– Это упрощает дело, – заметил Стив Ферпоссон. – В Ухгуилласуне наши люди чувствуют себя уверенно.
– Хорошо… Мои шефы считают, что убрать Огрена надо до начала работы съезда, пока он только председатель партии и не выдвинут еще кандидатом на пост главы правительства.
– Резонное пожелание. Понимаю ваших боссов, Майкл. Правда, это сокращает время на подготовку. Но Лассе Огрен получит свое.
– У вас есть уже определенный план?
– Пока черновой вариант. Но для полной гарантии успеха операции этим розовым пацифистом будут заниматься сразу три группы специалистов.
– Бог любит троицу, – усмехнулся политический советник.
VI
Рокко Лобстер и Август Эккерман вышли из кафе «Пегас» через полчаса после того, как обменялись опознавательными фразами. Затем они лениво побеседовали о погоде, температуре балтийской воды, новой экспозиции в Кардиорге, недавней регате, новом кинофильме «Письма мертвого человека». О деле, которое свело их в «Пегасе», не было сказано ни слова. Вскоре оба они расплатились, каждый за себя, и почти одновременно вышли из кафе. На улице Рокко Лобстер медленно стал подниматься к Ратушной площади, а его недавний сосед по столику заторопился к повороту, свернул на улицу Вана-Тург. Дойдя до угла, там где улица пересекала уже довольно длинный проспект Вене, Август Эккерман резко повернул налево и вскоре был у здания со Старым Томасом наверху. Сюда же, но с другой стороны, не спеша подходил Рокко Лобстер.
– Давайте погуляем по площади и поговорим, – предложил агент «Осьминога». – За кормой у нас как будто чисто… Вы проверялись?
– Разумеется, – с достоинством кивнул Эккерман.
Август Эккерман был сыном зажиточного крестьянина с острова Сааремаа. Родился он в год освобождения Эстонии от гитлеровской оккупации, так что его мировоззрение нельзя было объяснить «тяжелым наследием прошлого». Эккерман был типичным порождением нового времени, той самой жертвой психологической войны, которую развернули против России ее бывшие союзники по второй мировой войне, едва только в Европе перестали греметь пушки.
Отец Августа, крепкий и критически мыслящий мужик, сразу понял, что возврата к прошлому не будет, и одним из первых вступил в колхоз. Правда, были у Якуба Эккермана неприятности с НКВД по поводу его младшего, брата Карла, занимавшего видный пост в буржуазной армии, затем служившего у немцев и организовавшего после сорок четвертого года лесную банду. Но Якуб доказал, что связи с Карлом не имеет, чекисты выяснили, что он говорит правду, и оставили честного крестьянина в покое.
Карл Эккерман недолго куролесил, в лесах ему было неуютно, и довольно скоро переправился на ту сторону Финского залива. И, видимо, не с пустыми руками, ибо вскоре основал торговую фирму, приобрел, два отеля, крупное молочное хозяйство, словом, успешно вписался в зону свободного предпринимательства.
А старший брат поднимал землю и растил сыновей. Их было у него трое. Младший, самый умный и любимый в семье, Август. Он закончил школу и отправился в Тарту, бывший немецкий Дерпт, а до этого русский Юрьев. Там он начал изучать в университете философию. И тут с ним произошло то, что происходит с теми, когда непривычные знания ложатся на социально неподготовленную почву. Особенно характерно это для юных студентов философских факультетов. Ведь здесь резче, нежели обычно, проявляется разрыв между системами подготовки в средней и в высшей школах.
В результате и Август, и подобные ему столкнулись с проблемой, что в школе они усвоили одно, в университете им говорили другое, а в действительной жизни они видели третье. Это ошеломляло и порождало юношеский экстремизм, который перерастал в скептическое отношение к окружавшим реалиям. Примешивались и цинизм, нигилизм. Сложным было варево, которое клокотало в сознании молодых людей.
У большинства эта «философская корь» проходила после третьего курса, когда недавние абитуриенты попросту взрослели. Кто-то побаливал до выпускного вечера, но были и такие, кто так и не находил себя в философии, расставался с ней, и лишь иногда насмешливо сообщал окружающим, что у него философское образование.
К формированию политического мировоззрения Августа Эккермана приложил руку и дядя Карл. В семье сааремааских Эккерманов о нем даже не упоминали. Но Август сам, уже будучи студентом, выспросил у матери подробности о дяде и стал искать возможность установить с богатым родственником контакт. С этой целью он выучил язык северных соседей, стал своим человеком у таллиннских фарцовщиков, которые вечно крутились возле интуристов. Вскоре и сам стал приторговывать тряпками, соблюдая максимальную осто­рожность и стараясь делать бизнес чужими руками – в последнем он видел признак истинно делового чело­века.
Передать письмо дяде Карлу через одного из гостей эстонской столицы не составило особого труда. Родственник тотчас же отозвался. Завязалась оживленная переписка, теперь уже на легальной основе. А вскоре Август получил официальное приглашение посетить город Ухгуилласун, где жил с женой и детьми Карл Эккерман. Студент отправился в гости, презрев недовольство отца, который утверждал, что младший брат его чужой теперь для них человек и ничего хорошего от якшания с ним не будет.
Молодой философ побывал у заморских родственников не раз и не два. Спустя несколько лет он вполне созрел для вербовки. Завербовал его предшественник Стива Фергюссона, работавший среди эмигрантов из Советской Прибалтики. Он подлавливал тех их родичей, которые приезжали утолить кровные чувства и увидеть такой заманчивый, яркий и необыкновенный западный мир. Всем им было невдомек, что создание мифа о Западе было самой большой ставкой специальных служб в интенсивном нравственном разложении всех слоев населения Советского Союза и других соци­алистических стран. Еще 18 августа 1948 года советом национальной безопасности Соединенных Штатов была принята совершенно секретная директива: «Цели США в отношении России», известная под литером СНБ 20/1. Там, в частности, говорилось: «Мы должны ожидать, что различные группы предпримут энергичные усилия, с тем чтобы побудить нас пойти на такие же меры во внутренних делах России…» А в директиве СНБ 20/4, утвержденной Гарри Трумэном 23 ноября 1948 года, прямо говорилось, что «если Соединенные Штаты используют потенциальные возможности психологической войны и подрывной деятельности, СССР встанет перед лицом увеличения недовольства и подпольной оппозиции…»
Когда же ставка на эмигрантские группы и сочувствующие их националистическим бредням слои внутри страны провалились, в ход пошло все: буги-вуги, упад­ническая литература, самиздатовские листки, рок-музыка, антисоветские анекдоты, забивающие эфир голоса, высосанное из пальца движение диссидентов. И хотя известно, что одна ласточка весны не делает, ЦРУ продолжало ставить и на выродков-одиночек. Одним из них стал и Август Эккерман.
Принято считать, что классический тип шпиона предполагает тайнопись, микрофотоаппарат, яды, мини-ра­цию, бесшумный пистолет, стреляющую авторучку и подобного рода экзотические атрибуты. Верно, все это имеет место быть, есть и еще более современная шпионская техника, основанная на самых новейших достижениях научной мысли. Но сегодня на передний фронт необъявленной войны против СССР прежде всего выдвигается оружие, которое старо как мир – это психологические подрывные действия, выявление и активизация инакомыслящих, распространение ложных слухов с целью дискредитации социалистического образа жизни, изучение настроений, реакции на важнейшие события в различных категориях населения, выяснение позиции политических деятелей по определенным вопросам. Агенты, занимающиеся этими проблемами, не стреляют, не подсыпают яд в бокалы с вином, не фотографируют военные объекты, не записывают номера специальных эшелонов у закрытых объектов, не сни­мают копий с секретных чертежей. Но их враждебная деятельность не менее опасна и вредна, она сродни проискам в старые времена засылавшихся в осажденную крепость лазутчиков, которые ядовитым шепотком, невзначай оброненным словом уничтожали боевой дух защитников, подбивали слабодушных выкинуть белый флаг и сдаться на милость победителя.
Август Эккерман принадлежал именно к такой категории врагов Отечества. Закончив университет, он устроился преподавателем общественных наук в один из вузов и даже защитил кандидатскую диссертацию. Человек весьма коммуникабельный, он имел обширные знакомства и среди ученых-гуманитариев, и в кругу технической интеллигенции, хорошо знал многих местных писателей, журналистов, художников, деятелей кино и театра. Как лектор общества «Знание» разъезжал по республике, рассказывал о международном положении, но рассказывал так, что в души некоторых слушателей закрадывалось сомнение в правдивости советской информационной службы. Часто бывая за границей, он охотно делился впечатлениями о поездках, незаметно, но верно расширяя, упрочивая миф о западном рае.
Общаясь с широким кругом лиц, Август Эккерман закидывал бредень, который приносил порою улов, пусть мелкий, но без добычи «ловец душ человеческих» не оставался. Ну, а где рыбка была совсем никудышней, Эккерман действовал в отчетах для ЦРУ по известному рыбацкому правилу, приукрашивая собственную роль в подрывной работе.
Он ходил по краю, в известной степени рисковал, но обладая определенным интеллектом и невероятной интуицией, помноженной на унаследованную от предков-крестьян мужицкую осторожность, никогда не попадался.
Эккерман, получивший в организации псевдоним Цезарь, до сих пор работал словом, которое как известно может и лечить, а может и убивать. Теперь ему предстояло перейти к практическим делам. Повинуясь указаниям эмиссара ЦРУ, Цезарь должен был побудить наиболее ярых диссидентов на решительные действия.
Об этом они и говорили сейчас, Рокко Лобстер и Август Эккерман, степенно прогуливаясь по Ратушной площади под пристальным взглядом стоящего на восьмигранной башне Старого Томаса.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
I
Ефрейтор Пентти Винонен самозабвенно играл на кантелефинских гуслях.
Родом Пентти был из Петрозаводска, мать у него была карелка, а отцовские предки происходили из страны Суоми. Вот бабушка по этой линии и научила внука играть на этом нежном музыкальном инструменте.
– О чем ты пел, парень? – спросил его подполковник Логинов, когда Винонен замолчал, и в ленинской комнате, где сидели они втроем – Артем Васильевич сопровождал в поездке по границе писателя Скуратова, – наступила такая привычная на заставе тишина.
– О подвигах Калевалы… Со слов бабушки я многие песни о нем заучил. Но больше всего мне нравится та, что спел вам. Про главный подвиг героя.
– А в чем он, Пентти? – спросил Скуратов.
– В песне говорится, как молодой еще Калевала женился на любимой девушке, самой красивой в округе. И счастье его было таким сильным, что Калевала ослеп. Нет, глаза оставались у него зрячими, но душой Калевала не воспринимал ничего, кроме любви к прекрасной Хельге…
– Но это ведь не финское имя, – возразил Логинов.
– Имя это скорее варяжское, – пояснил Скуратов. – Впрочем, не имеет значения. Во всех скандинавских странах женщины носят его… И у нас тоже. Все Ольги суть транскрибированные Хельги. Дело в другом. Истории, которую рассказывает Пентти, нет в классическом эпосе о Калевале. И это самое интересное… Прости, Пентти, мы не будем тебя больше перебивать. Продолжай, пожалуйста.
Ефрейтор Виновен вздохнул и тронул пальцем струну кантеле.
– Любовь Калевалы к женщине затмила для него окружающее. А тут пронеслась весть, что в соседней округе объявился огромный медведь, который приходит в селения и забирает юных девушек, уносит их в лес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72