Встречала секретарь его одним взглядом, провожала совсем иным и
Шпындро порадовался: сидит здесь годами, чует добычу, как натасканный пес,
заранее, а может знает что? Он кивнул на всякий случай - крошечный, а все
же союзник - и выскользнул в коридор с тяжелым чувством незавершенности,
будто повис в воздухе и сразу принялся песочить себя: зря ушел, не
договорив до конца.
На следующий день Филин налетит на Игоря Ивановича в коридоре,
поздоровается бегло, едва узнавая, будто и не состоялся вчерашний
разговор, но эта встреча еще должна случиться, а сегодня вечером Шпындро
мчался на стрелку - так обзывал передачу товара Мордасов - к Колодцу.
За час до конца работы позвонила мать; жила одна в коммуналке и редко
встречалась с сыном; внук уже вырос, здоровье поубавилось и Наталья -
черствый все же человек - не раз шипела: не с руки мне с твоей мамулей
возжаться, она свое пожила, пусть другим даст. Шпындро терпел, вообще
побаивался жены, в ее руках имелся сильный козырь - угроза разводом, а
тогда смысл жизни, заключающийся в выездах, терялся, тускнел; без выезда
Шпындро обращался в наизауряднейшего типа, ничем не наделенного, с которым
ни дружить, ни любиться, ни даже поболтать в поезде никто не возжелает.
Твоя мать... начинала Наталья и недобро умолкла, в горестном вздохе
ее многое таилось: и брошь мужниной матери, фамильная, с подвеской
бриллиантовой и три камеи слоновой кости, которые отошли сестре Шпындро и
даже страусовые перья из торгсина тридцатых годов на антресолях, вроде
совершенно ненужные по нынешним временам атрибуты, и те служили причиной
глухой неприязни супруги к матери мужа.
Твоя мать... однажды привычно начала Наталья. Шпындро поднялся и
припоминая давнюю решимость школьных еще годов, когда он вместе с
мальчишками, боясь прослыть трусом, сиганул с высокого сарая, подвернув
ногу, рубанул - сука! Редко выпадало ему зреть растерянную Наталью! Кто?
Ты! ты!
Он вошел в раж, смелость захлестнула, опьянел от непозволительной
выходки, поднялся - пошатывало от головокружительного гнева - и, уходя на
кухню, еще раз смачно выкрикнул короткое резкое слово.
Наталья выждала время, зная, что пыл мужа угасает быстро, оттягивала
момент объяснения умело, в свою пользу, а когда от гневного пара не
осталось и следа, веско, выговаривая слоги, будто вбивая гвозди, подвела
черту: "О маменьке своей мне больше не напоминай!"
Сейчас звонок матери оказался как никогда некстати, сын понял, что ей
плохо, четыре дня подряд и уж если решилась позвонить отпрыску на работу,
дело дрянь, нет лекарств, скорее всего и есть нечего. Отменить визит к
Мордасову невозможно, не зря же притащил товар с собой, снова забрасывать
его домой? и примета дурная, и опять же время, непредусмотренное
понадобится выкраивать, а теперь после слов Филина времени ох как станет
не хватать. Шпындро молчал, соображая, и мама пришла на помощь: "Тут
соседка вернулась с работы пораньше, так что, Игорек, все образовалось.
Заедешь, когда сможешь". Мать лгала, он принял эту ложь, даже успел,
положив трубку, покручиниться и тут же отметить, что еще не совсем погряз
в себялюбии.
Встреча с Колодцем прошла, как и намечали, быстро, с короткими
торгами.
- Ты крутой стал, - обиженно заявил Колодец и еще высказал
недоумение, что билеты на просмотр, обещанные Шпыном через Наталью уплыли,
а Колодец уж и с дамой сговорился.
- Чего-то там сорвалось, - Шпындро желал, как можно скорее убраться,
он вообще сразу терял к событиям интерес, когда деньги уже затаивались в
кармане. Дружить с Колодцем ему не светило, но и обострять отношения
смысла не было, к тому же каждый раз при виде Колодца Шпындро, будто тенью
комиссинщика различал Настурцию и его охватывало давно забытое волнение,
потому что в глазах Притыки угадывалось нечто обещающее: не скажешь, что
именно, и только светятся в этих глазах напополам с легко возникающей
смешливостью и обещания, это мог прочесть любой зрячий.
Шпындро предпочитал купюры новые, на сей раз Мордасов расчитался
жеванными, ломанными, прошедшими через множество рук. Шпындро не знал, что
Мордасов дает деньги в рост - в каждом ремесле свои секреты, также не знал
Шпын, что их встреча совпала с Днем возвращения и оттого в его карман
перекочевала пухлая пачка несвежих денег из заколотого английской булавкой
бумажника Мордасова. Теперь, когда с ручечного рациона, приправленного
часами и зажигалками Шпындро могли снять и отправить на мехдобычу в жирных
тряпичных пластах зарубежья, терять мордасовский канал сбыта тем более не
позволительно. Шпын пообещал разобраться с билетами на просмотры, снова
вспомнил Настурцию и не в силах совладать с приступом внезапной щедрости,
вынул паркер, отложенный для себя, и протянул Колодцу. Для Настурции!
Колодец давно приметил, что внешнекупчик ладит лыжи к Притыке. Ревности
Колодец не испытывал ни малейшей, скорее недоумение от неумелой попытки
вторжения в его владения. Колодец любил ковать пока горячо - надо
раздобыть оправу! - оглядел приехавшего электричкой Шпына с ног до головы,
притянул за лацкан, приблизился так, что запахи их одеколонов смешались и
снизу заглянул в глаза.
- Ух ты! Паркер отвалил! Разбирает? Бередит в чреслах?!
Шпындро отстранился, показалось, от Колодца кроме одеколона пахнуло
чем-то давним, запахом неустроенности, нищеты двадцатилетней давности.
Игорь вяло отметил, что ничего не знает о Колодце: где тот живет, с кем и
как. Зачем деловые отношения превращать в иные? Он уже корил себя за
передачу Настурции, надо бы просто позвонить ей и назначить свидание,
повести поужинать, но даже обыкновенный ужин в воображении Шпына вырастал
в дело сложное, хлопотное и кроме того сулящее ненужные траты. У него
давно отработан ритуал ухаживания: поездка в машине, рассказ об
иноземельном житье-бытье, приправленный высмотренными в кинофильмах
сценами, сетования на тяжесть и ответственность службы, ну, может, еще
поход в театр плюс скромное подношение из товара, бесплатно ему
доставшегося от фирмачей. Как правило хватало...
- Ты зря, - неуверенно возразил Шпындро и себе затруднившись
пояснить, что именно зря. Мордасов потребовал позаботиться об оправе. Шпын
принял к сведению. Распрощались, Игорь зашагал к станции, Колодец,
груженный пластиковыми мешками - особая статья дохода, пакеты Шпын
доставлял партиями, шли по трояку, а как же иначе, если отечественные
поболе полтиника - заковылял по пустынной ночной площади к машине,
латанной-перелатанной, обещающей вот-вот развалиться.
Маскируется, торжество окатило Шпындро, а ему не больно надо, может
себе позволить, меняй машины хоть раз в год. Выездной! Кто усомнится?
Впрочем и Мордасов маскировался скорее из любви к таинственному,
сколько их, мордасовых, раскатывает в новье, чуя свою безнаказанность,
упиваясь шальным недоумением трусоватых, рохлей: надо ж, ничего не боятся
деловые, проросли козлища средь карающих ангелов, перемешались...
Шпындро не ставил себя на одну доску с Колодцем, тот чистый жулик,
чего там говорить. Игорь Иванович не учился сколько, язык осилил, другое
дело, как приноровился изгибаться и юлить, в подобострастии не последний
человек, однако с эксцессами явного подхалимажа распростился, зная, что
они не в чести, требовалась тонкая смесь вроде бы и достоинства, а вроде
бы и покорности, скорее понимания, что за здорово живешь начальниками не
назначают, особый это сорт, есть в них такое, что словами не определишь, а
всем видно, и сорту этому нужно выказывать уважение не за дело, не
благодаря достижениям, умениям или успехам, а только ввиду
самодостаточности такого типа людей, которым не нужно вовсе отличаться
качественной работой или работой вообще, это не их дело, их дело -
круглосуточно важничать, пухнуть изнутри, как тесто в квашне, надувать
шеки, многозначительно закатывать глаза, к месту и не к месту роняя
излюбленное филинское - сложное сейчас время - на это и впрямь уходила
тьма сил, недаром с работы и на работу таких возили на персоналках.
В электричке горбились люди, которых Шпындро не приходилось встречать
часто, похоже пришельцы из иного мира, будто так и сновали в электричках
его детства все эти годы безостановочно и в жизни их не многое менялось,
пока Шпындро успел полмира исколесить. Лампочки тлели над головой, в
дальнем конце вагона голосил ребенок, подвявший букет на сетке через
проход похоже исходил тем же тлением, что и старушка, тащившая цветы в
Москву. Упаси бог так жить. Купец-оборотень приткнулся в углу, тени
деревьев, редкие фасады, огоньки убегали назад. Пассажиры молчаливы,
думают: вот сел мужчина средних лет такой же, как и мы, и ошибаются, если
вообще думают о нем; вовсе не такой, жизнь его по-другому заладилась,
потому что с младости нацелился, уж и не помнил, кто вбил в его башку
малолетскую, мол, два способа жить имеется в настоящий момент и в
обозримом просторе грядущего: или воровать, или ездить! Имелось ввиду для
людей, ничем не отмеченных. Воровать - страшно, не всем дано, да и почет
несравним. Другое дело - ездить. Сейчас вернется, пройдется по комнатам,
уставленным такими вещицами, что люди в электричке не только не видели, и
не слышали о таких, сядет за стол в кабинете и начнет готовиться к
завтрашнему выступлению на семинаре, его черед настал и занятию надо
задать тон первыми словами и слова эти должны быть честными, не слишком
возвышенными, но и не затертыми, не просторечными, но и не заумными, а
словами труженика не без мозгов, который с полной отдачей делает свое
дело, вроде не заметное, но такое нужное.
Через сорок минут Шпындро доплелся до дома - код, газета, лифт -
перед входной дверью квартиры 66 замер. Наталья добилась именно такого
номера - дьявольская цифирь - и сейчас крутолобые завитки сияли с медной
таблички. В доме этом спал, ел-пил, проживал люд особенный: или только что
оттуда или вот-вот туда, или в тягостном ожидании отправки, дурно
маскируемом натужным энтузиазмом, попадались и обычные труженики - главный
инженер завода метизов, пара-тройка остепененных средней руки,
благосклонной судьбой или аховым случаем заброшенные в этот дом и даже
мать-одиночка, поселенная сюда или пожилым обожателем или впрямь добрым
человеком из исполкома, если такие еще не перевелись вчистую.
Шпындро полез за ключами, звякнул гроздью разнокалиберных, с
затейливыми бородками да раздумал, пока-то пооткрываешь все запоры, а их
пять на щеколдах, не считая цепочки вывезенной из предпоследней поездки и
стальной рамы на штырях, утопленных в стену, в которой держалась дверь.
Взять квартиру Шпындро все равно, что пытаться пробить крепостную кладку в
метр толщиной кулаком и это еще не считая сигнализации. Конечно, если
Наталья дома, дверь всего на двух задвижках, но ковырять лень и Шпындро
тронул кнопку звонка. Никаких переливчатых трелей, зачем наводку давать;
как намекнул один из дружков, дверь должна иметь самый непритязательный
вид, никаких ручек с выкрутасами, ни стеганых обивок, ни симфонических
звонков, зачем внушать лихим людям дурные мысли? Снаружи дверь квартиры 66
смотрелась скромнее прочих в доме, только медная табличка с двумя
шестерками нарушала план маскировки, да и ту прибили по настоянию Натальи,
возразившей, что чрезмерный аскетизм тоже подозрителен, супруг согласился,
внял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45