Не за так же! - Швырнул трубку. - Сволочь!
Вымогатель! На его бабке можно воду возить, подгадал под обрез, учитывает,
сучий потрох, мне деться некуда. - Подхватил с вешалки автомобильные
перчатки, пакет с подношениями Мордасову, прикинул, - принеси зажигалку,
ту тонюсенькую пьезо, черт с ним, добавлю, сейчас никак нельзя всю игру
развалить.
Жена застыла в полумраке коридора: зажигалку еще вчера припрятала с
тем, чтоб сегодня на обеде одарить Крупнякова, если будет красиво
ухаживать.
- Тащи!! - Шпындро сбросил цепочку и рванул медную в шишках ручку на
себя.
Аркадьева рассталась с зажигалкой, опустила вещицу в пакет,
попыталась поцеловать мужа, тот резко отстранился и нырнул в кабину лифта.
Филин ожидал на скамье перед подъездом, в ногах сумка, от неловкого
движения звякнули бутылки и пенсионерки-стражницы приподъездного покоя
чутко покосились под ноги начальнику. Филин ухватил сумку, побрел из
дворика на проезжую часть. Шпындро по дороге кипел и, только увидев угол
дома Филина, заглянул в зеркальце заднего вида и примерил маску лучезарно
любезного, светло радостного - в чудный субботний день - простецкого
парня.
Филин плюхнулся на сиденье, гремя бутылками, попытки Шпындро упрятать
поклажу в багажник отмел, хозяйски опустил сумку грязным днищем - Шпындро
заметил нашлепки глины, присохшие к резиновым ножкам - на белоснежное
покрытие заднего сиденья. Шпындро врубил двигатель, шум мотора заглушил
злость.
Филин долго ворочался рядом, меняя натяжение ремня, пытаясь упрятать
брюхо под натянутую черную ленту.
Бог мой, Шпындро старался смотреть только на дорогу, от пассажира-то
несет не поймешь чем, провоняет весь салон и водитель нервно поправил
зеленую плоскую елочку, источавшую сладковатый запах.
Филин принялся курить, дым беломора желтоватыми клубами наползал на
обивку, первый окурок, изжеванный и смятый, лег в начищенную до блеска
пепельницу. Болтали разное. Филин сыпал указаниями по вождению и выбору
маршрутов, будто Шпындро его личный шофер; указания пустые, с головой
выдающие человека, никогда не сидевшего за рулем.
В это время Наташа Аркадьева наводила марафет в макияжной истерике;
только что отзвонил Крупняков, пророкотал в трубку, что стол заказан,
только на двоих... разве им скучно будет? А потом что? Крупняков хохотнул,
Наташа умудрилась увидеть, пропустив взгляд сквозь тонкую медную жилку
кабеля, как он мотает помпон пояса длиннополого халата и скорее всего
оглядывает себя в резном антикварном зеркале-псише.
Поняв, что приезд Шпына необратим, как прогресс, Мордасов договорился
с Настурцией, что она доработает одна, наказал, что если заявится Туз треф
за деньгами, не давать по первости и только поманежив, открыть кредит,
указав, что раз одалживается внеочередно, в отсутствии банкира, то и
процент отдачи повышается, забыв о льготах Туза, Настурция побледнела, для
таких дел не создана, колготки и тряпки - одно, а размах Колодца страшил
запахом нар и спецодежды.
- Не боись, - уверил Мордасов, - это я так, на всякий пожарный
случай, не жди Туза, он теперь после производства в звеньевые пьяного
племени дисциплину блюдет, подтянулся, приползает за кредитами только по
оговоренным дням. - Настурция, бледная еще и от гулянки предшествующим
вечером, бледнела еще заметнее. Мордасов рассудил, что Притыка не хочет
свои деньги доверять Тузу - знал Мордасов это тягучее чувство тревоги при
расставании с кровными - и сунул ей трояками тридцатку, Настурция
порозовела: или Колодец угадал причину бескровия в лице, или хмель вышел
дочиста и молодое тело отдышалось, медленно приходя в себя.
В дороге Филин распространялся про страну, куда должен отправиться
Шпындро, уныло, неточно, Игорь Иванович решил, что в школе по географии за
Филиным числилась пара: начальник путался в обычаях, смутно представлял,
где же и меж какими соседями расположилась уютно земля, поджидающая
Шпындро.
Крупняков заехал за женой Игоря Ивановича на такси, при ее появлении
вылез - наполовину лорд английский, наполовину барин русский, большой, не
раздражающе медлительный, величавый в каждом жесте, веско роняющий слова,
сопровождая их округлыми жестами.
Обед Крупняков задал в частном заведении, встретили их ласково, и
Наташа по обращению поняла, что Крупняков здесь персона желанная и вес
его, в смысле заискивания окружающих, как раз подстать его комплекции;
усадили за стол, неуловимо отличающийся от других в лучшую сторону,
официант, мелькая бесшумно, гнулся, как в фильмах про годы НЭПа.
Обслуживали только мужчины, Аркадьева поразилась: значительностью лиц
обслуга не уступала выездным дружкам мужа, и одеты так же, и причесаны
достойно и аккуратно, отличия начинались с деталей - у всех на пальцах
бугрились здоровенные золотые перстни, у одного седоголового,
выглядывающего из подсобки, аж три перстня, галстуки у всех шелковые,
дорогущие, таких и у мужа только два, а здесь вроде униформы. Мужчины -
содержатели заведения - чистые, промытые, знающие себе цену, с едва
заметным налетом денежного бандитизма на лицах, глаза влажные, полны
решимости постоять за себя. Вскользь оглядела присутствующих в зале:
публика неслучайная в массе своей, таких людей встречала постоянно вокруг
себя на отдыхе, такие же переполняли залы на просмотрах, престижных
вернисажах, забивали ряды партера недоступных смертным концертов.
Крупняков свершил обряд заказа, склонился к Наталье, пересыпая
словесные восхищения спутницей кинжальными взглядами по сторонам: все ли
видят, что неоспоримо элегантная, породистая, по всем статьям дорогая, с
ним?
Аркадьевой представилась, что и в самом деле за стенами не обычная
московская улица, а Чикаго, веселые двадцатые годы: букмекеры, рекитеры,
бутлегеры - обстановка густой, вязкой преступности; никто не повышал
голоса, никто не допускал резких движений, как за границей в ресторациях
для самых-самых. Официант, будто существовал только для Аркадьевой,
склонялся к ней, вертелся то слева, то справа, всячески угождал и готов
был броситься на рельсы под ревущий, напитанный скоростью и тоннами
состав, лишь бы его клиентке было хорошо.
Крупняков великолепием мощной фигуры, облаченной в тысячный костюм,
украшал зал, казался его самой выдающейся, привлекающей взоры частью. Ел
Крупняков также картинно, как говорил и двигался, ни разу не звякнул
прибором, куски мяса и салаты медленно уплывали в рот, шевелящий толстыми
яркими губами. В зале пахло дорогим трубочным табаком, и запахи кухни не
проникали в это святилище.
За соседним столом Наташа углядела сослуживца мужа не с женой, а с
незнакомкой. "Едва заметно поприветствовали друг друга взглядами - тайна
вкладов гарантировалась, и Аркадьева не испытала и намека на волнение, к
тому же Шпындро привык к деловым контактам супруги и давно оставил попытки
провести грань между деловым обедом и обольщающим. Наташе у
гастрономов-частников нравилось, как нравилось и в других местах, невольно
делающих каждого, в них проникшего, более значительным, пустые люди тучами
слетались туда именно для срочного приобретения дополнительного веса в
чужих глазах, и чем большие пустоты скрывались в их головах, тем
ожесточеннее рвались такие в закрытые для других залы, вынуждающие к
долгому штурму дома творчества, неприступные пансионаты. Себя Аркадьева к
пустым не причисляла, у нее имелся социальный статус - она выезжала и этим
все сказано, свобода сновать туда и обратно заменяла степени и звания;
творческие достижения, инженерные озарения не шли ни в какое сравнение с
принадлежностью к клану выездных; сам факт пересечения границ придавал ее
персоне качество редкое и притягательное для других. Пустым редко выпадало
принимать у себя таких сановников, какие сиживали за обильными столами
четы Шпындро. Вложения в снедь оправдывали себя целиком, даже прижимистый
Шпындро понимал, что щедрые застолья прорастут дополнительными
возможностями, в текущий момент непредсказуемыми.
Крупняков подкладывал и подкладывал, роняя округлые, сальные суждения
и давая биографические справки о каждом из присутствующих за столами в
пределах досягаемости взгляда. Персональные портреты вырисовывались
смешными, обличительными, дурно характеризующими жующих натурщиков; и
Крупняков знал, что также беспощадно живописуют его самого, он мастерски
подмечал отталкивающие черты, тасовал их как колоду карт и выдергивал в
любом наборе рукой опытного фокусника.
После второго - куска нежнейшего мяса, обложенного воздушным
гарниром, утопающим в фиолетово зеленых стебельках и листиках - Аркадьева
решила, что поедет к Крупнякову на кофе, если тот предложит; Крупняков
тоже знал цену разнообразным вложениям и после сокрушительного обеда
предложил бы смотаться к нему непременно. Миг расчета приближался, и
Крупняков выложил по левую руку пухлый бумажник; официант старался не
встретиться взглядом с его блестящей поверхностью; случись такое - знал за
собой неодолимую тягу к деньгам - совладать с инстинктом не удастся.
Крупняков поглаживал бумажник, как живое существо, и похоже сожалел,
что у вместилища денег нет уха, чтобы почесать за ним.
Наконец официант изогнулся, вытянул шею, напоминая одновременно
обозленно шипящего гуся и грифа, подкравшегося к падали - это могло
означать только одно - пора рассчитаться. Крупняков медленно, будто
преодолевая сопротивление, разломил бумажник, не под столом, не стараясь
избавить спутницу от лицезрения чужих денег, но, напротив, совершил все
так, чтобы пухлая пачка - вовсе не розовая из червонцев - а изумрудной
зелени отпечаталась надолго в мозгу женщины. Официант склонился буквой гэ,
и Аркадьева не поверила бы, если бы не видела сама: так гнулись только
японцы в передачах по телевизору и слуги царские в сказках и фильмах про
старину.
Прощание... По очереди подходили изумительные мужчины с перстнями и
шелковыми галстуками, вылезающие из-за загадочных кулис, где по мнению
возбужденной Аркадьевой могло твориться, что угодно: опиумокурильни,
нанесение цветных татуировок, торговля младенцами, но никак - обыкновенное
снование со сковородами и кастрюлями. Расставание прошло также
многозначительно, как и приход: медленные движения, непонятные Наталье
шутки, незнакомые фамилии и гангстерские улыбки, будто с мясом содранные с
лиц чужеземных актеров и приклеенные намертво новым владельцам, зачатым в
спальных районах бескрайнего города.
На улице ярилось солнце, ползли троллейбусы, оранжевые фигурки
укладывали неизменный асфальт, ровняя катками дорожное полотно с такими
страстью и постоянством, будто следом за ними шли другие, разрывающие его,
украшающие ямами и рытвинами.
Такси с зеленым глазом по-кошачьи кралось вдоль тротуара и по
тихоходности средства извоза становилось ясно: редчайшая удача - таксист
высматривает добычу, а не наоборот.
Крупняков медленно приподнял руку и выставил ее на уровне живота,
растопырив холеную кисть.
Даже не спросил, мелькнуло у Натальи, да и что спрашивать, лишнее,
взрослые люди... И все же Крупняков превзошел все ее ожидания, уточнив на
заднем сиденье, истертом тысячами задов: "Отвезти домой или как?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Вымогатель! На его бабке можно воду возить, подгадал под обрез, учитывает,
сучий потрох, мне деться некуда. - Подхватил с вешалки автомобильные
перчатки, пакет с подношениями Мордасову, прикинул, - принеси зажигалку,
ту тонюсенькую пьезо, черт с ним, добавлю, сейчас никак нельзя всю игру
развалить.
Жена застыла в полумраке коридора: зажигалку еще вчера припрятала с
тем, чтоб сегодня на обеде одарить Крупнякова, если будет красиво
ухаживать.
- Тащи!! - Шпындро сбросил цепочку и рванул медную в шишках ручку на
себя.
Аркадьева рассталась с зажигалкой, опустила вещицу в пакет,
попыталась поцеловать мужа, тот резко отстранился и нырнул в кабину лифта.
Филин ожидал на скамье перед подъездом, в ногах сумка, от неловкого
движения звякнули бутылки и пенсионерки-стражницы приподъездного покоя
чутко покосились под ноги начальнику. Филин ухватил сумку, побрел из
дворика на проезжую часть. Шпындро по дороге кипел и, только увидев угол
дома Филина, заглянул в зеркальце заднего вида и примерил маску лучезарно
любезного, светло радостного - в чудный субботний день - простецкого
парня.
Филин плюхнулся на сиденье, гремя бутылками, попытки Шпындро упрятать
поклажу в багажник отмел, хозяйски опустил сумку грязным днищем - Шпындро
заметил нашлепки глины, присохшие к резиновым ножкам - на белоснежное
покрытие заднего сиденья. Шпындро врубил двигатель, шум мотора заглушил
злость.
Филин долго ворочался рядом, меняя натяжение ремня, пытаясь упрятать
брюхо под натянутую черную ленту.
Бог мой, Шпындро старался смотреть только на дорогу, от пассажира-то
несет не поймешь чем, провоняет весь салон и водитель нервно поправил
зеленую плоскую елочку, источавшую сладковатый запах.
Филин принялся курить, дым беломора желтоватыми клубами наползал на
обивку, первый окурок, изжеванный и смятый, лег в начищенную до блеска
пепельницу. Болтали разное. Филин сыпал указаниями по вождению и выбору
маршрутов, будто Шпындро его личный шофер; указания пустые, с головой
выдающие человека, никогда не сидевшего за рулем.
В это время Наташа Аркадьева наводила марафет в макияжной истерике;
только что отзвонил Крупняков, пророкотал в трубку, что стол заказан,
только на двоих... разве им скучно будет? А потом что? Крупняков хохотнул,
Наташа умудрилась увидеть, пропустив взгляд сквозь тонкую медную жилку
кабеля, как он мотает помпон пояса длиннополого халата и скорее всего
оглядывает себя в резном антикварном зеркале-псише.
Поняв, что приезд Шпына необратим, как прогресс, Мордасов договорился
с Настурцией, что она доработает одна, наказал, что если заявится Туз треф
за деньгами, не давать по первости и только поманежив, открыть кредит,
указав, что раз одалживается внеочередно, в отсутствии банкира, то и
процент отдачи повышается, забыв о льготах Туза, Настурция побледнела, для
таких дел не создана, колготки и тряпки - одно, а размах Колодца страшил
запахом нар и спецодежды.
- Не боись, - уверил Мордасов, - это я так, на всякий пожарный
случай, не жди Туза, он теперь после производства в звеньевые пьяного
племени дисциплину блюдет, подтянулся, приползает за кредитами только по
оговоренным дням. - Настурция, бледная еще и от гулянки предшествующим
вечером, бледнела еще заметнее. Мордасов рассудил, что Притыка не хочет
свои деньги доверять Тузу - знал Мордасов это тягучее чувство тревоги при
расставании с кровными - и сунул ей трояками тридцатку, Настурция
порозовела: или Колодец угадал причину бескровия в лице, или хмель вышел
дочиста и молодое тело отдышалось, медленно приходя в себя.
В дороге Филин распространялся про страну, куда должен отправиться
Шпындро, уныло, неточно, Игорь Иванович решил, что в школе по географии за
Филиным числилась пара: начальник путался в обычаях, смутно представлял,
где же и меж какими соседями расположилась уютно земля, поджидающая
Шпындро.
Крупняков заехал за женой Игоря Ивановича на такси, при ее появлении
вылез - наполовину лорд английский, наполовину барин русский, большой, не
раздражающе медлительный, величавый в каждом жесте, веско роняющий слова,
сопровождая их округлыми жестами.
Обед Крупняков задал в частном заведении, встретили их ласково, и
Наташа по обращению поняла, что Крупняков здесь персона желанная и вес
его, в смысле заискивания окружающих, как раз подстать его комплекции;
усадили за стол, неуловимо отличающийся от других в лучшую сторону,
официант, мелькая бесшумно, гнулся, как в фильмах про годы НЭПа.
Обслуживали только мужчины, Аркадьева поразилась: значительностью лиц
обслуга не уступала выездным дружкам мужа, и одеты так же, и причесаны
достойно и аккуратно, отличия начинались с деталей - у всех на пальцах
бугрились здоровенные золотые перстни, у одного седоголового,
выглядывающего из подсобки, аж три перстня, галстуки у всех шелковые,
дорогущие, таких и у мужа только два, а здесь вроде униформы. Мужчины -
содержатели заведения - чистые, промытые, знающие себе цену, с едва
заметным налетом денежного бандитизма на лицах, глаза влажные, полны
решимости постоять за себя. Вскользь оглядела присутствующих в зале:
публика неслучайная в массе своей, таких людей встречала постоянно вокруг
себя на отдыхе, такие же переполняли залы на просмотрах, престижных
вернисажах, забивали ряды партера недоступных смертным концертов.
Крупняков свершил обряд заказа, склонился к Наталье, пересыпая
словесные восхищения спутницей кинжальными взглядами по сторонам: все ли
видят, что неоспоримо элегантная, породистая, по всем статьям дорогая, с
ним?
Аркадьевой представилась, что и в самом деле за стенами не обычная
московская улица, а Чикаго, веселые двадцатые годы: букмекеры, рекитеры,
бутлегеры - обстановка густой, вязкой преступности; никто не повышал
голоса, никто не допускал резких движений, как за границей в ресторациях
для самых-самых. Официант, будто существовал только для Аркадьевой,
склонялся к ней, вертелся то слева, то справа, всячески угождал и готов
был броситься на рельсы под ревущий, напитанный скоростью и тоннами
состав, лишь бы его клиентке было хорошо.
Крупняков великолепием мощной фигуры, облаченной в тысячный костюм,
украшал зал, казался его самой выдающейся, привлекающей взоры частью. Ел
Крупняков также картинно, как говорил и двигался, ни разу не звякнул
прибором, куски мяса и салаты медленно уплывали в рот, шевелящий толстыми
яркими губами. В зале пахло дорогим трубочным табаком, и запахи кухни не
проникали в это святилище.
За соседним столом Наташа углядела сослуживца мужа не с женой, а с
незнакомкой. "Едва заметно поприветствовали друг друга взглядами - тайна
вкладов гарантировалась, и Аркадьева не испытала и намека на волнение, к
тому же Шпындро привык к деловым контактам супруги и давно оставил попытки
провести грань между деловым обедом и обольщающим. Наташе у
гастрономов-частников нравилось, как нравилось и в других местах, невольно
делающих каждого, в них проникшего, более значительным, пустые люди тучами
слетались туда именно для срочного приобретения дополнительного веса в
чужих глазах, и чем большие пустоты скрывались в их головах, тем
ожесточеннее рвались такие в закрытые для других залы, вынуждающие к
долгому штурму дома творчества, неприступные пансионаты. Себя Аркадьева к
пустым не причисляла, у нее имелся социальный статус - она выезжала и этим
все сказано, свобода сновать туда и обратно заменяла степени и звания;
творческие достижения, инженерные озарения не шли ни в какое сравнение с
принадлежностью к клану выездных; сам факт пересечения границ придавал ее
персоне качество редкое и притягательное для других. Пустым редко выпадало
принимать у себя таких сановников, какие сиживали за обильными столами
четы Шпындро. Вложения в снедь оправдывали себя целиком, даже прижимистый
Шпындро понимал, что щедрые застолья прорастут дополнительными
возможностями, в текущий момент непредсказуемыми.
Крупняков подкладывал и подкладывал, роняя округлые, сальные суждения
и давая биографические справки о каждом из присутствующих за столами в
пределах досягаемости взгляда. Персональные портреты вырисовывались
смешными, обличительными, дурно характеризующими жующих натурщиков; и
Крупняков знал, что также беспощадно живописуют его самого, он мастерски
подмечал отталкивающие черты, тасовал их как колоду карт и выдергивал в
любом наборе рукой опытного фокусника.
После второго - куска нежнейшего мяса, обложенного воздушным
гарниром, утопающим в фиолетово зеленых стебельках и листиках - Аркадьева
решила, что поедет к Крупнякову на кофе, если тот предложит; Крупняков
тоже знал цену разнообразным вложениям и после сокрушительного обеда
предложил бы смотаться к нему непременно. Миг расчета приближался, и
Крупняков выложил по левую руку пухлый бумажник; официант старался не
встретиться взглядом с его блестящей поверхностью; случись такое - знал за
собой неодолимую тягу к деньгам - совладать с инстинктом не удастся.
Крупняков поглаживал бумажник, как живое существо, и похоже сожалел,
что у вместилища денег нет уха, чтобы почесать за ним.
Наконец официант изогнулся, вытянул шею, напоминая одновременно
обозленно шипящего гуся и грифа, подкравшегося к падали - это могло
означать только одно - пора рассчитаться. Крупняков медленно, будто
преодолевая сопротивление, разломил бумажник, не под столом, не стараясь
избавить спутницу от лицезрения чужих денег, но, напротив, совершил все
так, чтобы пухлая пачка - вовсе не розовая из червонцев - а изумрудной
зелени отпечаталась надолго в мозгу женщины. Официант склонился буквой гэ,
и Аркадьева не поверила бы, если бы не видела сама: так гнулись только
японцы в передачах по телевизору и слуги царские в сказках и фильмах про
старину.
Прощание... По очереди подходили изумительные мужчины с перстнями и
шелковыми галстуками, вылезающие из-за загадочных кулис, где по мнению
возбужденной Аркадьевой могло твориться, что угодно: опиумокурильни,
нанесение цветных татуировок, торговля младенцами, но никак - обыкновенное
снование со сковородами и кастрюлями. Расставание прошло также
многозначительно, как и приход: медленные движения, непонятные Наталье
шутки, незнакомые фамилии и гангстерские улыбки, будто с мясом содранные с
лиц чужеземных актеров и приклеенные намертво новым владельцам, зачатым в
спальных районах бескрайнего города.
На улице ярилось солнце, ползли троллейбусы, оранжевые фигурки
укладывали неизменный асфальт, ровняя катками дорожное полотно с такими
страстью и постоянством, будто следом за ними шли другие, разрывающие его,
украшающие ямами и рытвинами.
Такси с зеленым глазом по-кошачьи кралось вдоль тротуара и по
тихоходности средства извоза становилось ясно: редчайшая удача - таксист
высматривает добычу, а не наоборот.
Крупняков медленно приподнял руку и выставил ее на уровне живота,
растопырив холеную кисть.
Даже не спросил, мелькнуло у Натальи, да и что спрашивать, лишнее,
взрослые люди... И все же Крупняков превзошел все ее ожидания, уточнив на
заднем сиденье, истертом тысячами задов: "Отвезти домой или как?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45