— Я так и не смог понять, почему ваш отец не присоединился к оппозиции.
Я взглянул ему прямо в глаза.
— Потому что он считал, что в Кортегуа уже пролилось достаточно крови. Ему не хотелось, чтобы все началось сначала. Он был убежден в том, что первым делом следует отстроить страну. Этому он и посвятил всю свою жизнь.
— Равно как и мы, — тут же отозвался Гуайанос. — Но с течением времени даже самым упрямым из нас стало ясно, что все наши усилия только укрепляют позиции президента. Он пользовался плодами нашего труда.
— Я не вижу в этом ничего дурного. Насколько я имел возможность заметить, так поступают главы государств во всем мире. И еще. Скажите мне, доктор, многого ли вы смогли бы добиться без президента?
Гуайанос ничего не ответил.
— Сегодня все наши дети до четырнадцатилетнего возраста ходят в школу. До прихода президента к власти такое было доступно только богатым. Сейчас у нас сорок процентов населения грамотны, а раньше — не более трех!
Гуайанос поднял руку, останавливая меня.
— Статистика мне известна, — устало сказал он. — Но она не отражает степень коррумпированности общества и то личное богатство, которое приобрел президент за счет народа.
— Согласен. Но по сравнению с прошлым, когда к этому народу вообще ничего не просачивалось, теперешнее положение дел можно считать скорее достижением.
Желая закурить, я опустил руку в карман за сигаретами. Это движение заставило Гуайаноса вздрогнуть.
— Вы позволите мне закурить?
— Конечно. — Мышцы его расслабились. Я вытащил сигарету, прикурил.
— Но этот наш спор о прошлом ничего не доказывает. Сейчас нам нужно заботиться о будущем. Думаю, что даже президент пришел к этому выводу.
— Почему же вдруг именно сейчас он это сделал, а не раньше? — спросил Гуайанос. — По-видимому, раньше его ничто не волновало, разве только упрочение собственной власти.
— На этот вопрос я не могу ответить. Для того, чтобы не ошибиться, мне потребовалось бы проникнуть в его мысли, понять, о чем он думает. Сам я считаю, что он начал осознавать, что тоже смертен. Ему хочется, чтобы потомки вспоминали о нем как о благодетеле.
Гуайанос на мгновение задумался.
— Я не верю в это, — проговорил он бесцветным голосом. — По-моему, он просто напуган. Напуган возбуждением масс, их симпатиями к партизанам. Он боится угрозы настоящей революции.
— Если вы и на самом деле так думаете, доктор Гуайанос, то вы совершаете ошибку. Президент — один из немногих известных мне людей, которым неведомо чувство страха. Более того, он умен и образован, и он думает, мыслит. Он отдает себе отчет в том, что те, кого вы называете партизанами, — те же самые люди, которых в течение многих лет называли бандитами, чье существование сводится только к грабежам, насилию и убийствам. Он прекрасно понимает, что их в политических целях используют коммунисты. Но ситуация слишком взрывоопасна, и в ней могут погибнуть многие ради того, что вполне достижимо мирными средствами.
Некоторое время Гуайанос не сводил с меня изучающего взгляда.
— Вы рассуждаете почти так же, как ваш отец.
— В противном случае я не был бы его сыном. — Я улыбнулся.
— Значит, вы считаете, что президент действует искренне, предлагая проведение выборов и объявляя амнистию?
— Да, считаю. С чего бы ему желать пролития новой крови? Он знает, что беспорядки только задерживают продвижение страны вперед. Если бы не бандиты, то один лишь туризм приносил бы казне не меньше пятидесяти миллионов долларов в год.
— А дата выборов назначена? Я покачал головой.
— Для чего? Пока от оппозиции не прозвучало ни одного предложения. Выборы с одним-единственным кандидатом неизбежно превратятся в фарс.
— Есть ли какие-нибудь гарантии безопасности для членов оппозиции?
— Какие бы вам хотелось иметь гарантии? Он посмотрел на меня.
— Свобода передвижения по стране, доступ к газетам и радио без всяких ограничений, право защищать себя с помощью людей по собственному выбору, хотя бы и иностранных подданных, проведение выборов под контролем независимого наблюдателя — ООН, например, или Организации Американских государств.
— Вполне резонно, — ответил я. — Я передам ваши пожелания президенту. Могу ли я, в свою очередь, тоже задать вам вопрос?
Гуайанос склонил голову.
— В состоянии ли вы гарантировать, что нелегальная оппозиция правительству прекратит свою деятельность?
— Такой гарантии я предоставить не могу, и вы знаете об этом. Мои контакты с другими группировками ненадежны и поверхностны. Но вот что я скажу: возглавляемая мною группировка прекратит всякую оппозиционную борьбу, и я употреблю все свое влияние, чтобы убедить других поступить так же.
— Благодарю вас. Именно это мне и хотелось услышать.
— У меня тоже нет ни малейшего желания видеть льющуюся кровь. Я встал.
— Исходя из интересов нашей страны, мы можем только надеяться, что крови больше не будет.
Гуайанос поднялся из-за стола и направился к двери. Прежде чем распахнуть ее, он оглянулся и посмотрел на меня.
— Я не поблагодарил вас за то, что вы сделали для моего брата. Ему не хватает выдержки, иногда он совершает дурацкие поступки.
— Это мне уже объяснила Беатрис. В любом случае, я сделал то, что считал правильным.
На мгновение мне показалось, что Гуайанос хотел сказать что-то еще, однако вместо этого он раскрыл дверь.
— Войдите, — позвал он. — Мы с сеньором Ксеносом уже закончили.
Повернувшись ко мне, он почти с сожалением произнес:
— Надеюсь, вы не будете против, если мы вновь попросим вас согласиться с тем, чтобы вам завязали глаза?
Я кивнул.
Ко мне подошла Беатрис с полоской темной материи в руке. Я чуть наклонился вперед, чтобы ей было проще. В этот момент я заметил видневшееся за ее плечом лицо Мендосы и внезапно понял, почему он был так против меня настроен. Причиной была не только политика. Он тоже любил Беатрис.
Когда повязку с моих глаз сняли, мы вновь были у ресторанчика Ройбена. Моргнув несколько раз, я посмотрел на Беатрис.
— Не согласишься ли зайти и выпить чашку кофе? Она посмотрела мне в глаза, затем мягко покачала головой.
— Думаю, будет лучше, если я вернусь. Я взял ее за руку. Она не противилась, но и не ответила пожатием.
— Я должен увидеть тебя. Одну. Не как сейчас. Она молчала.
— Беатрис, то, что я сказал тебе той ночью, — правда. Я не играл тогда.
Она смотрела на меня, изумрудная зелень ее глаз подернулась влагой.
— Я... Я никак не могу понять тебя. — Она отняла свою руку и отвернулась. — Тебе лучше уйти. В молчании я стал выбираться из машины.
— Дакс, отец будет в безопасности? — спросила она. — Ты действительно в этом уверен?
— Да, Беатрис, действительно.
— Если... если с ним что-нибудь случится, — хрипло проговорила она, — я буду всю жизнь винить себя.
— С ним ничего не случится.
Через минуту я уже смотрел, как машина все дальше удаляется от меня по Мэдисон-авеню. В первый раз за день я почувствовал усталость и разочарование. Тяжелым грузом на плечи легло ощущение какой-то обреченности. В отвращении я потряс головой. Что это вдруг на меня нашло?
Я вошел в ресторан и заказал выпивку. Виски огнем пролилось внутрь, и я тут же почувствовал себя гораздо лучше. Но все же это было не то. До того дня, когда я буду вспоминать свои слова и удивляться, с какой дурацкой легкостью дал обещание, которое не в силах выполнить, оставалось уже совсем немного.
18
Президент молча слушал, что я говорил ему в телефонную трубку о встрече с доктором Гуайаносом. Я перечислял условия, которые тот выдвинул, в том числе и последнее, о независимых наблюдателях. После короткой паузы в трубке раздался рев:
— Сукин сын! Ему осталось только попросить меня, чтобы я отдал ему свой голос! Я принужденно рассмеялся.
— У меня такое ощущение, что он так и сделал бы, если бы считал, что получит его.
— Ну, что скажешь? Если я соглашусь на эти пункты, он вернется?
— Думаю, да.
— Мне это не нравится. Согласиться на присутствие независимых наблюдателей — то же самое, что признать собственную не правоту.
— Какая разница? — спросил я. — Вы же не предполагаете, что выиграет он, не так ли? Ваша победа сделает абсолютно очевидным тот факт, что большинство населения верит именно вам.
— Что правда, то правда. Хорошо, я согласен с его условиями, добавлю только одно свое. К нему оно не имеет никакого отношения — оно касается тебя.
— Слушаю вас.
— На выборах ты будешь рядом со мной — как мой кандидат в вице-президенты. Я долго размышлял об этом. Я не вечен. А мне нужно быть уверенным в том, что правительство останется в хороших руках.
Такого поворота я не ожидал. Мне не оставалось ничего другого, как с неохотой признать в душе, что старик загнал меня в угол. Если я действительно верил во все то, что говорил, я должен был быть рядом с ним. Сделай я так — и на моей фигуре можно поставить крест как на возможном кандидате от оппозиции.
— Чего ты колеблешься? — резким голосом спросил президент.
— Я поражен, это такая честь для меня. А вы уверены, что поступаете правильно? Я могу явиться помехой для вас. Дома я очень многим не по вкусу.
Я не стал приводить причины этого — президент знал их не хуже меня. Церковь, к примеру. И воскресенья не проходило без того, чтобы с одной или с другой кафедры меня не проклинали как распутника и гуляку.
— Если меня это не волнует, то чего волноваться тебе? — спросил президент.
— Ваше превосходительство, для меня большая радость и честь принять ваше великодушное предложение.
— Вот и хорошо. В таком случае можешь сообщить изменнику, что его условия приняты. Дата выборов — пасхальное воскресенье.
— Благодарю вас, ваше превосходительство. Я так и сообщу ему.
— Да, сделай это. А когда переговоришь с ним, я сделаю заявление для прессы. — В трубке послышался довольный смешок. — Ты отлично справился с делом, а у меня никогда и тени сомнения не было в том, что девчонка окажется воском у тебя в руках.
Опуская трубку, я почувствовал во рту привкус горечи. Итак, всем все было ясно с самого начала. Латиноамериканский любовник Номер Один. С досадой отогнав от себя неприятные мысли, я вновь потянулся к телефону, чтобы позвонить Гуайаносу. Тут до меня дошло, что сам я не могу связаться с ним, что это может сделать только он. Я посмотрел на календарь.
Восьмое января. Ему нужно поторопиться, в противном случае выборы закончатся еще до того, как он узнает, что стал кандидатом.
Когда я вернулся в консульство с одного из бесчисленных заседаний в ООН, было уже четыре часа. В конце концов я вдруг почувствовал, что не могу там больше сидеть, и потихонечку улизнул. В лежавшей на столе записке значилось, что мне нужно срочно позвонить сенатору. Я поднял трубку.
Секретарша сразу же соединила меня с ним.
— Думаю, у меня есть для вас неплохие новости, — услышал я голос сенатора. — Как скоро вы сможете быть у меня?
Я посмотрел на часы.
— Если вылечу шестичасовым рейсом, это не будет слишком поздно?
— Нет, в самый раз. Жду вас к восьми. Сразу же отправляйтесь ко мне, поужинаем вместе.
Помимо нас с сенатором за столом сидели еще трое мужчин. Жена, побыв с нами немного, поднялась наверх, чтобы лечь. Информация, которую сенатор собирался сообшить мне, должна была быть весьма важной, иначе эти люди не сидели бы здесь. Справа от меня находился помощник государственного секретаря, отвечавший за южноамериканские дела, напротив расположились главы комитетов по иностранным делам сената и палаты представителей.
— Мы можем дождаться конца ужина либо начнем прямо сейчас, за супом, — сказал сенатор. — Я не против, когда за едой говорят о делах.
— Оставляю выбор за вами, джентльмены, — отозвался я.
— Тогда приступим, — сказал сидевший напротив меня мужчина.
— Я провел несколько бесед о Кортегуа с присутствующими здесь джентльменами, — начал сенатор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121