.. приходи с трояком к Грише,
обмозгуем... сидит бесстыжая у ног Гриши, таращится на высыпавших с
электрички... заколку купила у цыганки, та прямо под Гришей торговала...
Гриша в неприкаянном безобразии своем и впрямь вызывал сочувствие и
служил окрестным жителям вроде коллективного сына полка, тем более, что ни
пить, ни есть не просил; извечная корзина жухлых цветов, поливаемая
дождями и посыпаемая снегами ютилась у основания постамента, и Гриша имел
все основания недоумевать: как же при таких-то жалких знаках внимания
считать юность нашей надеждой; но Гриша молчал, бронзовое покрытие на
одном глазу облупилось - у Гриши ко всем бедам еще и бельмо, правая рука
его задрана вверх, пальцы сжимали несуществующее, как видно - горн,
который исчез во времена, никем неприпоминаемые; лицом Гриша не лишен
приятности и, если бы не галстук, упрямо тянущий мальчика к земле, мог бы
сойти за симпатягу-подростка.
Ор, нависший над укропными и петрушечными рядами, мог вызываться как
раз жалостью к Грише, а вовсе не судьбой легковушки, к тому же с
московскими номерами. Без горна Гриша еще сохранял некоторое достоинство,
но с обломанным галстуком крохи обаяния рассеивались и Гриша превращался в
гипсовый лом, в хлам посреди и без того унылой площади.
После грузовика Шпындро так и не снял рук с руля и с ужасом видел,
как кровь капает с лица Филина и пятнает светлые чехлы; Мордасов позади
затих - или погиб? - предположил Шпындро, понимая, что столкновение на
площади рушило все: выезд - раз, на корню изничтожало скорую продажу
машины - два и вообще оборачивалось десятком непредсказуемых последствий.
Как оправдаться? Чем обьяснить на работе, что в машине находились
Филин-начальник, его непосредственный подчиненный и Колодец-Мордасов,
мелкий ростовщик и крупный жулик. Что связывало этих троих? Давно ли?
Прочно?..
Мордасов на заднем сиденье не потерял самообладания и сразу
сообразил, что ор старух вызван не обломом галстучного конца, а кольцевой
трещиной, побежавшей по шее Гриши и грозившей публичным отсечением головы
пионеру-любимцу. Гибель Гриши средь бела дня по мордасовским прикидкам
выходила штукой скверной, но Мордасов сразу усек, что роковой удар нанес
грузовик, а Шпындро со страху, и, особенно маясь странностью своего
экипажа, обстановки не чувствовал и допуская, что в столкновении вина его,
совсем приуныл, когда шофер грузовика спрыгнул из кабины ловко, крепко
встал наземь и не оставил надежд на опьянение.
Настурция Робертовна Притыка выскочила на порог комиссионного и ветер
трепал ее платье и волосы и покрывал пылью дорогие ткани и шерсти,
упаковывающие Настурцию, и губы ее были сжаты до бескровия, взгляд ее враз
вместил Стручка, сраженного гипсовым обломком и валящегося на злосчастную
корзину ручка засохших цветов да так неудачно, что корзинная ручка из
гнутых прутьев расцарапывает щеку Стручка, расписывая красным. От
недосыпа, от суматошных ласк, усталости, от невоздержанности в приеме
крепких и коварных напитков воображение Настурции сыграло с ней злую
шутку, и она очевиднее всех узрела, как голова Гриши задрожала и
приготовилась покинуть бронзовые плечи в погонах пометных звезд. Настурция
завизжала дико, на всю площадь и не из жалости к Грише, а понимая, что его
бесценная башка добьет Стручка потому, что по всем законам естества
выходило: при падении голове Гриши никак не миновать окровавленной головы
Стручка и встреча двух лбов: гипсового и испещренного морщинами, станет
для Стручка последним ярким впечатлением его жизни.
Ревела Настурция подобно реактивному двигателю: враз затихли торговки
зеленью, звуки станции стыдливо упрятались под платформы и за бараки и в
возникшей тишине сольный вой Настурции служил поминальным плачем пионеру
Грише, сраженному наконец-то сине-белым рылом вероломного грузовика.
Настурция протерла глаза кулаком. Голова Гриши оставалась на месте,
бронзовый взор, устремленный на станцию и за станцию видел светлое будущее
без пыльных площадей и ясный горизонт и вообще все то, что полагается
видеть пионерам, круглосуточно несущим вахту добра в парках и на площадях
тысяч и тысяч городов.
Первым движением на замершей площади после столкновения расщедрился
милиционер, он шагал от станции в сером мундире и серой же форменной
фуражке и только малиновый околыш в сплошной серости напоминал след
закатного солнца, проваливающегося в обложные тучи. Казалось, Гриша
приободрился - появились свои.
Появление милиционера придало происходящему реальность. Шпындро
наконец разжал пальцы, отпустил руль, тронул Филина за плечо:
Из-за спины донеслось мордасовское:
- Каюк?
Шпындро сжался, Филин молчал и в словах Мордасова слышалось вещее,
ужасное: Шпындро убил человека... по его вине... погиб... ах да что там,
видел Шпындро не могильный холмик над гробом Филина, не толстенную вдову и
плач дщерей, размазывающих черные подтеки косметики по щекам, а видел
Игорь Иванович тихую, уютную страну, с неизменно промытыми окнами и
витринами, с неизменно улыбающимися - пусть и неискренне - вежливыми
людьми; никогда теперь уже не пройтись вечером по сверкающим переулкам,
заглядывая в уютные пианобары, где склонившись над роялем осыпает Шпындро
джазом его молодости то старик с сивой бороденкой, то патлатая девчушка,
то случайно забредший, как и Шпындро, посетитель; могильщики сгребали
отвалы земли из предварительно отрытой могилы и ссыпали не на крышку гроба
Филина, а на мечту Шпындро, заваливая комьями земли те самые, промытые до
блеска витрины и пианиста, склонившегося над роялем, и столики с цветами -
не чета тем, что у ног Гриши - земля покрывала струны инструмента,
высилась слой за слоем и уже не нужна палка, подпирающая плавно вырезанную
крышку, покрытую черным лаком...
- Каюк?
Шпындро смотрел перед собой и не понимал, вторично ли вопросил
Мордасов или злокозненный вопрос крутится в голове сам по себе и сшибает
Шпындро мощными кулачными ударами. Сквозь лобовое стекло он видел
приближение милиционера, на минуту замершего у покалеченного Гриши и
тронувшего за плечо поверженного, ничком лежащего Стручка.
Филин не выказывал признаков жизни, кровь капала обильно и с каждой
каплей Шпындро все меньше и меньше надеялся на благополучный исход: сковал
страх, но через минуту-другую страх растает, вернее, освободит место
желанию выкрутиться и тогда Шпындро пойдет на все ради уютного пианобара в
далеком далеке, где никому и не снится бельмастый пионер Гриша, столько
лет смотрящий за горизонт.
Станция ожила, Настурция выоралась, замолкла, с облегчением отметила,
что с визгом выпорхнули, истаяли винные пары, полегчало.
На площади возникло яркое пятно. Рыжуха, переваливаясь, матрешкой
вышагивала от станционного ларька, катилась в раскачку, как ошалевшая
квасная бочка и шевелюра ее пламенела в серости окружения. Половина
всевековой хны так или иначе напитала огнем редкие волосья Рыжухи и
явление ее сейчас напоминало контрастом помидор поверх снежного покрова
или белое блюдце на черном покрывале: Рыжуха выпадала из цветового
однообразия площади и яркостью своей бросала вызов милицейскому околышу.
Шофер грузовика мусолил обломок гипсового галстука, милиционер
приблизился, молча протянул руку, шофер покорно расстался с каменным
обидчиком Стручка. Милиционер вертел обломок завороженно, как палеонтолог
в раскопе берцовую кость доселе невиданного динозавра.
- Так... - милиционер вынул средней свежести платок и шофер решил,
что сейчас страж закона обернет Гришин галстук и спрячет, но милиционер
высморкался шумно, смешно потряхивая головой и упрятал платок.
- Я не... - начал шофер и осекся; милиционер поднял руку вверх: мол,
помолчи, до поры.
Милиционер тыкал концом галстука в машину Шпындро, прямо в лицо Игорю
Ивановичу - слов не слышно - Шпындро видел, как шофер грузовика согласно
кивал, по всему выходило, милиционер на стороне грузовика.
Рыжуха наставила груди на сержанта, уперла руки в бока, будто ей
недоплатили за кружку кваса, припечатала:
- Убиенные есть?
Милиционер вяло чиркнул взглядом сначала по Стручку, потом сквозь
лобовое стекло по Филину: стекло не разбилось и с расстояния в четыре-пять
метров милиционер отчетливо видел, что кровь хлещет у Филина из носа и
вряд ли стоит опасаться худшего.
- Со станции медиков пригласите. - Милиционер - постовой, с
автопроишествиями дела иметь не привык, через минуту оглядывания потрусил
к телефонной будке выкликать по проводам собратьев.
Рыжуха опустилась на колени перед Стручком, приподняла расшибленную
голову.
- Пьян?
Глаза Стручка кукольно распахнулись и снова закрылись:
- Если б! - Стручок вцепился ногтями в землю, пытаясь встать и завыл,
запрокинув голову, угрожая пионеру Грише расправой. Стручок несилен в
причинно-следственных связях и предпочитал ненавидеть прямых обидчиков:
бронзовый Гриша, не подозревая того, оказался в опасности.
Настурцию Робертовну Притыку, переполненную высокопробным
сочувствием, будто ураганным ветром сорвало с безобразного для глаз, но
положенного на века крыльца, и фигурка в дорогостоящих одеждах рванула в
эпицентр столкновения.
Шпындро в вялости растекался по сиденью, пропал: виделись потоки
обличений, бумажным водопадом валились реляции, направленные милицией ему
на работу, и каждая из них безжалостно расправлялась с Игорем Ивановичем;
если Филин испустил дух, обеспечена отсидка: Шпындро мысленно извлекал
себя из отутюженного костюма, как бело-красное крабье мясо из колючей в
щетинках клешни, аккуратно развязывал галстук, снимал брюки, складывая их
по стрелкам и вешая на спинку стула, как давно растерявший былой пыл
любовник, разоблачался до трусов и неизвестная, но явно враждебная рука
протягивала ему комплект тюремной одежды; Шпындро трогал задумчиво миллион
раз стиранные облачения и начинал медленно примерять, завершающей деталью
к стеганной не по размеру куртке отчего-то оказывался безобразный треух и
в нем Шпындро выглядел хуже дворника Колымухина - от Колымы, как видно? -
по прозвищу Калым (гласные причудливо чередовались, как в давно забытом
школьном правиле), убирающего снег у служебного подъезда Шпындро и по
причине скаредности паркующихся автолюбителей лихо рассыпающего всякие
мелкие гадости для чад возлюбленных - протертых, облеклеенных, облизанных
машин.
Шпындро всегда про себя думал, что за существо такое Калым? Чем жив и
каков его дом? И что в нем есть-имеется? И каковы мечты Калыма? И еще,
какая женщина рядом с ним? И как она встречает его в его разъедающем глаза
треухе? И вдруг тот же треух на стриженной по записи к золотым рукам
голове Шпындро; хуже того - после определенно наплевательского сгребания
снега Калым волен, как птица, а Шпындро сутки за сутками окажется в чужой
власти и сколько этих суток ему предназначено? Четыре года или больше, или
меньше? Он дал себе четыре года и, чтобы успокоиться, попробовал
перемножить число суток года на четыре, не получилось; возникло давящее
ощущение - много, бездонно много и уныло; и не из-за потакания корысти, не
за сбор денег и златообразующих субстанций он садится, а за гибель Филина,
которому и так, судя по серости лика, немного оставалось и никто бы не
скорбел о его уходе в царство теней, но поскольку под локоток при
наиважнейшем переходе Филина - не с работы на работу, заметьте, - его
поддерживал Шпындро, то и сидеть выпадало ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45