Олег выхватил из-за пазухи ракетницу и выстрелил по катеру. Ракета хлопнулась о рубку и брызнула зелеными искрами.
Еще через мгновение катер ударил в борт шлюпки. Его форштевень пробил ее там, где стоял двигатель, и подмял под себя сразу умершего Мишу Борзуновича.
Оба матроса оказались в воде.
Олег Давыдов перед ударом катера по шлюпке собрался и, когда форштевень навис над ее бортом, изо всех сил оттолкнулся от кормовой банки, прыгнул вверх. Руки его достали до лееров ограждения палубы, он в немыслимом рывке подтянулся, забросил тело на катер, сила инерции швырнула его к рубке, штурман ударился о нее головой и потерял сознание.
Оставив за кормой обломки разрезанной пополам шлюпки, беспомощно качающийся на поверхности труп механика и барахтающихся в воде матросов, серо-стальной катер с бортовым номером «389» развернулся и, увеличив скорость, рванулся к надвигающейся с северо-востока полосе тумана.
VI
Когда в воскресенье утром Артем Логинов и Николай Колмаков прибыли на заставу имени Петра Игнатенко, они узнали, что бульдозер из пограничной зоны уже убран, а поверженный им забор восстановлен.
– Быстро вы со всем управились, – сказал Колмаков старшему лейтенанту Анатолию Звягину, который уже около двух лет командовал заставой.
– Застава не может жить с дыркой в заборе, – заступился за Звягина Логинов. – Мы зафиксировали следы, запротоколировали действия по осмотру окружающей местности. Все есть в деле…
– Я понимаю, – согласился Колмаков. – Тогда пошли глянем, где это происходило. Начнем со строительного участка.
– Воскресенье… Там сейчас никого нет, – сказал Звягин. – Кроме сторожа…
– После того случая строители стали охранять объект, – пояснил Логинов.
Втроем они побывали там, откуда начал странный путь бульдозер, посмотрели и на самого «виновника». Колмаков задал сторожу, пенсионеру из поселка при Синегорском целлюлозно-бумажном комбинате, несколь­ко незначительных вопросов, на которые тот с готовностью ответил. О большем спрашивать старика не имело смысла, он работал в качестве сторожа всего второй день.
Потом вернулись на заставу, где их встретил прапорщик Колов, ветеран заставы, прослуживший здесь более двух десятков лет.
– Рад вас видеть в родных краях, Николай Иванович, – тепло приветствовал он Колмакова. Колов знал, что бывший его воспитанник стал чекистом, знал о его майорском звании, но гражданское обличье Колмакова позволяло внести в общение с гостем элемент некоей домашности.
– Опоздали мы на баньку, Никита Авдеевич, – сожалеючи сказал Колмаков. – Вчера, небось, застава мылась, в субботу.
– Это точно, – согласился Колов – Парнишек я вчера пробанил… Но мы для вас особо истопим. Я, как товарищ старший лейтенант сообщил, что вы будете, занарядил ребят на дрова. Вот уже и затопили… – Старшина показал рукою на белый дымок, поднявшийся над приземистым, но просторным домиком. Баня стояла несколько на отшибе, между хозяйственным двором и коттеджами, в которых жил и сам прапорщик с женою и двумя детьми, и офицеры с семьями: начальник заставы, его заместители.
– Покормим вас обедом, покажем хозяйство, обойдем участок – и пожалуйте в парную, – продолжил Колов. – Так что по этой части полный будет у нас порядок…
С главной дороги, которая пересекала территорию заставы от ворот, ведущих в пограничную зону, до ворот, выводящих непосредственно к границе, за линию контрольно-следовой полосы, они свернули влево и подошли к обелиску, который стоял у могилы Петра Игнатенко.
На мраморной плите выбитую золотом надпись покрывали свежие цветы. Вокруг обелиска были посажены серебристые ели, за ними разбиты клумбы.
– Третьего дня приезжала Анастасия Михайловна, – тихо сказал прапорщик Логинову, но Колмаков расслышал его слова. – Днем все обиходила, а потом всю ночь просидела у могилы.
– Я знаю, – отозвался Логинов.
– Но мы сами тут следим, чтоб был всегда порядок…
– Спасибо, Никита Авдеевич, – дрогнувшим голосом проговорил Артем.
Обогнули новое двухэтажное здание, в котором жили воины-пограничники, располагалась дежурная часть, канцелярия, столовая с кухней, помещенные для отдыха и комната для приезжих.
– Построились, значит, – сказал Колмаков. – А куда дели старый сруб? – Деревянное здание в прошлый его приезд еще стояло рядом.
– Разобрали и построили скотник, – сказал начальник заставы. – Теперь у Никиты Авдёевича пять коров…
– И четыре телка, – добавил Колов. – Свиньи, как всегда, на откорме. Теперь вот и кур собственных завели. Кроликов тоже… Хотите глянуть?
– А что? – сказал Колмаков. – Глянем…
Он знал, что подсобное хозяйство – законная гордость старшины заставы, что ему будет истинная радость, если гости посмотрят его буренок и чушек, кур и кроликов… Держать скотину – давняя традиция на границе. У Колова для молодых парней, несущих службу на свежем воздухе, каждый день меряющих ногами трудные приграничные километры, всегда и парное молоко от пуза, и картофель. Да и с салом. Помидоры, огурцы, капуста, брусника моченая, соленые и сушеные грибки, клюква никогда не переводятся. И самим хватает, и гостей попотчевать есть чем.
– Зайдете? – Старший лейтенант Звягин показал рукою на здание заставы. Напротив входа высился постамент с бюстом Петра Игнатенко, работы ленинградского скульптора Виктора Пронина.
– Потом, – ответил Колмаков. – Сначала обойдем границу. – Он смущенно улыбнулся: – Давно здесь не был. Тянет на родные места.
Но по дороге все же заглянули на скотный двор – посмотрели коров, телят, свиней, кур, кроликов. Все здесь было как у самого хорошего деревенского хозяина. Зашли и в собачий питомник.
В крайнем вольере сидел огромный черный кобель.
– Ремиз? – спросил Колмаков, вспомнив другого черного Ремиза, погибшего на боевом посту в одну ночь с Петром Игнатенко.
– Да, – ответил Звягин. – Внук того Ремиза. И уже есть щенок от него, тоже черного цвета. Наш Никита Авдеевич строго следит за традицией – на первой заставе всегда должен быть черный пес по клич­ке Ремиз.
Услышав свою кличку, Ремиз поднялся, подошел к решетке, внимательно (посмотрел на Звягина, затем вопросительно глянул на новых людей и сразу отнес их к категории своих, ибо не уловил у начальника за­ставы и прапорщика чувства настороженности и беспокойства.
– Хороший пес, – похвалил Колмаков и пошел прочь от питомника.
Колов остался на заставе, а Звягин, Колмаков и Логинов вышли из ворот и оказались за линией контрольно-следовой полосы. Впереди была уже только сама граница – воображаемая разделительная линия, обозначенная с двух сторон столбами, отступившими от собственно границы на пять метров. Красно-зеленые столбики – наши, сине-голубые – финские… Тут уже не было сплошной заградительной системы, но в отдельных опасных с точки зрения возможного нарушения границы местах устанавливались и особая проволока, попав в которую, нарушитель запутывался и терял время, и спираль Бруно, и незаметные непривыч­ному глазу ниточки-паутинки, обрыв которых вызывал на заставе тревогу.
– Пойдем на вышку, – предложил Логинов.
– Помнишь наше первое с тобой бдение там?
– Помню, – ответил Колмаков. – Баня у вдовы Карьялайнен на том же месте?
– А что ей сделается, бане? Стоит… Девчонки вдовы повырастали, повыходили замуж. По выходным приезжают. Уже собственных девчонок привозят.
– У старшей дочери два сына, – вежливо поправил Логинова начальник заставы. – Я подниматься не буду. Слишком много нас будет. С той стороны видно…
– Правильно, – одобрил Логинов. – Ждите внизу.
С двадцатиметровой вышки граница была как на ладони. Колмаков даже невооруженным глазом видел две линии столбиков, отсюда они казались игрушечными, домики финнов, живущих вдоль границы, – особой зоны на сопредельной стороне не было. Не имели соседи и контрольно-следовой полосы. Пограничная охрана у них только на одну треть состояла из солдат срочной службы, остальные были пограничниками-профессионалами, охранявшими границу по контракту. Пограничные функции были возложены и на финских егерей, живущих вблизи от разделительной линии. Государство предоставляло им льготы, выделяло участки для ферм, пахотную землю, покосы. За это егеря должны были наблюдать за порядком на границе, сообщать о подозрительных лицах в ее зоне, обнаруженных следах, принимать участие в операциях, проводимых штатными пограничниками.
С наблюдательной вышки виднелись девять строений, обозначенных у советских пограничников номерами: от первого – домика вдовы Херты Карьялайнен до девятого – коттеджа егеря Яакко Юлли. Объект номер восемь – замок Хельяс, высившийся на леси­стом холме.
Двое пограничников вели наблюдение в мощный бинокуляр. Старший наряда ефрейтор Юрий Гвозди­ков доложил Логинову, что на обозреваемом участке все в порядке, изменений в обстановке не зафиксировано. Только вот два часа назад на вышку соседей поднимались двое в штатском в сопровождении финского офицера-пограничника.
– А у нас только один штатский, – пошутил Логинов. – Понаблюдаем? – И он жестом пригласил Колмакова к окулярам.
Колмаков наклонился, и дом вдовы Карьялайнен разом приблизился к нему. Николай словно перенесся во двор этого дома.
Во дворе стояли две машины с хельсинскими номерами. Возле одной из них возился высокий светловолосый парень в красной футболке с белыми буквами «РО» на груди и в линялы джинсах. На крыльцо вышла женщина в розовом платье и о чем-то спросила парня. Тот отрицательно покачал головой. Потом к нему подбежала выскочившая из кустов девочка, он провел рукой по ее золотистым волосам…
Николай Колмаков вспомнил, что когда-то дочери вдовы Карьялайнен были такими же, разве что чуть постарше, чем эта девочка. И сам он был другим, и Артем Логинов… Только вот Петр Игнатенко никогда уже не переменится, всегда останется таким, каким его помнят близкие и друзья, каким запечатлел его в бронзе скульптор Пронин.
Вот уже второй час парились они в бане, хлестали друг друга березовым веником, выходили отдышаться в предбанник, потом снова шли в парную, сидели, широко раскрыв рты, на полке у самого подволока.
Когда не торопясь одевались – разморенные тела требовали неспешных замедленных движений, – Колмаков спросил друга:
– Ты чем-то обеспокоен, Артем…
– Еще бы, – ответил Логинов. – Такие ЧП свалились на отряд. Обеспокоишься…
– Да нет, – возразил Колмаков. – Я о другом. Дома-то как у тебя?
– Ты же видел… Все нормально.
– А Настя?
– Что Настя? Ты же знаешь, Коля, мою беду… Нашу с Настей беду… Сколько лет уже с нею вместе, Аленке пятнадцать в августе будет, а назвать ее своей женой не могу. Не забывает она его…
– Мы все о нем помним, Артем.
– Да не в том смысле. Не понимаешь ты… Она продолжает считать себя женой Петра. Его женой! А не моей… – Логинов достал из кармана форменной тужурки сигареты, руки у него дрожали, прикурил только от третьей спички.
– Ну ладно, когда на нее накатывает, едет на за­ставу, возится с цветами у могилы, а потом всю ночь сидит рядом. Это ее долг – вечное поклонение его праху. Но ведь она не память о нем хранит, она любит его, как живого!
– А ты? – спросил Николай. – Ты кто для нее?
– Не знаю, – потерянно сказал Логинов. – До сих пор не знаю. Представляешь, каково мне… Ведь я-то люблю ее, Настю… И сына ее люблю, как родного. Ее же сын. Такие вот, друг Коля, дела.
«Наверное, не надо было тебе жениться на ней, Артем, – подумал Колмаков. – И он, и все мы на­деялись, что горечь утраты притупится у Насти и она будет вновь счастлива в новом браке. Ан вот как повернулось… А что тут поделаешь?»
Колмаков понимал, что тут бесполезны какие-либо слова, и глубоко вздохнул.
Вечером Колмаков и Логинов побывали на боевом расчете, поужинали у начальника заставы, где был и прапорщик Колов с женою, Дарьей Антоновной, посидели с часок у телевизора, погуляли перед сном от одних ворот заставы до других, потом выпили у себя, в комнате для приезжих, чаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72