кто в здравом уме откажется от лотерейного билета на 14 миллионов? Почему его прислали не кому-нибудь, а именно ему? И как узнали, где он?
- Бессмыслица какая-то, ей-богу.
- Полная, - согласилась Джолейн. Это-то и было поразительно. Она все думала и думала - и не находила никаких осмысленных ответов, потому что это было невозможно. Все, что произошло, было абсолютно невозможно. Она не верила в чудеса, но заново размышляла над идеей божественной тайны.
- В лотерейном агентстве сказали, что второй билет был куплен во Флорида-сити. Это в трех сотнях миль отсюда.
- Я знаю, Том.
- Как, черт возьми…
- Милый, убери его. Куда-нибудь понадежнее.
- Что нам делать? - спросил он.
- «Нам»? Это твое имя на конверте, приятель. Давай пошевеливаемся. Пока еще не слишком стемнело.
Спустя несколько часов, когда они вернулись со своего боевого задания и Джолейн отошла ко сну, Том Кроум обнаружил ответ на один из многих, многих вопросов.
Единственный ответ, что он вообще получил.
Он выскользнул из постели, чтобы застать поздний выпуск новостей по телевизору - на случай если на Перл-Ки обнаружили людей. Он знал, что зря беспокоится - живые или мертвые, оба грабителя много болтать не станут. Просто не смогут, если хотят остаться на свободе.
Тем не менее Кроум прилип к экрану - словно ему требовалось независимое доказательство, подтверждение того, что события прошедших десяти дней были не сном, а явью.
Но в новостях ничего не было. Поэтому он решил удивить Джолейн (и продемонстрировать свою хозяйственную пригодность), вымыв посуду. Он сваливал комок макарон в мусорное ведро и вдруг заметил это на самом дне:
Синий конверт, адресованный «Мисс Джо Лэин Фортунс».
Извлек его и положил на кухонный стол.
Конверт был аккуратно вскрыт, возможно - очень длинным ногтем. Внутри лежала открытка, яркая репродукция Джорджии О'Кифф.
А в открытке… ничего. Ни слова.
И Том Кроум понял: именно так был доставлен второй лотерейный билет. Он был послан Джолейн, не ему.
Он мог бы расплакаться, настолько он был счастлив. Или расхохотаться, настолько он был не в себе.
Она снова оказалась на шаг впереди него. И так будет всегда. А ему придется с этим свыкнуться.
Она была бесподобна.
В его кошмарах фигурировали грифы, и Пухл клял бабу-ниггершу.
Прежде чем забраться в ялик, она в мучительных деталях предупредила его о грифах-урубу. Небо над Перл-Ки ими просто кишело.
- Они придут за твоим другом, - сказала она, опускаясь на колени рядом с ним на берегу. - И ты ничего не сможешь поделать.
Люди думают, что все канюки охотятся по запаху, сказала она, но это не так. Грифы-индейки используют свой нос, а грифы-урубу охотятся, исключительно полагаясь на зрение. Их глаза в двадцать или тридцать раз мощнее человеческих, сказала она. Когда они так кружат - ниггерша показала наверх, и они там кружили, не поспоришь, - это значит, что они высматривают падаль.
- Это еще чё? - Пухл на ощупь попытался открыть свое рваное веко, чтобы получше разглядеть птиц. Все его органы горели от лихорадки - он чувствовал, что заражен от кончиков пальцев до макушки.
- Падаль, - ответила женщина, - это еще одно название для мертвого мяса.
- Твою бога душу.
- Фишка в том, чтобы не переставать шевелиться, ясно? Делай что угодно, только не лежи и не отрубайся, - сказала она. - Потому что они могут решить, что ты умер. Тогда-то они и придут за тобой. А уж как только начнут, господи… Просто не забывай делать так, как я сказала. Не переставай двигаться. Руки, ноги, что угодно. Если канюки видят движение, они обычно держатся подальше.
- Но мне поспать надо.
- Только когда стемнеет. Они питаются в основном в дневное время. Ночью ты будешь в безопасности. - Тут она вложила в его раздутый от краба кулак баллончик с перечным аэрозолем и сказала: - На всякий случай.
- А их это остановит? - Пухл с сомнением уставился на баллон. Бод Геззер купил его на оружейной выставке в Лодердейле.
- Он сделан, чтобы медведей гризли с ног сшибать, - сказала ему женщина. - Десятипроцентная концентрация эфирного масла стручкового перца. Это два миллиона баллов остроты по шкале Сковилла .
- Это еще что за хуйня?
- Это означает - крутой препарат, Гомер. Удачи.
Секундами позже: рев набирающего обороты подвесного мотора. Они бросили его здесь, ежу понятно. Она и ее белый парень - покинули его на этом проклятом острове с мертвым другом и небом, черным от грифов.
Они пришли за Бодом в полдень, как и предсказывала женщина. В это время Пухл сидел на корточках в мангровых зарослях, занюхивая остатки «ВД-40». Он не давал и толики кайфа от корабельного клея, но это было лучше, чем ничего.
Пухл выволокся из леса и увидел, что канюки жадно терзают труп его партнера - шесть, семь, а может, и больше. У некоторых в клювах были клочья плоти, другие расклевывали обрывки камуфляжа. На земле птицы казались просто огромными, особенно с их лысыми, будто покрытыми паршой головами и гигантскими крыльями с белыми кончиками - Пухл удивился. Когда он побежал на них, они зашипели и свалили, хотя и не далеко - на верхушки деревьев.
На ярком песке вокруг он заметил зловещие тающие тени остальных - канюки спускались поближе, летали кругами все уже и уже. Он схватил перечный аэрозоль и полушатаясь, полугалопом рванул через заросли. Наконец он нашел укромную поляну и в изнеможении рухнул, приземлившись на раненое плечо.
Почти немедля пришел первый кошмар: невидимые клювы щелкали и долбили его лицо. Он резко вскочил, обливаясь потом. В следующем сне, который не замедлил последовать, тошнотворные падальщики окружили его и выстроились крыло к крылу в пикет, из которого он не мог выбраться. Он снова проснулся в ознобе.
Это все ее вина, этой ниггерши из «Черного прилива», - это она вбила ему в голову канючью ерунду. Это же всего лишь птицы, Христа ради. Тупые вонючие птицы.
И все же Пухл продолжал здоровым глазом следить за линиями их планирования в восходящих теплых потоках.
На закате он пробрался в покинутый лагерь, надеясь разыскать сухой брезент и немного пива. Заметив в кустах бумажный пакет из-под продуктов, он сообразил, как пережить долгую, выматывающую нервы ночь. Он вытряхнул смятый тюбик из-под морского клея и в последний раз его сжал - так и есть, ничего не осталось. Он встряхнул баллончик с перечным аэрозолем и направил струю в пустой пакет.
Думая: штука-то, поди, сверхмощная, раз уж блядского гризли нейтрализует.
Пухл никогда не слышал об «остроте по шкале Сковилла», но из убедительного названия сделал вывод, что от струи на два миллиона баллов точно приключится безумно торкающий приход - как раз самое то, чтобы выкинуть из головы канюков и Бодеана Геззера. Более того, Пухл решил (точно также ошибочно), что перечный спрей предназначен для нанесения ущерба только зрению и что пары вещества можно вдыхать с той же легкостью, что и пары обычной краски из баллончика, жгучего воздействия можно избежать, лишь прикрыв глаза при вдохе.
Что он и сделал, присосавшись к пакету.
Вопли продолжались двадцать пять минут, рвота - вдвое дольше.
Пухл никогда не испытывал такого вулканического страдания: кожа, глотка, глаза, легкие, скальп, губы - все пылало. Он хлопал себя до бесчувствия, пытаясь стереть отраву, но она будто химически просочилась в поры. Обезумев от боли, он раздирал себя, пока не закровили кончики пальцев.
Когда силы его покинули, Пухл замер лежа, обдумывая варианты. Самым очевидным казалось самоубийство, гарантированное избавление от агонии, но он не был готов зайти так далеко. Может, будь при нем кольт-357… но у него уж точно недостанет храбрости повеситься на дереве или взрезать себе запястья.
Более здравый выбор, чувствовал Пухл, - оглушить себя до бессознанки и оставаться в таком виде, пока кислотные симптомы не пройдут. Но он все думал о грифах и о том, что сказала ниггерша: не прекращай двигаться! После восхода солнца потеря сознания будет опасна. Чем мертвее ты на вид, тем скорее голодные ублюдки придут за тобой.
Поэтому Пухл заставлял себя бодрствовать. В конце концов, больше всего он хотел, чтобы его спасли, вытащили с острова. И он не привередничал: плевать, черным будет спасательный вертолет, красным или канареечно-желтым и кто им будет управлять - негры, евреи или даже коммунистические лазутчики. К тому же ему было по барабану, куда они его отвезут - обратно в Майами, прямиком в тюрьму Рейфорд или даже в секретную крепость НАТО на Багамах.
Главное - выбраться из этого жуткого места, как можно быстрее. Прочь.
Если бы следующим утром на рассвете мимо действительно пролетала спасательная вертушка, осматривающая Флоридский залив, и если бы она летела пониже над Перл-Ки, ее команда заметила бы такое, что заставило бы их заложить резкий вираж для второго пролета - долговязого голого мужчину, который размахивал руками с мольбой о помощи.
Наблюдатель в вертолете увидел бы в свой мощный бинокль, что у выброшенного на берег человека хилый сероватый конский хвост, что его тело пестрит засохшей кровью, одно плечо сильно перебинтовано, а одна рука раздута до размера кэтчерской перчатки, обожженное солнцем лицо ободрано и полосато, а один его глаз покрылся коростой и почернел.
А еще команду бы впечатлило, что, несмотря на тяжелые раны и очевидную боль, этот человек умудрился соорудить устройство, чтобы сигналить самолетам. Команда бы восхитилась тем, как он связал мангровые ветви, чтобы получился длинный шест, а к его концу прикрепил кусок блестящей ткани.
Но на самом деле увидеть потерпевшего крушение было некому. В небе над Перл-Ки на рассвете не было никаких вертолетов - ни в тот день, ни на следующий, ни много дней спустя.
Никто не искал Онуса Гиллеспи, человека, известного как Пухл, потому что никто не знал, что он пропал.
Каждое утро он вставал на самый солнечный пятачок острова и самодельным флагом лихорадочно махал блестящим пятнышкам в синеве - «боингам-727» из Международного аэропорта Майами, «Ф-16»из Бока-Чики, «лирам» из Норт-Палм-Бич, которые пролетали слишком высоко над Флоридским заливом и не могли заметить беднягу.
Наконец кончилось пиво, потом вяленая говядина, потом остатки пресной воды. Немногим позже Пухл лег на жесткий выбеленный песок и больше не шевелился. Тогда пришли грифы, как и обещала эта сучка.
Девять месяцев спустя один браконьер нашел череп, две бедренные кости, ржавый баллончик из-под перечного спрея и кусок непромокаемой парусины. Он был должным образом заинтригован самодельным шестом несчастного и необычным вымпелом, привязанным к нему:
Парой крошечных оранжевых шорт, совсем как у малышек из «Ухарей».
По дороге в Симмонсов лес они туда-сюда переключали радио. Том находил Клэптона, а Джолейн выбирала Бонни Райтт и Натали Коул (аргументируя это тем, что «Лейла» слишком длинная и засчитывается за две песни). Они затеяли спор о гитаристах - этой темы до сих пор не касались. Джолейн с восторгом узнала, что Том включает Роберта Крея в свой личный пантеон, и в награду уступила следующие две песни. Когда они доехали, на всю катушку играл «Удачливый сынок» .
Джолейн выскочила из машины, подбежала к столбу с табличкой о продаже и победоносно выдрала его из земли. Том по одной достал маленьких черепах из аквариума и переложил их в наволочку, у которой неплотно завязал концы.
- Осторожнее, - велела Джолейн.
Тишина, будто в церкви, обняла их, едва они вошли в лес - и они вновь заговорили, только добравшись до протоки. Джолейн села на край отвесного берега. Похлопала по земле и сообщила:
- Ваши места, мистер Кроум.
Солнце почти село, и бледный купол неба над ними залило бледным пурпуром. Воздух был свежим, будто северным. Джолейн указала на пару диких крохалей в воде и крадущегося по берегу енота.
Том наклонился вперед, чтобы разглядеть получше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60