собой, Василий Дмитриевич отвез Нину Григорьевну на Васильевский, любезно проводил ее до подъезда, решив завтра же расспросить о спектакле и самому пригласить ее в театр.
Потом он сел в машину и собирался было включить зажигание, как вдруг вспомнил о Колмакове и, удивляясь этому желанию, решил позвонить ему.
Николай Иванович был дома.
В отличие от академика Колотухина, который не придавал значения внезапным импульсам души, чекист Колмаков знал, что импульсы эти на пустом месте не возникают. Может быть, и не сразу сообразишь, отчего так поступил в данное мгновение, но скидывать со счетов что-то, побудившее тебя к этому, ни в коем случае нельзя. Ведь это явление в одном ряду с интуицией, а куда без нее в таком тонком деле, как разведка и контрразведка.
– Чем занимаетесь, Николай Иванович? – спросил Колотухин.
«Я ему нужен, – смекнул Колмаков. – Надо тактично дать понять, что звонок меня вовсе не потревожил…»
– Скучаю, Василий Дмитриевич… Мои в гостях, за город сегодня не выбрался, перечитываю Конан-Дойля, опыт мистера Холмса перенимаю.
Колотухин облегченно рассмеялся. Только что ему было неловко от того, что позвонил человеку, в воскресный день, да и зачем позвонил, сам этого понять не мог, и вот оказалось, что Колмаков изнывает от безделья, что телефонное беспокойство для него благо.
– А я как раз собрался за город, – сказал академик, – сына забрать с дачи, он там у своих знакомых… Не хотите за компанию?
– С удовольствием, Василий Дмитриевич, – согласился Колмаков. – Вы говорите из дома?
– Нет, я уже в пути. Если принимаете мое предложение, то сейчас заеду за вами.
– Я выйду к подъезду, Василий Дмитриевич, – сказал майор.
Уже за городом Николай Иванович спросил директора НИИэлектроприбора, который уверенно, на оптимальной скорости вел машину:
– Первый раз едете в то место?
– Сын сказал адрес… А вообще-то в Кавголове бываю часто. Почему вы спросили? Разве я похож на заблудившегося туриста?
– Не похожи, – улыбнулся Колмаков. – Но видно, что едете в неизвестное для вас место.
– Как же вы определили?
– Некое напряжение ощутил. Да, в Кавголове вы бывали, дорогу знаете. Но конечная цель для вас в ту­мане, адрес – расплывчатая абстракция, она угнетает вас неопределенностью, и это отражается на вашем общем состоянии.
– Ну, вы просто маг и волшебник, Николай Иванович! – засмеялся Колотухин. – И где вас только этому учат? Может быть, и мысли читать умеете?
– Сам не умею, – ответил Колмаков, – но в возможность этого верю.
– Это хорошо, – сказал Колотухин. – Приятно узнать, что именно вы, Николай Иванович, верите в могущество мысли. Разум – основная ценность бытия. Пусть мои слова не покажутся вам еретическими, но я верю в то, что разум не подчиняется физическим законам, уж во всяком случае пресловутой теории относительности, и потому может перемещаться по Вселенной со сверхсветовой скоростью – мгновенно… Когда-нибудь разум сможет отделяться от бренной оболочки человеческого тела и оказываться в далеких районах Галактики.
– Но ведь это же фантастика, Василий Дмитриевич…
– Мы называем фантастикой все, что не можем втиснуть в нами же придуманные уравнения. Вы определили, что я еду в незнакомое для меня место. Это не фантастика?
– Видите ли, существует некая теория поведение, – сказал Колмаков. – Она возникла из наблюдений за животными, образовав этологию. А поскольку мы только высшее звено в цепи эволюционирующего животного мира, значит, в принципе, возможна и теория человеческих поступков.
– Да, – вздохнул Василий Дмитриевич, – человеческие поступки… Природа создала человека с единственной целью: обучить его главному поступку – превращать мертвое в живое. А мы овладели только обратным процессом. И еще как овладели…
– Вот бы научиться силой мысли обезвреживать те горы оружия, которые выросли за последние сорок лет, – мечтательно произнес Колмаков.
Академик рассмеялся:
– Слышали бы нас с вами наши начальники. Записали бы в маниловствующие бездельники. К сожалению, человеческая мысль способна создать оружие, но пока бессильна внушить людям бессмысленность на­ращивания смертоносных изобретений. Недавно знакомился с проблемами, с которыми столкнулись американцы при создании пучкового оружия. В лаборато­рии Лоуренса в Ливерморе они соорудили ускоритель. Он генерирует электроны с энергией в пятьдесят мегаватт и нейтрализует ионные пучки при выходе из системы. Изучается, как эффективнее поражать ракеты, которые летят по настильной траектории, пролегающей в атмосфере. Серьезные работы… И все это не на поль­зу, а во зло людям.
– Насколько я понимаю, для ионного пучка лазер сначала прокладывает коридор в атмосфере, – поинтересовался Колмаков.
– Примерно так, – подтвердил Колотухин. – Приобщаетесь потихоньку к нашим делам, товарищ телепат?
– И до ваших дел, и до телепатии мне далеко, Василий Дмитриевич… Читаю, правда, популярную литературу, вроде бюллетеня «Ракетная и космическая техника».
– Это уже что-то, Николай Иванович.
Они помолчали. Затем Колмаков спросил:
– Вы знакомы с друзьями вашего сына, к которым мы едем?
– Совсем незнаком. Там девушка, с которой дружит Андрей. Кажется, намерения у него серьезные. Вот и поглядим заодно на потенциальную невесту.
– Извините, Василий Дмитриевич… Для всех я… Ну, скажем, ваш бывший аспирант, который теперь работает в другой области. Не возражаете против такого ученика?
– Разумеется, – весело хмыкнул академик
V
Распоряжение объявить утром тревогу, чтобы с нее начать знакомство с разведшколой на вилле «Вера крус», Сэмюэль Ларкин отдал вечером накануне.
Он отверг идею Стива Фергюссона поднять курсантов среди ночи.
– Зачем? – сказал высокий гость из Лэнгли. – Люди не выспятся, будут злы и раздражительны. Они будут правы, если оценят эту нашу с вами выходку, мистер Фергюссон, как отъявленное самодурство. Разбудить мы их разбудим, в целях мобилизации духа, но за полчаса до обычного подъема. Пусть оценят и экстремальность ситуации, в которой будет проходить инспекция, и заботу о них начальства.
Олегу Давыдову снилась родная мореходка, дискотека, куда он пригласил Хельгу. Девушка сидела одна за столиком, к ней то и дело подходили товарищи Олега, но Хельга упорно отказывалась от их приглашений танцевать и грустно смотрела на Давыдова. А тот вел музыкальный вечер, ведь он был признанным диск-жокеем, и никак не мог оторваться от пульта.
Вдруг совсем не по теме вступили барабаны, потом ударил по ушам пронзительный звук тифона.
«Туманные сигналы!» – подумал штурман, сбрасывая одеяло и готовый бежать на мостик.
Нет, он был не в уютной каюте на «Вишере». Он был в шпионском Ликее. Это хозяева «Осьминога» зовут отрабатывать горький хлеб наемника.
Сигналы боевой тревоги, к которой уже были приучены курсанты, сменились командой «Общий сбор». Все три группы будущих разведчиков – младшая, средняя и старшая – выстроились на внутреннем, прикрытом стеклянной крышей, дворе виллы.
В каждой группе, разделенной на пятерки с опытным инструктором-наставником во главе, было по двадцать человек. Занятия с каждой пятеркой проводились отдельно, поощрялась и индивидуальная работа преподавателей с курсантом с глазу на глаз. Для проведения походов различной степени трудности, отработки полувоенных операций, тренировки крупных диверсионных акций пятерки сводились в группу.
Сейчас перед Сэмюэлем Ларкином и руководством «Осьминога» выстроились все шестьдесят питомцев-головорезов, учащихся Ликея, которые, впрочем, как и обитатели древнегреческого одноименного заведения, созданного великим Аристотелем, изучали философию. Не так глубоко и не для тех целей, которые преследовали перипатетики, жившие за две тысячи лет до них, а всего лишь для постижения кратко изложенных и в соответствующем духе препарированных трудов классиков марксизма-ленинизма.
Но философия в Ликее, конечно же, не была главным предметом. Скорее всего, главным было все остальное.
Из курсантов разведшколы готовили хороших радистов, подрывников, шифровальщиков. Их учили профессионально обращаться с фото – и киноаппаратурой, уметь мастерски прыгать с парашютом, водить машины и мотоциклы любых марок, плавать с аквалангом. И конечно стрелять: на звук, на вспышку света, через одежду, не поворачиваясь к объекту стрельбы, в падении, из двух пистолетов сразу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72